Мессер стаскивает свитер и накидывает на голые плечи с бретелями сарафана. Высокие скулы, серые глаза. Садясь и упираясь, она, как Русалочка, укладывает ноги с босыми изящными ступнями. Натягивает сарафан.
Девушка без трусов. Успев заметить это, они переглядываются. Александра угнетает, что взволнован он больше, чем Мессер, который деловито споласкивает, наливает. Перед тем как протянуть, деликатно вынимает из кружки сдвоенную сосновую иглу. После чего беспокоит за плечо на пару слов:
- Кадр в моем вкусе.
- Владей.
Он тяжело вздыхает:
- Неудобно как-то...
В городе ударник цеха горячей обработки оборудовал себе подвал для культурного отдыха. Там у него топчан, накрытый стеганым одеялом, а кирпичные стены заклеены вырезками из "Советского экрана" и обложками журналов стран "народной демократии". Отдых у Мессера не менее ударный, чем труд, поэтому Александр не понимает причины нерешительности:
- Перед кем тебе неудобно?
- Есть в городе одна. Зовут Аленка. С глазами она... Чего ты?
- Ничего. Она же в городе?
- Тоже верно. У нас ничего с ней не было?
- Тем более.
- Добро, значит, даешь?
С новой бутылкой "зубровки" Мессер подсаживается к белокурой, которая смотрит через костер на Александра. В серых глазах вопрос.
Что может он ответить?..
Раздается осторожный хруст земли, и на свет выходит иностранец - расы неожиданной в этих умеренных широтах. На неплохо выученном русском языке он обращается к напрягшейся блондинке:
- Вера? Мальчики ждут.
- Подождут.
- Виктору скажу?
- Говори...
Мессер провожает пришельца взглядом.
- Желтый чувак откуда?
- Палатка у них там. За туалетом...
- Сколько их там?
- Слишком много.
- Из каких джунглей занесло?
Вера берет его "приму", прикуривает от поднесенной веточки.
- Индонезия. "Морями теплыми омытая, слезами горькими покрытая".
- Знаем такую. Там коммунистов режут.
- Жаль, этих не дорезали.
- А чего ты тогда с ними? Или наладилась туда?
- Куда? Слез мне и здесь хватает. На ночь они меня купили. А Виктор продал.
- Что за Виктор?
- Официантом он в "Потсдаме". Вот он и сам. Не запылился...
К костру официант не приближается.
- Ну, показала себя и будет, - канючит он издалека. - Не позорь меня перед клиентами. Давай, чтобы все было по-хорошему... Верунь?
Мессер накладывает руку на топор. Блондинка вскакивает и сникает во мраке, откуда официант просит прощения за беспокойство.
- Девчат наших? - сжимает обух Мессер. - Суки, падлы, сейчас порубаю на куски всех и отправлю в Индонезию!
Александр спешит налить.
- Авиапочтой на хер!
- Давай. Залей желание...
- А нам для разгону! - кричит из палатки Боб под придавленный им смех девчонки. Поросшая золотистым волосом рука с часами, на которых полночь, принимает кусок "докторской" в целлофане и кружку с дозой на двоих.
- Кого он рубать собрался? Красных?
- Желтых. Для разнообразия.
- Батька Махно...
Возвращаясь с холода к костру Александр отмечает, как спало напряжение между мирами - его внутренним и этим внешним.
Вернувшись из Германии от Гуссерля, Сартр сказал Симоне, что отныне для него даже стакан с коктейлем - философия. Тем паче эта вот кружка, в эмалированный темно-зеленый бок которой уперты костяшки его пальцев. Еще глоток. Чувство, что близок он к решению, над которым бьется мировая мысль в силу сугубой ее трезвости. В этой "зубровке" сейчас он растворится без остатка - субъектно-объектный конфликт. Он станет внешним миром. Этим деревом. Корабельной сосной, пережившей войну. А может быть им, Александром, станет этот носитель интеллигентной фамилии, которая из кишечника сталинизма, вынырнула на поверхность кличкой Мессер. Принять как данность и вобрать. Не осуждая и не рассуждая. Вбирать и возвращаться печатным материалом. Функцией стать пишущей машинки.
Держа бутылку за горлышко, Мессер наливает, как из кулака.
- Держи! За то, чтобы они приехали. Они ж из генеральского района...
- Кто?
- Алёна. Которая с глазами.
- А еще?
- Подруга. С буферами. Тебе понравится. Знаешь, как я с ними познакомился?
Они с подругой брали "сухаря". В винном на Круглой, где Мессер заряжался на природу. Выходит, а к ним центровые пристают. За углом обоих вырубил, а девчонок проводил. На Коммунистической живут. В Доме под шпилем. Но подъехать обещали. Только предупреждаю!
- В смысле?
- В смысле: красивый больно.
- Кто, я?
- Бля, Пол Маккартни!
Александр смеется, сжимает виски. Заодно вытряхивает иглы из волос.
