сданы в переработку.
Она засунула руку в свою сумочку «СЕЛИН» и достала оттуда телефон вместе с пригоршней бумажных салфеток.
– Ой. Нет. Что? Вот же стрем, – сказала она.
Она посмотрела на телефон, провела по нему пальцем.
– Сдох, – сказала она.
Она нажала на него. Ничего. Снова нажала.
– Стрем. Вообще сдох, – сказала она. – Смотрите. Что с ним?
Ее охватила паника.
– Батарея разрядилась, – сказала я.
– Я утром зарядила, – сказала она. – Этого не должно быть – просто не должно. Этого не может быть, тут что-то не то, явно не то!
Она потрясла его. Снова нажала.
– Боже! – сказала она. – Нет.
– Наверно, просто перезагружается, – сказала я.
– Нет! Он вообще меня не слушается, – сказала она.
Она что-то нажала. Потрясла его. Снова нажала.
– Дайте я попробую, – сказала я.
Я прошла через всю комнату и вытянула руку как можно дальше от себя. Взяла телефон и, удерживая кнопку «включить» нажатой, сосчитала до пятнадцати. Телефон загорелся.
– Да ладно! – сказала она. – Как у вас получилось? Ну, слава богу.
– Просто жмите на эту кнопку подольше, если такое случится снова, – сказала я.
Она положила разломанную пополам книжку себе в сумочку и встала.
– Эм-пэ-и, – сказала она. – То есть «мне пора идти».
– Как скажете, – сказала я.
– Точнее, эм-пэ-бэ, – сказала она. – «Мне пора бежать».
У входной двери она обернулась.
– Спасибо, что помогли с телефоном, – сказала она.
– Я тут ни при чем, – сказала я. – Это все феи.
Она опешила, а потом улыбнулась мне до ушей.
Я проследила за тем, как она дошла до конца улицы, села в машину и захлопнула дверь. И за тем, как она уехала. Потом захлопнула свою дверь, продезинфицировала руки и пошла принимать ванну.
То ли трагедия, то ли фарс:
я сидела у окна, отдыхая от стихотворения Дилана Томаса, над которым работала.
Я писала слоями это стихотворение с самого начала пандемии – белыми, потом зелеными, потом золотыми, потом опять белыми, потом красными и теперь наконец зелеными буквами. По стечению обстоятельств несколько месяцев назад я вписала слоями в эту картину слова «кроншнепы» и «кроншнеп», о которых никогда даже не думала до последнего времени, до этого стихотворения.
В нем Дилан Томас вызывает в воображении все желания и стремления, когда-либо испытанные людьми, которые когда-либо жили, умерли и обратились в прах, и нами, еще живущими, которые умрут в свою очередь, и всеми людьми после нас, которые когда-либо будут жить и умирать. Затем он представляет это желание в виде огня в темноте, который никогда не перестанет гореть, и через все стихотворение зашвыривает в небо образ кроншнепа.
Я работала, начиная с первого слова и до последнего. Я остановилась на предпоследнем – «огни». После него оставалось написать только слово «еще». Эти последние слова были и должны были быть зелеными, и я размышляла над идеей зеленого огня, о том, что случилось, когда эти два слова соединились, как вдруг на корешке книги, стоявшей на полке рядом с моей головой, сверкнуло слово «алая».
Что это за книга?
«Алая буква».
Я взяла ее с полки.
Это была книга в мягкой обложке – моя ровесница, но все еще девственница. Никто пока не читал эту книгу, включая меня. Я купила ее на субботнем рынке у букиниста больше сорока лет назад, и она стояла на полках во всех домах, где я с тех пор жила, так ни разу и не раскрытая.
И вот я раскрыла ее.
«10 п.» карандашом на внутренней стороне обложки. Ниже кто-то написал красной шариковой ручкой:
«Тебе, с восхищением, Натаниэль Готорн».
Шутка, разумеется.
В любом случае, она очутилась, так совсем и не читанная, в букинистическом киоске, значит, кто бы там кому ни подарил эту книгу, человек не понял шутки, она ему не понравилась или показалась неуместной.
Я вкратце знала сюжет – роман же классический. Возможно, поэтому я никогда его и не читала. Возможно, думала, что и так все знаю.
Что, если в следующий раз написать красками не стихотворение, а роман?
Возможно, к тому времени, когда я закончу картину по такому длинному роману, у всех нас уже давно начнется какой-нибудь следующий этап этой эпохи нашей жизни: трагедия после фарса.
Первая страница:
«Перед бревенчатым строением, массивные дубовые двери которого были усеяны головками кованых гвоздей, собралась толпа, – бородатые мужчины в унылых одеждах и серых островерхих шляпах, вперемежку с женщинами, простоволосыми или в чепцах» [25].
