-- Прием перенесен на следующую неделю, -- и на этот раз сказала секретарша Татарцева. У Юры задрожали пальцы.
-- Доложите, я насчет Светловой... Она при смерти.
Возвратясь из кабинета, секретарша закричала:
-- Вам русским языком говорят...
И вдруг стихла.
С перекошенным от ярости лицом, Юра прошел мимо нее и резким толчком распахнул дверь.
Татарцев слушал Юру раздраженно. Подписав красным карандашом очередную бумагу, он прижал к ней тяжелое, из серого гранита, пресс-папье, которое показалось Юре обломком надгробной плиты.
-- Товарищ заместитель министра! -- воскликнул Юра. -- Я пришел не стипендию просить!..
Татарцев встал, отодвинул кресло и обошел заваленный папками стол походкой человека, который устремился на помощь... Почти участливые ("Такая талантливая!") слова его звучали искренней тревогой. Юра с надеждой вглядывался в круглое желтоватое лицо Татарцева. Этот человек, думал он, может сейчас, здесь, выписать Леле самый действенный, самый целительный рецепт...
Но когда Татарцев слушал Юру, прищур его полувиноватых глаз, казалось, говорил: "Все, что вы сообщаете, конечно, верно, но... я знаю то, чего вы не знаете".
Когда зазвонил один из стоявших на столе телефонов, Татарцев лениво поднял трубку и тут же бросил ее на рычаг. К белому телефону, стоявшему на отдельной тумбочке, у стены, он кинулся, как в осеннюю реку.
Юра не уходил, и Татарцев обругал себя за непоследовательность. Взял парня к себе, а ни научить уму-разуму, ни выгнать не успел... На все не хватает времени... "Как был зеленым..."..
Прощаясь с Юрой, Татарцев многозначительно сжал его руку: "Если по отношению к ней поступили неправильно, мы, разумеется..." -- тут он смолк, и его холодная рука выскользнула из пальцев Юры.
"Зачем я добивался приема? -- с горечью потом вспоминал Юра. -- Кто эти мерзавцы? Кто мог написать на Лелю такое?"
... В университете его ждала Галя.
-- Кто мог это сделать?! -- воскликнули они в один голос, когда он рассказал ей, что Лелю оклеветали.
Галя поклялась:
-- В лепешку разобьюсь, а узнаю!
Она простилась с Юрой и почти всю дорогу до отдела кадров повторяла про себя: "Гады ползучие! Своими бы руками удавила!"
Удивленный ее искренним гневом, сотрудник отдела кадров достал картонную папку, хранившуюся в сейфе. Перелистав полдюжины бумаг, он взглянул на Галю с холодным прищуром. Цепенея, она поняла, что он отыскал ее бумагу, начинавшуюся со слов: "Могу показать, что..."..
-- Я написала, чтоб спасти Лелю! -- вскричала она в отчаянии. -- Только чтоб спасти Лелю!..
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I
Поначалу студенческий вечер никаких осложнений не предвещал. Вечер как вечер. Дородная Циля с биологического факультета, университетская знаменитость, пела старинные романсы. Вот это меццо-сопрано! Не хуже Обуховой.
Заведующий клубом Сашка-гигант в синей футболке держал на своих плечах "целую студенческую группу", как сказал Юра; акробаты крутились и прыгали на сцене, будто в настоящем цирке.
А в антракте чего только не было!
Развлечения обрушились на студентов лавиной. В одном углу, под неутихающий гогот, две девушки состязались, кто быстрее перельет чайной ложечкой воду из одного стакана в другой.
Возле лестницы премировали дорогими подарками (Юре досталась мандолина) тех, кто называл все советские кинофильмы, начинающиеся со слов "первый", "последний", "большой", "крутой", "незабываемый"...
Кто-то из студентов воскликнул с удивлением: как трафаретны, оказывается, названия кинофильмов! На него зашикали. Здесь не принято было углубляться...
Один из оркестрантов приставил к раструбу своего сияющего никелем кларнета круглую и сплюснутую спереди, как голова змеи, сурдину -- звуки стали глуховато-дрожащими, пульсирующими, агонизирующими.
Танцевали изнурительно долго, до звонка. Звонок прервал "танцульки" немедля, словно все только и ждали, когда их остановят. Повалили в зал... Перед самым концом самодеятельного концерта, когда уже началось движение в сторону выхода, на эстраду вышла Галя в строгом, доверху закрытом платье. Заслоняясь рукой от слепящего света юпитеров и улыбаясь, она произнесла своим хрипловатым голоском:
-- Обыденные сценки... Образовательного характера. Картина первая. Исполняет... -- она нетерпеливо взмахнула рукой. -- Сами поглядите...
