— Надо сказать, чтобы не медля делали обыск! — проговорил Саша и скверно выругался, грозя кому-то кулаком. — Мне нужно типографию. Достаньте шрифт, ребята, я сам устрою типографию, — найду ослов, дам им всё, что надо, потом мы их сцапаем, и — у нас будут деньги…
— План не вредный! — воскликнул Пётр.
Маклаков посмотрел на Евсея и спросил его:
— Вы обедали?
— Нет…
Кивком головы указывая на стол, Пётр скомандовал:
— Ешь скорее!
— Зачем же угощать объедками? — спокойно спросил Маклаков, шагнул к двери, открыл её и крикнул: — Эй, обед…
— Ты попробуй, — гнусил Саша Петру, — уговорить этого идиота Афанасова, чтобы он дал нам типографию, которая была арестована в прошлом году.
А Маклаков смотрел на них и молча крутил усы. Внесли обед, и вместе с лакеем в комнате явился круглый рябоватый и скромный человек. Он благожелательно улыбнулся всем и сказал:
— Сегодня вечером в зале Чистова — банкет революционеров. Трое наших отправляются туда официантами — между прочими — вы, Петруша.
— Опять я! — вскричал Пётр, и его лицо покрылось пятнами, постарело, озлобилось. — За два месяца третий раз лакея играть! Позвольте же!.. Не хочу!
— Об этом вы скажите не мне!
— Соловьев! Почему именно меня всегда назначают лакеем?
— Похож! — сказал Саша, усмехаясь.
— Назначено трое! — повторил Соловьев, вздохнув. — Пива бы выпить?
— Вот видите, Маклаков, — заговорил Саша, — у нас никто не хочет работать серьёзно, с увлечением, а у них дело развивается. Банкеты, съезды, дождь литературы, на фабриках — открытая пропаганда…
Маклаков молчал, не глядя на него.
Заговорил круглый Соловьев, тихо и ласково улыбаясь:
— А я сегодня на вокзале девицу поймал с книжками. Ещё летом на даче заметил я её — ну, думаю, гуляй, милая!.. А сегодня хожу по вокзалу, готовых у меня никого нет, смотрю — она идёт с чемоданчиком… Подошёл, вежливо предлагаю — пожалуйте со мной на два слова. Вижу — вздрогнула, побелела и чемоданчик за спину прячет. А, думаю, милашка моя глупенькая, попалась! Ну, сейчас её в дежурную, вскрыли багажик, а там «Освобождение», последний номерок, и всякое другое вредное дрянцо. Отвёз девочку в охранное — что делать? Карасики не ловятся — и щурёнка съешь. Едет, личико от меня в сторону отвернула, щёчки горят, а на глазках слезинки. Но — молчит. Спрашиваю — удобно вам, барышня? Молчит…
Соловьев тихонько и мягко засмеялся, его рябое лицо покрылось дрожащими лучами морщин.
— Кто она? — спросил Маклаков.
— Доктора Мелихова дочь.
— А-а… — протянул Саша. — Я его знаю…
— Солидный человек, имеет ордена — Владимира и Анны, — сообщил Соловьев.
— Я его знаю! — повторил Саша. — Шарлатан, как все они. Пробовал меня лечить…
— Вас теперь один господь мог бы вылечить! — ласково сказал Соловьев. — Быстро вы разрушаетесь здоровьем…
— Подите к чёрту! — крикнул Саша. — Чего вы ждёте, Маклаков?
— А вот он поест…
— Эй, ты, глотай живее! — крикнул Саша Климкову. Обедая, Климков внимательно слушал разговоры и, незаметно рассматривая людей, с удовольствием видел, что все они — кроме Саши — не хуже, не страшнее других. Им овладело желание подслужиться к этим людям, ему захотелось сделаться нужным для них. Он положил нож и вилку, быстро вытер губы грязной салфеткой и сказал:
— Я — готов.
Распахнулась дверь, в комнату, согнувшись, вскочил вертлявый растрёпанный человек, прошипел:
— Тиш-ше!
Высунул голову в коридор, послушал, потом, тщательно притворив дверь, спросил:
— Не запирается? Где ключ?
Оглянулся и, вздохнув, сказал:
— Слава богу!
— Э, дубина! — презрительно прогнусил Саша. — Ну, что такое? Опять хотели бить тебя?
Человек подскочил к нему и, задыхаясь, размахивая руками, отирая пот с лица, начал вполголоса бормотать:
— И — хотели! Конечно. Хотели убить молотком. Двое. Шли за мной от тюрьмы, ну да! Я был на свиданиях, выхожу — а они у ворот стоят, двое. И один держит в кармане молоток…
— Может быть, это револьвер? — спросил Соловьев, вытягивая шею.
— Молоток!
— Ты видел? — с усмешкой осведомился Саша.
— Ах, я же знаю! Они решили молотком. Без шума — р-раз…
Он оправлял галстук, застёгивал пуговицы, искал чего-то в карманах, приглаживал курчавые потные волосы, его руки быстро мелькали, и казалось, что вот они сейчас оторвутся. Костлявое серое лицо обливалось потом, тёмные глаза разбегались по сторонам, то прищуренные, то широко открытые, и вдруг они неподвижно, с неподдельным ужасом остановились на лице Евсея. Человек попятился к двери, хрипло спрашивая:
— Это — кто?