Унылые церковные одежды. Мужчины и женщины, некоторые простоволосые, значит, происходит что-то вопиющее. Массивные двери. Гвозди.
Я пробежала глазами страницу.
Утопия. Кладбище. Тюрьма.
Перевернула страницу.
Розовый куст. История.
«Сорвать один из его цветков и предложить читателю».
Вот это хорошо.
Я бы двигалась от первого слова к последнему или от последнего к первому?
Если переписывать текст маслом от начала к концу, это тяжкое бремя будет физически убедительно, и это способно принести удовлетворение. Также может ощущаться излишняя статичность, замкнутость и завершенность. Если же идти от конца к началу, может ощущаться стремительность, небезопасность. Но законченную картину способно раскрепостить знание о том, что законченная поверхность, с которой встречаешься взглядом, это не конец, а начало. Хотя отчасти в процессе работы как бы несешься на безумной скорости по трассе в обратную сторону, тогда как все другие машины вокруг тебя мчатся вперед.
Какой способ ни выбери, все дело в наращивании слоев.
Получается что-то объемное, слегка похожее на то, что происходит между самими словами, их физической реализацией и физическими объектами, которые мы называем книгами.
Я проверила последнюю страницу:
«…нашего ныне оконченного рассказа, скорбного и озаренного лишь одной постоянно мерцающей точкой света, более мрачного, чем тень:
«“НА ПОЛЕ, НА ТЕМНОМ, БУКВА «А», ЧЕРВЛЕНАЯ”». [26]
Червленый – красный цвет, связанный с геральдикой. Это слово Шекспир использует для обозначения крови или ее цвета. Он использует его в «Гамлете», и «темный» тоже, когда описывает воина, сначала спрятавшегося в темной глубине Троянского коня, а затем выбравшегося наружу и покрытого кровью убиенных семейств. Этого воина зовут Пирр. Как в пирровой победе.
Начни я с конца книги, я покрыла бы поверхность розовым, наложив сверху «унылый» цвет (пришлось бы решать, что же такое унылый цвет, ведь ни один цвет нельзя назвать имманентно унылым). А начни я с начала, я покрыла бы поверхность ярким геральдическим кроваво-красным.
Я как раз собиралась посмотреть у себя на телефоне, не ошибаюсь ли я, что имя Пирр тоже, кстати, означает «красный», а точнее – огненно-красный, как вдруг
тук-тук
Входная дверь.
Собачий лай.
На коврике у двери стояла близняшка-Пелф.
Лицо, полное решимости. Это была Ли. У «их» ног стоял довольно большой вещмешок.
– Собрались в какое-то славное местечко? – сказала я.
– Не знала, куда еще пойти, – сказали Ли.
– Локдаун – это жесть, – сказала я. – Мне очень жаль. Но еще есть способы выбраться из страны. Или, как это называется, «внутренний туризм».
– Нет, в смысле, я бездомная. Он меня выгнал.
– Кто? – сказала я.
Ли подняла на меня брови.
– Видимо, я неправильная девушка, – сказала «они». – И никогда не стану сыном и наследником, которого он хотел. Ну, и разные другие клише. Что ж, он прав.
– Я думала, он уже давно вас выгнал, – сказала я.
– Я жила в мастерской над гаражом. В изгнании. Чтобы образумилась. Но я так и не образумилась, теперь он хочет изгнать меня и из гаража. Я пачкаю его «ауди».
– Господи, – сказала я. – А куда смотрит мать? Что она об этом думает?
– Разве она не здесь, с вами? – сказала Ли.
– Нет, – сказала я.
– Ох, – сказала Ли.
Неловкая пауза.
Ли Пелф постояла молча.
Потом:
– Моя сестра сказала, что вы были с ней очень милы, когда она заходила.
– Да, она и вправду заходила, – сказала я.
Ли переминалась с ноги на ногу.
– Не знаю, куда еще пойти.
– У вас есть друзья, – сказала я.
– У всех все довольно сложно, – сказала Ли.
– Коллеги по работе, – сказала я. – У вас должны быть деньги – с вашей-то высокооплачиваемой работой в ай-ти-ай-джи.
– Коллег как таковых у меня нет. Я работаю из дома. Ну, работала. Потом из гаража. На самом деле, я дрон, а он высоко не летает. Я всего лишь человеческий глаз младшего уровня.
– Что это значит? – сказала я.
– Я сканирую материалы для нескольких компаний, выискивая все, что могли пропустить или неправильно прочитать цифровые сканеры, чтобы удостовериться, что никто не сможет предъявить им иск. На младшем уровне человеческому глазу платят гроши.
– Так вы, наверно,
