Это очень неприятно пожимало Сашу: такая нетребовательность? неосмысленная отданность? А с другой стороны – он же и искал крепкого строя. А крепкий строй без этого не получается.
Ну, ещё можно будет присматриваться.
Как завоёвывать Петроград? Головка решила, что слишком мало нас, чтобы растекаться по городу, только на Выборгской стороне наше преимущество. А – никуда не ходить, открыть перманентный митинг здесь, у особняка, с балкона, а слушатели сами будут притекать, улица к площади расширяется, места для желающих хватит. Укрепили на балконе дома красный флаг с золотой надписью ПК-ЦК РСДРП, задрапировали красной тканью окна зимнего сада. У особняка-палаццо – весёлый игривый вид, женственная узорочная решётка. Весенний запах почек. Вблизи необычно высится минарет и фаянсовый купол мечети, а по другую сторону – Петропавловская крепость. Близко дышит Нева. И каждый целый день насквозь и глубоко в вечер – митинг, митинг, речи, речи с балкона, – «ленинский Гайд-парк», хорошенькое местечко, зубоскалит «Русская воля».
Публика собирается самая разношерстная – и простонародье, и солдаты, раненые из госпиталей, и городская обывательщина, и барская, в дорогих воротниках и шляпах, и дамы, и младшие офицеры, всем любопытно, на это и расчёт, а то затешется дьякон в рясе и кричит снизу вверх: «Львов – кадетский ставленник! Мы, духовенство, желаем послать делегатов в Совет рабочих депутатов!» И больше – тихо слушают, и охотно верят: «И хорошо, что не морем поехал, а то б утопили». Женщина в чёрной кружевной косынке: «А я и не знала, что Англия такая коварная нация». А если из толпы крикнет кто, обработанный газетной травлей: «Всё ты врёшь, немецкая пломба!» – с балкона энергично: «Дождутся и газетчики короткого расчёта! Пусть не подстрекают солдат против рабочих!»
Днём – толпа меньше и вялая, не слишком спорит. Ей подробно разъясняют пункты программы. Жилищный вопрос? Да, постройка дворцов задержится из-за нехватки железа и бетона. Но временно поможет реквизиция помещений у буржуазии. Придётся попросить потесниться тех, кто живёт слишком хорошо. (Толпе нравится, аплодисменты.) Театры будут безплатные, не то что за Шаляпина 20 рублей. (Крики одобрения.) Налоги? – придётся, но заплатят те, кто побогаче, особенно домовладельцы.
А печёт всех – о войне. Баре из партии народной свободы, которые в колясках развалившись ездят, – для них счастье, что идёт война, а то б они лишились проливов. У Родзянки в Екатеринославской губернии 3 миллиона десятин. Чтоб удержать эту землю, он и хочет посылать петроградцев на фронт. Кому приятно на фронт – пусть и пожалуют туда сами! – (Солдатам нравится, это они понесут по городу.) – В России больше двух миллионов фараонов, городовых, жандармов и сыщиков – вот они и пусть воюют! – (Улюлюканье.) – И пусть Гучков не пугает нас наступлением Вильгельма! Кончать войну, и никакого доверия Временному правительству!
Саша легко отделял, конечно, что тут накручено врак (полиции у нас в 5–7 раз меньше было, чем в Англии и Франции), но – но – хочешь быть в строю, так за это надо платить. Сам он тут не выступал – и не из робости, а не мог он собственным ртом выговаривать глупости и выискивать мгновенные пошлые приёмы ответов на реплики. Но он помогал всё тут организовать. Революционная дерзость во всём этом была несомненная.
Перед солдатами эффектно выступала Коллонтай, они её хорошо слушали.
– Что вам говорит правительство о земле? Предлагают ждать? Таких вещей не ждут, а берут. Вспомните примеры из Французской революции – что там делали? Отбирали землю и прикалывали помещиков. Я не предлагаю прикалывать именно всех, но…
К вечеру, уже и при фонарях, и толпа густела, человек до четырёхсот, и кричали из неё смелей, – и против них решительней приходилось действовать. На балконе всегда стоял дежурный председатель митинга и руководил. Вылез фронтовик: «В окопах нужны люди, а присылают больных, харкающих кровью, с отстреленными пальцами, – так не надо противиться отправке петроградского гарнизона на фронт!» От большевиков сейчас же отвечают: не поддавайтесь таким плаксивым жалобам! не выполнять приказ Гучкова об отправке маршевых рот! – Студент из толпы: «А как к этому относится Совет?» – «С места не говорить, запишитесь в список ораторов». Присылает записку – её в корзину. Доверились, дали слово ефрейтору, а он понёс: «Я Георгиевский кавалер. Не будет мира, пока кайзер на троне или чтобы мир был продиктован его устами. И брат мой на фронте, и дома родителям по 60 лет, а я не кричу “долой войну”, я не хочу, чтобы немцы господствовали среди нас, вы с Лениным не восхваляйте прусских юнкеров!» – ему кричали снизу свои расставленные: «Товарищи! Арестуем его!» – и председатель тут же лишил его слова.
