В сущности, судьба "буржуазной интеллигенции", к которой причисляются все несогласные на единомыслие, была предрешена. Оставался открытым вопрос о "мере пресечения".
С оглядкой на Западную Европу, еще травмированную судом над эсерами (лето 1922 г.), в отношении интеллигенции решили избрать "гуманную меру" высылку. 19 мая 1922 г. В. И. Ленин пишет Ф. Дзержинскому секретное письмо:
"т. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции.
Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим. Прошу обсудить такие меры подготовки.
Собрать совещание Мессинга, Манцева и еще кое-кого в Москве.
Обязать членов Политбюро уделять 2-3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочки всех некоммунистических изданий. Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов (Стеклова, Ольминского, Скворцова, Бухарина и т. д.).
Собрать систематические сведения о политическом стаже и литературной деятельности профессоров и писателей. Поручить все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ" 17.
Ленин сам просматривает ряд "подозрительных" с точки зрения идеологии книг и журналов. Ересь обнаруживается в сборнике "Освальд Шпенглер и закат Европы", и 5 мая Ленин помещает в "Правде" свой отзыв, объявляя сборник "литературным прикрытием белогвардейской организации".
Не менее опасным представляется В. И. Ленину и питерский журнал "Экономист", издававшийся Русским техническим обществом. Прочитав в № 3 список сотрудников журнала, Ленин сообщает Дзержинскому: "Это, я думаю, почти все - законнейшие кандидаты на высылку за границу. Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих "военных шпионов" изловить и излавливать постоянно и систематически высылать за границу. Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом Вам и мне, и сообщить мне их отзывы и Ваше заключение" 18.
У нас нет сведений о том, кто вставил в список на высылку Николая Александровича Бердяева: кто-нибудь из членов Политбюро или "аккуратный человек в ГПУ". Теперь, почти 70 лет спустя, это едва ли имеет значение. Значение имеет другое - нравственная позиция гонимых и гонителей. Ведь совсем недавно и те и другие находились в том обширном лагере борцов с российским самодержавием, который было принято называть "русскими демократами". Что же размежевало их, что сделало одних подсудимыми, а других судьями? Тогда, в 1922 году, окончательного ответа на этот вопрос еще не существовало. Спор еще продолжался.
Лето 1922 года Н. А. Бердяев проводил в Звенигородском уезде, в Барвихе, в одном из красивейших мест ближнего Подмосковья. Лето было грибным, щедрым. Все располагало к спокойному отдыху. Позади были кошмар голодного 1921 года, насильственные мобилизации московской профессуры на заготовку дров, очистку улиц от снега, на раскопку железнодорожных путей от заносов. У Бердяева не было особых оснований обижаться на материальные условия. В числе немногих известнейших до революции людей он имел право на академический паек. Согласись он хранить молчание, его едва ли тронули бы до начала сталинских репрессий. Его еще охраняли былая близость с товарищем молодости Луначарским, близкое знакомство с Каменевым, марксистское прошлое, заслуги в борьбе с царизмом.
Н. А. Бердяев не призывал к борьбе с большевизмом, он не входил ни в какую белогвардейскую организацию, не был связан с Антантой. Но, ощущая себя вольным русским философом, он не мог не говорить правду, не мог лгать. Неприятие двоемыслия - главная причина его изгнания.
В философской автобиографии "Самопознание" Н. А. Бердяев подробно пишет о своих разногласиях с большевизмом. Этот духовный спор стал одной из центральных тем его творчества.
"Что я противопоставлял коммунизму?.. Я противопоставлял прежде всего принцип духовной свободы, для меня изначальный, абсолютный, который нельзя уступить ни за какие блага мира. Я противопоставлял также принцип личности как высшей ценности, ее независимость от общества и государства, от внешней среды... Это совсем не значит, что я антисоциалист. Я сторонник социализма, но мой социализм персоналистический, не авторитарный..." 19.
В том далеком 1922 году такая трактовка социализма (очень близкая к концепции социализма времен перестройки) была совершенно неприемлема. Это воспринималось как бунт. А бунтовщиков...
В приговоре, принятом без судебного разбирательства, говорилось: "По постановлению Государственного Политического Управления наиболее активные контрреволюционные элементы из среды профессоров, врачей, агрономов, литераторов высланы в северные губернии, часть за границу... Высылка активных контрреволюционных элементов из буржуазной интеллигенции является первым предостережением Советской власти к этим слоям..." 20.