К костру прибивает еще двоих. Сначала дылду лет пятнадцати, которая сразу переходит в горизонталь: "А я из дому убежала". Подпирает щеку и больше о себе не говорит. Другая - стриженая брюнетка. На электричку опоздала. Профтех. С такими опыт есть. Он влезает к ней в спальник, который уступил друг Мессер. Целуется брюнетка так, что голова идет кругом. Кожа горячая и плотная. Стащив ей на бедра джинсы, он ищет резинку и обнаруживает закрытый купальник. Она в ответ смеется: "Чтобы труднее изнасиловать". Он оттягивает край, освобождая прижатость волос, средний палец скользко обжигает. "А может, не надо?" - "Может быть, не надо", - не возражает он. Вынимает руку и втыкает палец в хвойный наст.
Уже различимы верхушки сосен.
В палатке Боб перематывает маг, врубая все сначала:
Опять от меня сбежала
последняя электричка,
и я по шпалам, опять по шпалам
иду домой по привычке...
"Куда?" - удерживает пэтэушница, не подозревая, что она со всем этим раскладом уже в далеком прошлом. Лицом в потухшем костре спит Мессер. Он сбивает пепел с заросших щек и баков:
- Слышишь? Мне пора.
- В город?
- В Москву. Судьбу брать в руки.
- Чувство такое?
Он кивает.
- Может, еще денек-другой? Кадры мои подъедут, по-настоящему тебя проводим... Алекс?
Кадры с улицы Коммунистической подъезжают на природу отнюдь не в клетчатых рубашках. Замшевые мини-юбки, кофточки. Манжеты и жабо. Обе на год младше, обе кончили десять классов и будут поступать в иняз. На каблуках Алёна выше Мессера, но вровень с ним. Алёна шатенка с локонами - и то ли с зелеными, то ли с голубыми. Не глаза, а морская волна. Поступает на французское.
Подруга Нонна темно-русая и с карими глазами. Хочет изучать немецкий.
Нонна озабочена своими формами, она медлительна и первой не говорит, тогда как Алёна - вся порыв, и даже если молчит, глаза смеются:
- А я вас где-то видела. Но где?
Зрачки, как пара пистолетов.
Солнце садится над водохранилищем. Нежно-алый песок. Девчонки садятся, они восходят на причал.
- Как тебе ее подруга?
Груди у подруги раза в два больше, чем у матери Александра, который отвечает дипломатично:
- Все при ней.
- Вот и займись. А на Аленке я женюсь. Чего ты? Знаешь, сколько у меня выходит чистыми?
- Сколько?
- Нам хватит. "Панонию" себе куплю.
- С коляской?
- Зачем? Сзади меня будет обнимать. Понял? Как в кино.
- В каком?
- В этом, как его? Забыл название. Да они в любом сейчас на мотоциклах сзади. Будем с ней Ангелами Ада.
Они ложатся поперек. На теплые доски. Распугав мальков, со звоном Мессер вытягивает авоську, полную бутылок, с которых смыло ярлыки.
- Они же пьют сухое?
- Не было нигде. До самой станции дошел. Пусть привыкают...
Девочки встают навстречу.
- Я вспомнила! Вы по телевизору стихи читали.
Мессер ревниво смотрит.
- Это был не я.
- Нет, вы!
- Наверно, Евтушенко.
- Вы! В белом свитере! На меня он произвел большое впечатление.
- А стихи?
- Что-то про старый город дымный? А что это за город?
- Это город Ленинград.
- А я подумала, Париж. Как интересно! Никогда в Ленинграде не была.
- А в Париже?
- Издеваетесь? Зато родилась я в Австрии.
- Бывает. В Вене?
- Не совсем, но в Вене я жила. Потом в Будапеште, когда папашу перебросили.
- В Пятьдесят Шестом.
- А вы откуда знаете?
Они вступают в молодой сосняк, где душно. Кора истекает смолой, сверкающей на своих извивах. Наст пружинит, скользит. Воронки от разорвавшихся здесь снарядов заросли ольхой, траншеи обвалились, но сглаженный временем рельеф войны все еще сообщает какую-то общую тревогу.
Они поднимаются к корабельным соснам.
Длинные сильные ноги легко несут Алену. На подколенках напрягаются сухожилия. Крутые ягодицы попеременно натягивают юбку. Наполовину женщина, наполовину девочка, она оглядывается.
Он отводит глаза.
Вход в палатку с алыми отворотами. Проветривается...
Боб строит костер. Валежник ему подтаскивают приблудные девчонки разной степени одичания. При виде Алены с подругой дикарки застывают на мгновение, потом, омрачившись, возобновляют труд. Стриженая пэтэушница, с которой Александр имел вчера интимный, можно сказать, контакт, поворачивается: " Это что за принцессы крови?"
Мессер уводит принцесс по поляне. Место выбрал он не просто так, он горд диспозицией. Во время войны здесь стоял орудийный расчет. Снаряды были, где будут бутылки.
