Приводим два важнейших варианта черновой рукописи:
Стр. 407, строки 22–23. После «на которые устремляет свои взоры» — в рукописи было:
Причина, в силу которой такие алтари и краеугольные камни существуют, необъяснима, но, вероятно, они допускаются попечительной природой с тою целью, чтоб каждый даже недальновидный мог с удобностью на них во всякое время ссылаться и посредством них объяснять необъяснимое.
Стр. 408, строка 36. После «другим баловням природы дается даром» — в рукописи было:
Эти люди называются мужами совета и надежными скотоводами, ибо, быв сами в свое время хавроньями, они хорошо усвоили себе скотную суть и являются опытными в сем случае руководителями. Поразительный пример такого искусного самопрививания чумы я видел в Москве, в лице одного публициста[176]. Этот публицист долгое время был хавроньей, но потом за полтинник согласился переломить себя, и до такой степени в этом успел, что даже белокурые его волосы постепенно начали окрашиваться в черный цвет. Это доказывает, что от человека зависит все — даже сделаться красавцем.
Во время прохождения через цензуру очерки привлекли внимание цензора Веселаго, сделавшего о них доклад С.-Петербургскому цензурному комитету. По этому докладу 4 сентября было принято решение, дозволявшее печатание «с исключением некоторых резких мест, доложенных г. цензором»[177].
Цикл «рассказов, сцен, размышлений и афоризмов» под общим названием «Как кому угодно» был задуман Салтыковым как беллетристическое развитие статьи «Современные призраки» — тех самых «писем», о которых говорится в авторской сноске (см. стр. 381). «Оканчивая первое письмо мое, — свидетельствует писатель в тексте названной статьи, — я намеревался прямо приступить к тому, что мы называем обыденною, будничною жизнию» (см. стр. 395). Опасение в недосказанности побудило Салтыкова «объясниться» еще одним письмом и лишь после этого перейти к буднично-бытовым «сценам семейного счастья».
Тесная связь цикла «Как кому угодно» с «Современными призраками» позволяет определить время его написания весною — летом 1863 г. Сохранившаяся корректура «Современных призраков» помечена 24 апреля; конечная дата определяется публикацией цикла в августовской книжке.
Идейно-художественное задание «Как кому угодно» находится в прямой связи с теоретически сформулированным в «Современных призраках» требованием — помочь «дикому вотяку», то есть неразвитому в социально-политическом отношении «среднему человеку», освободиться от гипнотической власти «идолов» — «призраков» — посредством беспощадного «посрамления» последних. Требование это заключало в себе определенный полемический смысл. Критическому анализу изживших себя общественных форм и установлений писатель придавал принципиальное значение иного, чем у мыслителей-утопистов, «практического» пути в пропагандировании социалистического идеала. Именно с «разбора самых простых и ходячих общественных истин», с расчистки почвы для будущего нужно начинать, полагал он, а не с попыток представить это будущее во всех деталях и подробностях. В условиях неразвитого общественного самосознания Салтыкову казалось тактической ошибкой наглядное противопоставление старых, «заповедных», и новых, непривычных жизненных принципов. По мнению писателя, верные и понятные в теоретическом изложении, мысли о формах и основаниях гармонического строя способны утратить свою привлекательность, вызвать недоверие и насмешку, будучи представлены «в живых образах» или же практически воплощены «среди общества, к принятию их не приготовленного». Напротив, сатирические, социально-критические художественные образы антагонистической действительности, со всею очевидностью обнажающие ее «двоегласие» и разлад, — эффективно свидетельствуют в пользу нового жизнеустройства. Отсюда и известное полемическое звучание «Как кому угодно» по отношению к «Что делать?» Чернышевского, отмеченное самим Салтыковым в статье «Гг. „Семейству M. M. Достоевского”…». При этом писатель не считает свою точку зрения единственно истинной и «непреложной» («Очень возможно, что я и не прав…»). Он признает «возможность другого образа мыслей», не выводя, таким образом, вопроса из сферы обсуждения. Надо полагать, что и самое название цикла определено такой «дискуссионной» установкой.
Резкая критика императива, «долга», порождающего «неестественную, насильственную жизнь», содержалась уже в первых произведениях Салтыкова, свидетельствовавших об увлеченном изучении их автором трудов утопических социалистов Запада (см., например, т. 1 наст. изд.). Теперь она приобретает характер целостной идейно-художественной концепции, социалистической по своим истокам. В статье «Гг. „Семейству M. M Достоевского”…» писатель сам указал на фурьеристское происхождение «Как кому угодно». Салтыкову весьма близки взгляды французского мыслителя, считавшего, что «все эти философские прихоти, называемые обязанностями, не имеют ничего общего с природой… Надо изучить притяжение, одну лишь природу, никак не приемля долга»[178]. В разоблачении нравственной несостоятельности требований «мертвой морали», социально-показного исполнения долга и обязанности Салтыков близок также Герцену — автору «Капризов и раздумья» (1843–1847) и повести «Долг прежде всего» (1847–1851)[179].
Сценами семейного «счастья» художественно иллюстрировалась мысль о «призрачности», относительности такого капитального института в жизни современного дисгармонического общества, как семья. Здесь Салтыков также близок Фурье, утверждавшему: «…Огромное большинство семей лишено его <счастья> при строе цивилизации: отцы, как и дети, оказываются здесь в ложном положении; добрый порядок покоится здесь только на более или менее прикрытом принуждении; принуждение же душит чувства привязанности, оно сводит их лишь к видимости связи»[180]. Анализируя «взаимное недовольство», глухую вражду членов внешне добропорядочного семейства Воловитиновых, Салтыков указывает, что это «происходит вследствие тех принудительных отношений, которые их связывают». Семейное счастье оказывается на поверку истинной трагедией. С неотразимой художественной силой поведает об этом позже автор «Господ Головлевых».
Разоблачая «недействительность» «основ» и «алтарей» с точки зрения «присяжных людей безнравственности», то есть — в иронической эзоповской перифразе — приверженцев социалистического учения, фурьеристов, Салтыков в финальной части цикла — «Размышлениях» — прямо варьирует отдельные положения фурьеристского учения: о необходимом соответствии выполняемой человеком работы его склонностям и влечениям; о ликвидации принудительных отношений в семье; о свободном удовлетворении страстей как первом условии «гармонического строя», предполагающего полное наслаждение жизнью; об общественно-трудовом воспитании детей (об отношении Салтыкова к учению Фурье см. также в мартовской хронике «Нашей общественной жизни» за 1864 г. — стр. 324 наст. тома).
Острота идейной проблематики, социалистическое происхождение цикла сразу привлекли к нему внимание идеологических противников Салтыкова.
Н. Страхов, выступивший под псевдонимом Н. Нелишко, не разобравшись в смысле рассуждений Салтыкова или преднамеренно извратив их, приписал автору «Как кому угодно» стремление опровергнуть «всею силою своего сатирического ума» взгляды передовых мыслителей «на долг и обязанности», в частности, «знаменитую теорию» страстей Фурье. «Давай-ка изображу я, думал г. Щедрин, каких людей мучает раздвоение между потребностями и обязанностями. Давай-ка покажу в картинах и наглядно всю мерзость, которая копошится во внутреннем мире таких субъектов. Пусть полюбуются мыслители, мечтавшие о благе человечества, для каких людей они изобрели свою теорию потребностей; пусть увидят, какой нелепостью и гадостью является эта теория, когда ее прикинут к этим людям»[181]. Под видом заботы о художественной стороне дела критик предложил «вовсе вычеркнуть» социалистические «объяснения и рассуждения» как портящую произведение голую тенденцию, подсказанную к тому же со стороны («писание на заданные темы дурно и вредно»).
Через год Страхов вновь отметил связь «Как кому угодно» с учением Фурье, но уже без приписывания Салтыкову полемических, по отношению к фурьеризму, заданий («Это была небольшая вариация на теорию страстей…»), и попытался скомпрометировать теоретико-публицистическую часть произведения: «Повесть вышла хорошая, но вариация оказалась никуда негодною и не только не как кому угодно, а всякому одинаково доказывала несостоятельность главной мысли»[182].