Информация о высылке, опубликованная в "Правде" 31 августа 1922 г., так и называлась - "Первое предупреждение".
Все высылаемые принуждены были подписать документ, согласно которому они подлежали расстрелу в случае возвращения в РСФСР. Были оговорены и материальные условия высылки, достаточно строгие и в известном смысле унизительные. Высылаемым разрешалось взять с собой одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм и по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок.
Негативные последствия изгнания начали сказываться на нравственной атмосфере общества практически немедленно: цель "первого предупреждения" запугать интеллигенцию - была достигнута. Один из высланных Михаил Осоргин вспоминает, как за несколько дней до отъезда он пришел на заседание Всероссийского союза писателей, одним из основателей которого являлся. Пришел, чтобы попрощаться с товарищами по перу. С большинством собравшихся его связывали долгие дружеские отношения. Он сказал небольшую прощальную речь. Но ответного слова не услышал. Все подавленно молчали. И только на улице к нему стали по одному подходить знакомые и говорить слова прощания. "И внезапно я догадываюсь, - пишет М. Осоргин, - ...что Союз уже достаточно напуган, что он уже не тот и будущее его предопределено" 21.
Увы, Михаил Осоргин не ошибся в своих грустных предчувствиях: Союз писателей вскоре превратился в "министерство социалистического реализма", в один из приводных ремней власти. Неоднократно являл он миру свое новое лицо: и когда участвовал в травле Е. Замятина, и когда обрекал на безгласие М. Булгакова, и позднее, когда по указке Андрея Жданова самозабвенно участвовал в хуле А. Ахматовой, М. Зощенко, Б. Пастернака. И была бесконечная и стыдная череда этих "потом"...
* * *
В Берлине, находившемся в двух сутках железнодорожного пути от России, многих нюансов идеологической политики, формировавшейся в Москве, еще не чувствовали, не понимали. Берлин начала 20-х годов еще жил надеждами на примирение, искал пути "смены вех". Многое в берлинской жизни тех лет еще только утрясалось, прояснялось, размежевывалось. Здесь продолжали свободно встречаться и спорить советские и эмигрантские писатели. В этот период порой было трудно понять, кто из прибывающих в Берлин писателей и художников еще советский, а кто уже нет. В таком промежуточном состоянии находились А. Белый, Б. Шкловский, В. Ходасевич, И. Эренбург, А. Толстой и даже Максим Горький. Романа Гуля в тот период многие считали советским писателем. Одним из "перевалов", где встречались и сталкивались в поиске истины разные люди, мысли, тенденции, был основанный В. Б. Станкевичем журнал "Жизнь".
* * *
"Жизнь", один из самых ранних журналов русской эмиграции, возник, когда в России еще пылал пожар гражданской войны. По сути дела, он и был по своей нравственной концепции реакцией интеллигенции, оказавшейся за рубежом, на эту войну. Журнал возник как малозаметный печатный орган небольшого кружка единомышленников "Мир и труд" еще до начала массовой эмиграции. Вокруг него объединилась группа военной интеллигенции, оказавшейся интернированной в Германии и не принимавшей участия в братоубийственной войне. Возглавил группу Владимир Бенедиктович Станкевич *, почти забытый русской эмиграцией, но оставивший след в ее истории именно тем, что являлся как бы предтечей идеи примирения, нашедшей позднее более развитое воплощение в движении "смены вех".
* В. Б. Станкевич до революции принадлежал к числу активных сотрудников журнала "Современник".
В отличие от "сменовеховства" - течения русской эмиграции с ясно выраженным политическим уклоном, группа "Мир и труд", оформившаяся организационно в 1919 году, выступала за "культурное примиренчество". Культурная тональность группы и начавшего выходить с апреля 1920 года журнальчика "Жизнь" определялась и самим характером эмигрантской общины Берлина, которая в тот период была заметна скорее культурной, нежели политической жизнью. Политическим центром эмиграции с самого начала стал Париж. Там выходили крупнейшие газеты эмиграции, туда приехали самые видные политические деятели. Политическая периферийность Берлина в немалой степени предопределялась и статусом Германии, потерпевшей в первой мировой войне поражение и, следовательно, не имевшей ни политических, ни материальных возможностей существенно влиять на судьбы эмиграции. Вспомним, что политические эмиссары Врангеля - Петр Струве и Александр Кривошеин - ездили вести переговоры об устройстве эмиграции именно в Париж.