Маклаков подошёл к нему, взял за руку.
— Успокойтесь, Елизар, это свой.
— Вы его знаете?
— Скотина! — раздался раздражённый возглас Саши. — Тебе лечиться надо…
— Вас под вагон конки толкали? Нет? Так вы погодите ругаться…
— Вот, смотрите, Маклаков… — заговорил Саша, но человек продолжал с яростным возбуждением:
— Вас ночью били неизвестные люди? Ага! Вы поймите — неизвестные люди! Таких людей, неизвестных мне, — сотни тысяч в городе… Они везде, а я один.
Успокоительно прозвучал мягкий голос Соловьева и утонул в новом взрыве слов разбитого человека. Он внёс с собою вихрь страха, Климков сразу закружился, утонул в шёпоте его тревожной речи, был ослеплён движениями изломанного тела, мельканием трусливых рук и ждал, что вот что-то огромное, чёрное ворвётся в дверь, наполнит комнату и раздавит всех.
— Пора идти! — сказал Маклаков, дотронувшись до его плеча.
На улице, сидя в пролётке, Евсей угрюмо и тихо заметил:
— Не гожусь я для этого дела…
— Почему? — спросил Маклаков.
— Я — боязливый…
— Это — пройдёт!
— Ничего не проходит! — быстро сказал Евсей.
— Всё! — возразил ему Маклаков спокойно.
На улице было слякотно, холодно, темно. Отсветы огней лежали в грязи, люди и лошади гасили их, ступая ногами в золотые пятна.
Евсей, без мысли глядя вперёд, чувствовал, что Маклаков рассматривает его лицо.
— Привыкнете! — заговорил Маклаков. — Но если есть другая служба уходите сейчас же. Есть?
— Нет…
Шпион пошевелился, но не сказал ни слова. Глаза у него были полузакрыты, он дышал через нос, и тонкие волосы его усов вздрагивали.
В воздухе плавали густые звуки колокола, мягкие и тёплые. Тяжёлая туча накрыла город плотным тёмным пологом. Задумчивое пение меди, не поднимаясь вверх, печально влачилось над крышами домов.
— Завтра воскресенье! — негромко произнёс Маклаков. — Вы в церковь ходите?
— Нет! — ответил Евсей.
— Почему?
— Не знаю. Так…
— А я — хожу. Люблю утренние службы. Поют певчие, и солнце в окна смотрит. Это хорошо.
Простые слова Маклакова ободрили Евсея, ему захотелось говорить о себе.
— Петь — хорошо! — начал он. — Мальчишкой я пел в церкви, в селе у нас. Поёшь, и даже непонятно — где ты? Всё равно как нет тебя…
— Приехали! — сказал Маклаков.
Евсей вздохнул, печально глядя на длинное здание вокзала, — оно явилось перед глазами как-то сразу и вдруг загородило дорогу.
Прошли на перрон, где уже собралось много публики, остановились, прислонясь к стене. Маклаков прикрыл глаза ресницами и точно задремал. Позванивали шпоры жандармов, звучно и молодо смеялась стройная женщина, черноглазая, со смуглым лицом.
— Запомните эту, которая смеётся, и старика рядом с ней! — внятным шёпотом говорил Маклаков. — Её зовут Сарра Лурье, акушерка, квартирует на Садовой, дом — семь. Сидела в тюрьме, была в ссылке. Очень ловкая женщина! Старик тоже бывший ссыльный, журналист…
Вдруг он точно испугался кого-то, быстрым движением руки надвинул шапку на лоб и ещё тише продолжал:
— Высокий, в чёрном пальто, мохнатая шапка, рыжий — видите?
Евсей кивнул головой.
— Это — писатель Миронов… Четыре раза сидел по тюрьмам в разных городах…
Чёрный, железный червь, с рогом на голове и тремя огненными глазами, гремя металлом огромного тела, взвизгнул, быстро подполз к вокзалу, остановился и злобно зашипел, наполняя воздух густым белым дыханием. Потный, горячий запах ударил в лицо Климкова, перед глазами быстро замелькали чёрные суетливые фигурки людей.
Евсей впервые видел так близко эту массу железа, она казалась ему живой, чувствующей и, властно привлекая к себе его внимание, возбуждала в нём враждебное и жуткое предчувствие. В памяти его ослепительно и угрожающе блестели огненные глаза, круглые, лучистые, вертелись большие красные колёса, блистал стальной рычаг, падая и поднимаясь, точно огромный нож…
Раздался негромкий возглас Маклакова.
— Что? — спросил Евсей.
— Ничего! — с досадой ответил сыщик. Щёки у него покраснели, он закусил губы. По его взгляду Евсей догадался, что он следит за писателем. Не спеша, покручивая ус, писатель шёл рядом с пожилым, коренастым человеком в расстёгнутом пальто и в летней шляпе на большой голове. Человек этот громко хохотал и, поднимая кверху бородатое красное лицо, вскрикивал:
