— Ты, вероятно, пойдешь сегодня на обручение?
— Ни за что, и не проси, не пойду. Это чтоб глядеть на торжествующую рожу Новожилова да в заплаканные глаза Лизаветы Петровны? Нет, не пойду, — сердито сказал Назаров.
— Хоть бы на словах ей кто-нибудь передал, что от всей души я желаю ей счастья, что люблю ее больше прежнего и страшно жалею, — вскричал Василий Иванович, переставая есть, и, выскочив из-за стола, забегал по комнате, судорожным движением рук сжимая виски.
— Если встречусь я когда-нибудь с ней да сама она спросит про тебя, так тогда я ей все расскажу, как ты страдал и терзался здесь и все твои слова передам. А не спросит она, так и я не буду говорить. У девок, брат, память короткая, — сказал Назаров, уходя. На пороге он добавил, что придет вечером.
А вечером не только он, а и Густав Карлович пришел, и оба просидели у Крапивина до поздней ночи.
Той же ночью, когда утомленная Лиза, проводив последних гостей со своего обрученья, ложилась спать, она услыхала печальную новость.
— В каторгу, в каторгу, — беззвучно шептала Лиза, вся похолодев or ужаса и широко раскрытыми глазами глядя в ночную тьму. — Его в каторгу, а меня под венец с немилым. Господи, господи! Какие мы несчастные! — Она в тяжелой тоске заметалась и застонала в постели.
— Что с вами, Лизанька, что вы? Не принести ли вам воды? Не болит ли голова? — говорила вскочившая Анисьюшка. — Не намочить ли голову одеколоном али полотенце сырое к ней приложить?
— Ах, да оставьте вы меня, пожалуйста! — взмолилась Лиза. — Слышать мне вас противно. Хоть бы на минуту одну оставили.
— Не могу, матушка, ни на одну минуту вас оставить, не приказано, — ответила Анисьюшка и, отойдя к дверям, села на стул, надувшись.
Кое-как Маше поцелуями и ласками удалось успокоить подругу. Но более всего успокоила она ее тем, что передала ей все, что слышала от отца, когда ходила домой переодеваться к вечеру.
— Это ведь совсем не то, что ссылка в Сибирь, — говорила Маша, — оттуда уж нет возврата, а Троицкий рудник ведь недалеко, и князь, наверное, скоро смилуется и простит Василия Ивановича. Все так думают.
Тоскливое и особенно тревожное состояние Лизы в эти последние дни было замечено Серафимой Борисовной, и она сама тревожилась в душе, с нетерпением ожидая дня свадьбы. Но, несмотря на всю свою тревогу, она была вполне убеждена, что Лиза скоро забудет свою «глупость». Жизнь в богатом доме в полном довольстве непременно образумит ее. Только бы скорее отпировать свадьбу, а там все пойдет, как по маслу.
То, что день свадьбы совпал с днем отправки бунтовщиков, Серафиме Борисовне не понравилось, но изменять этого она все-таки не стала. Отправка бунтовщиков назначена была утром, а венчание должно было произойти в двенадцать часов. Назначено оно было так рано потому, что новобрачным нужно было тотчас после венца отправиться в Сосьву и еще засветло доехать до дому жениха. Зимний путь хотя и установился, но лед на реках был еще тонок и ненадежен, и поезжане[8], все опытный и бывалый народ, торопились. Ложась спать, Серафима Борисовна выразила сожаление, что свадьба будет при дневном свете.
— Вечером, при полном освещении храма, было бы торжественнее, — сказала она.
— И певчие будут не в полном составе, Назаров отказался петь, — проворчал Нагибин, закутываясь одеялом.
— Вишь, какой! Он, однако, очень смело себя держит, не мешает ему и замечание сделать, — сказала Серафима Борисовна.
Нагибин только что-то промычал в ответ; он изрядно выпил на обрученьи, и его одолевал сон.
Утром ему было доложено, что у одного из ямщиков захромала лошадь, а другой пирует на свадьбе в деревне и ни его, ни лошадей нет дома. Нагибин распорядился, чтоб бунтовщиков отправили на господских лошадях. Почтового сообщения между рудником и Новым Заводом не было, и приходилось сделать все семьдесят верст на одних лошадях по узкой дорожке, пролегающей долиной речки Кырьи, по которой в зимнее время подвозили руду с Троицкого рудника к новозаводской домне.
Распорядившись на этот счет и назначив в ямщики самых бывалых конюхов, он еще раз наказал Вахрушеву, чтоб к десяти часам ссылаемые были непременно отправлены, и ушел в спальню, где снова лег. Его что-то особенно сильно ломало с похмелья, а между тем к одиннадцати часам надо было быть у невесты.
Выходя от Нагибина, Вахрушев сердито чесал свою голову и ворчал себе под нос:
— Теперь скоро восемь, а ты вот изволь и подводы исправить, и ссыльных собрать. Бежать надо сперва на конюшню и, дай бог, хоть к обеду собрать и отправить.
В доме невесты к двенадцати часам все было готово. Перед тем как одеваться к венцу, Лиза еще раз просила отца отказать жениху и лучше отдать ее в монастырь, но на это так все закричали, так на нее замахали руками, что Лиза даже зашаталась от страха. Серафима Борисовна принялась ее брызгать водой, осыпая то ласками, то упреками, и тотчас же заставила девиц одевать невесту. Точно застывшая в немом отчаянии, Лиза безмолвно покорилась.
Приехал жених со священником, тысяцким, свахой, «боярами» и шаферами, чтобы получить невесту и родительское благословение и сейчас же ехать к венцу. Все поезжане у жениха были из Сосьвы, все его родственники, и только один Нагибин был «боярином» со стороны невесты. Сваха, Варвара Степановна, ужаснулась, взглянув на невесту, ее страшной бледности и синеве под опухшими от слез глазами.
«Ну, нечего сказать, хорошу красавицу привезем, — подумала она с неудовольствием, глядя на невесту. — И что она так ревет? Тут что-нибудь да неладно. Жаль, поздно мне это пришло в голову, а надо бы было поговорить с ней, допросить хорошенько».
Но вот церемония благословения иконой была кончена, и «бояре», подхватив иконы из рук отца и крестной, пошли из комнаты, а за ними и все остальные.
Свадебный поезд устраивался по-старинному: впереди всех ехали шафера с развевающимися лентами и цветками на лацканах сюртуков, которые они нарочно выставляли напоказ, распахнув свои шубы. Дуги были перевиты лентами, в гривах лошадей тоже были вплетены ленты, шлеи украшены разноцветными кистями. Сани и кошевы покрыты коврами. За шаферами ехали «бояре» с иконами в руках, за ними жених с тысяцким и священником, и уже за женихом ехала невеста со своей крестной, за невестой ехала сваха жениха и другие провожающие невесту дамы и девицы. От дому шафера поехали быстро, но Николай Модестович ехал тихо, он не любил и боялся быстрой езды. Проезжая мимо конторы, шафера увидели у крыльца ее две пары лошадей и с десяток стоявших около них женщин.
— А ведь это бунтовщиков везти хотят, — сказал один из шаферов, оглядываясь на плачущих женщин.
— Их самых, — ответил на это кучер, тоже оборачиваясь и сдерживая лошадей. — Да вот их и выводят, — добавил кучер, совсем останавливая лошадей, как бы за тем, чтобы подождать отставший поезд.
С крыльца конторы тихонько спускался Василий Иванович, держась за поручни. Скованные ноги мешали ему свободно двигаться. Сзади его шел полицейский Зеленин, назначенный сопровождать до места ссылки. Рядом с ним шел Назаров, а за ними шли Озерков и Шитов. Настолько быстро, насколько позволяли Крапивину скованные ноги, он подошел к сеням и, прислонившись к ним спиной, стал смотреть на подъезжающий поезд. С противоположной стороны подходил механик со свертком в руках. Поздоровавшись с Василием Ивановичем, он сунул свой пакет в сани со словами: «Это вам на дорогу Меринка посылает», — и стал рядом с Крапивиным. «Хоть на один миг еще увижу ее», — думал Василий Иванович, жадно впиваясь глазами в подъезжающих.
Очень неприятно было Нагибину, когда он увидал, что Вахрушев не успел отправить ссылаемых раньше, да еще выдумал отправлять их от конторы, а не из полиции, которая находилась в стороне от дороги. Ругаясь в душе и прикрывшись воротником шубы, он старался не смотреть на Крапивина. Зато торжествовал и ликовал душой Новожилов, откинув воротник своей енотовой шубы, он с гордым презрением взглянул на своего побежденного соперника. Он ехал к венцу, а его враг, униженный до последней степени, закованный в кандалы, с завистью в душе смотрел на него. Сытые кони быстро пронесли торжествующего жениха, следом за ним ехала его невеста.
Но что это значит? Почему не стало слышно топота и фырканья близко набегающих лошадей, зачем они остановились? Новожилов обернулся и остолбенел от удивления, не понимая, что происходит перед его глазами: лошади стоят, а его невеста в одном платье с развевающейся фатой бежит прямо по снегу к Василию Ивановичу и опускается перед ним на колени.
Не утерпела Лиза. Все, что было хорошего и доброго в ее природе, ее молодое, светлое и чистое чувство, так глубоко запавшее в душу, подняло и всколыхнуло ее с неудержимой силой. Быстрым движением схватив кучера за плечо, она заставила его остановить лошадей и выскочила из саней, оставив в руках Серафимы Борисовны. дорогую лисью шубу, за которую та хотела удержать ее, побежала к Василию Ивановичу и с рыданием опустилась перед ним на колени.