А то дали слово студенту, а он тоже оказался против Ленина, да ещё делано простонародным языком – «аль», «убивство», – отобрали слово и выгнали с балкона. Из толпы протестовали – председатель кричал: «Замолчать! Тут только наши будут говорить! Это – наша трибуна! Не хотите нас слушать – можете удалиться». Из толпы крикнет против Ленина – ему сразу: «А вы кто такой? Социал-буржуй? социал-провокатор? А вот – милицию вызовем, в комиссариат хотите?» Ещё спускались вмиг к своим в подкрепленье – или вытесняли такого прочь, или задерживали, вводили в дом, там ещё стояли стражи, составляли от «военной организации ЦК» протокол: «Без разрешения председателя обращался с демагогическими словами». А если ещё не унимался, то грозили арестом. Те – пугались, иногда скрывали и фамилию. (Да на Выборгской стороне уже и привыкли: там выступающих против Ленина просто бьют.) Один инженер выступил: «Ленин – не патриот!» – ему сейчас же: «Мы вынуждены составить протокол!» – и отвели на проверку в комиссариат.
Приёмы – грубые, конечно, не лучше царских, – ну а иначе и митинги эти развалятся, и всё тут. Без дисциплины – не обойтись.
И эти меры, как ни удивительно, вполне помогали: перед домом Кшесинской несогласные умолкали, а злая «Маленькая газета» Суворина так и признавалась читателям, что мимо этого особняка опасно ходить. Тáк и держаться!
Иногда выступал с балкона и сам Ленин, не слишком часто, но с яростью: по маленькому балкону горячо метался, жестикулировал так перевесно, что кажется, вот перевернётся через решётку. – «Не буду даже отвечать тем мерзавцам, которые кричат, что я подкуплен Германией! А мы проливаем кровь за английскую и французскую буржуазию! Говорит же Милюков: у нас общие цели с союзниками!..» Или напрямую так: «Можно отбирать, что буржуи украли у вас. Временное правительство – банда кровопийц, власть должна быть у Совета».
Всех, и Сашу, поражала эта крайность выражений. Может быть, Ленин терял равновесие мысли, так весь отдавался речи? И такой ещё жест у него появился: поднимать сжатый кулак.
Вчера, в воскресенье, собирали демонстрацию, идти против союзных посольств, примыкали и анархисты, – но сильный наряд милиции задержал на Троицком мосту.
А сама по себе боевая эта обстановка заражала Сашу, и он участвовал в ней авторитетом своего военного вида и поведения. (Поручили ему и связь со 180-м полком, на Васильевском, там уже большевицкий комитет.) Он знал, что не только буржуазные газеты стали щетиниться против Ленина, что и в университете, и на Бестужевских курсах идут о ленинской тактике горячие споры. Да, это всё не так сразу и не так ясно вмещается в голову, Саша испытал на себе. Но и усвоил уже от ленинского приезда, что правда, Милюкова-Гучкова не отделишь от продолжения войны, нет. Да и увлекательность была в этом, и обещание победы: именно в той общественной размытости, раздёрганности, какая сейчас в Петрограде, – небольшая, но спаянная сила и с верной идеей конца войны отчего не могла бы и победить? Тут всё дело в направленном напоре. На Совещании Советов, говорят, высказывались, что Временное правительство – самозванцы. Конечно, безусловно. Ну а Исполнительный Комитет Совета – не такие же самозванцы?
И тогда – в чём меньше прав у ленинцев?
Саша был весь в порыве принять участие ещё в одном великом движении, как он уже вложился в февральские дни.
Хотя, увы, слышал, будто его соратник по штурму Мариинского дворца ротмистр Сосновский оказался переодетый уголовник. Да неужели же?
(Фрагменты народоправства – Петроград)* * *
Кроме казаков, никто в Петрограде не отступился от «похорон жертв революции» – в России за тысячу лет первых похорон без креста и кадила: 900 тысяч ошеломлённо поплелись совать невиданно красные гробы под оркестр в ямы. А казаки остались в казармах: совесть не позволяет хоронить без священников. Но уже на следующий день полилось безпокойство среди простонародья и солдат: «Ох, к беде! это – дьявол наущил так хоронить! Бог покарает». И через день солдатские депутаты в Совете добились разрешения на панихиду. Позвали на Марсово поле причт из Спаса-на-Крови, отслужили.