В зале оживились, задвигались. Переждав шум и переминаясь с ноги на ногу, Галя продолжала уже другим бесцветным унылым тоном воображаемого секретаря народного суда:
-- Народный суд нашего района, второго участка, рассмотрел дело рецидивиста по кличке "Ванька-Каин". Каин, на сей раз, убил топором свою собственную мать. Народный суд признал его виновным в умышленном убийстве. Каин обжаловал приговор, но дело его попало не в городской суд, а -- по ошибке -- в Ученый совет университета имени Михайлы Ломоносова. Многоуважаемый Ученый совет включил вопрос о Каине семнадцатым пунктом...
Кто-то засмеялся, на него прикрикнули: "Тихо!" Быстро раздвинули занавес. Посредине пустой сцены возвышалась кафедра, а возле нее, студенты ахнули, -- стоял Рожнов. Разумеется, это был не Рожнов, а Юра Лебедев. Но до чего же он был похож на Рожнова! Так же напрягался, подымая плечи, и пялил глаза, которые за стеклами роговых очков казались безжизненными. так же, как Рожнов, сложил руки на воображаемом брюшке, обтянутом полосатым пиджаком. И точь в точь как Рожнов, прежде, чем раскрыть рот, нетерпеливо, почти рассерженно посмотрел на часы.
В зале засмеялись, зааплодировали.
-- Переходим к пункту семнадцатому. -- Юра изо всех сил пытался басить. -- По поводу лингвиста, то-есть... это другой случай... -- Юра поднялся на кафедру, вскинул на нее локти и уставился в зал выпученными глазами. -Многоуважаемые члены Ученого совета ордена Ленина университета имени Михайлы Ломоносова... Складывается мнение, что вышеупомянутый... э-э! Каин, русский, из крестьян, к оппозиции не примыкал, родственников за границей не имеет, анкета чи-истая, что вышеупомянутый Каин... э-эконечно, перегнул палку. Мы должны решительно указать ему на неправильные действия. На его, если подойти объективно, неблаговидный поступок.
В зале захохотали. Только сейчас до сознания многих стало доходить, что канцеляризм партийных резолюций -- это не просто фразы, а слова-сообщники, слова-туман, дымовая завеса...
-- ...Нельзя не признать, что Каином совершен ошибочный поступок! -воскликнул Юра, наваливаясь грудью на "кафедру". -- Искренне говоря, грубо ошибочный!
Старичок-латинист, который сидел в первом ряду, вытащил носовой платок, вытер слезящиеся глаза. Чтобы не захохотать, он принялся жевать кончик платка. Студенты не сдерживались.
-- Как можно забывать о классовом и национальном подходе?! -- Юра протянул к залу листок бумаги. -- Здесь сказано "убийца-рецидивист..." Зачем наклеивать ярлыки?! Это идеологическая ошибка! Нас учат воспитывать!.. Характеристики, приложенные к делу, говорят, что ранее он был передовиком и вообще на уровне...
Слова Юры тонули в общем хохоте.
-- Мероприятие, связанное с родной мамой... мы ошибемся, нас поправят... Почему-то его дело попало к нам... Дыма без огня не бывает... Повторяю, грубая ошибка. Есть мнение, выговор без занесения в личное дело...
Студенты повскакивали со своих мест, крича восторженно: -- Дай им, Юрастик!
Юра пропал, и на сцену снова выскочила Галя, размахивая руками, призывая к тишине.
Зал шумел, и, перекрывая шум, Галя прокричала гулко, точно в мегафон:
-- Картина вторая!.. Да тихо же!
И тут же двинулся занавес. К авансцене короткими шажками, боком, приблизился Юра. Рот у него был приоткрыт в испуге. Он играл страх с таким нажимом, что все захохотали. Но едва он заговорил, смех исчез, как огонь, на который плеснули водой. Послушалось тут и там: "Тш-ш!"
-- Товарищи! -- произнес Юра покаянным тоном. -- Выяснилось, мы проявили политическое ротозейство. Нет нам прощения! Каин-то, оказывается... того!.. Из этих родом... из космополитов! Из безродных... Обнаружены старинные документы. -- Он начал плачущим голосом по буквам: Б-И-Б-Л... Не могу назвать полностью: документ строго секретный. Каин, оказывается, по фамилии Эдемский... Не Ванька-Каин, как считали. А -- Эдемский из земли Нод. А он свою национальность скрыл. Прикинулся Ванькой...
Тишина вдруг стала страшной, обвальной. Вряд ли кто-либо из студентов не знал о судьбе Лели.
Тем более что какой день на факультете только и разговоров о том, что Юра и Галя получили наконец ответ из минского архива. Покойный дед Лели Василь Белецкий был белорусом. И служителем культа, по социальному положению. Православным священником. Значит, все про Лелю наврали...
Юра взмахнул своей толстой растеребленной БИБЛ..., которая, при расследовании, оказалась "Теорией стиха" академика Родионова, продолжал напористо:
-- Вот что сказано в нашем совсекретном "БИБЛ..." о Каине Эдемском: "...что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли... И ныне проклят ты от земли..."
