Она не стала рассказывать про хрипловатый расстроенный аккордеон, на котором каждое утро во время мессы играла сестра Мэри-Фрэнсис. Тот аккордеон был орудием пытки, а не музыкальным инструментом.
– Сегодня будет не оркестр, – предупредил Кач. – Скорее камерный ансамбль. Не больше десятка музыкантов. Или пианист соло.
– Сначала ты завлекаешь девушку прекрасной музыкой, а потом лишаешь ее иллюзий, говоря, что там будут бренчать на рояле, – сказала Мэри, в шутку надув губы. – Ты уж выбери что-нибудь одно.
– Не обращайте на нее внимания, Руби. Ее интересуют только сандвичи в столовой.
– Да, а почему нет? Они лучше, чем картон с опилками, которые подают в «Старом колоколе».
Руби не знала, как ей поучаствовать в этом разговоре, да и нужно ли ей это делать, поэтому она просто слушала их обмен любезностями – обычное дело среди старых друзей. Может быть, их панибратские отношения были порождением той легкости, того душевного спокойствия, которое ты испытываешь с другим человеком, если знаешь его сто лет, если он видел тебя не в лучших твоих проявлениях, но все же относится к тебе с симпатией. Или, может быть, их отношения были основаны на интимной близости, на романтической любви? Она этого не знала и уж, конечно, не собиралась об этом спрашивать. Но все равно она им завидовала. Немного.
Когда поезд остановился на «Чаринг-Кросс», Кач повел их вверх по лестнице.
– Тут нам лучше пройтись немного, – сказал он, – чем пересаживаться на другую линию и ехать лишнюю остановку.
Они прошли несколько сотен ярдов по Вилльерс-стрит, свернули налево, дойдя до Стрэнда, и тут перед ними открылось огромное пространство площади. Только она была вовсе не пустой, а заполненной статуями, фонтанами и людьми, сотнями людей, большинство из которых, казалось, просто наслаждается великолепным послеполуденным солнцем.
– Это… это что-то, – проговорила она наконец, безуспешно попытавшись найти подходящее прилагательное. – В Нью-Йорке ничего подобного нет.
– А Таймс-сквер? – спросила Мэри.
– Ну, на самом деле это никакая не площадь. Скорее какой-то вытянутый треугольник [7]. И уж красоты там никакой нет. Только куча неоновой рекламы на зданиях.
– Это больше похоже на Пиккадилли-серкус.
– Пожалуй.
Она проезжала по Пиккадилли на автобусе в конце лета еще до начала Блица, и Пиккадилли в самом деле напомнила ей Таймс-сквер.
– Вон там, – сказал Кач, – показывая на юг, – видно очаровательное маленькое убежище, построенное для статуи Карла I – того, которому отрубили голову.
Руби посмотрела и не смогла сдержать смех, потому что статуя стояла под гофрированным металлическим колпаком, напоминающим ветряную мельницу без крыльев.
Она повернулась к центру площади – к самому большому столбу, который когда-либо видела: его основание было защищено деревянными щитами и мешками с песком. Она знала, что это колонна Нельсона, и герой Трафальгара остается на своем высоком месте, бросая вызов бомбардировщикам. Огромные бронзовые львы у основания колонны, каждый размером со слона, тоже не были укрыты.
На площади она увидела несколько маленьких воронок, засыпанных гравием в ожидании ремонта, и несколько зданий с заколоченными досками окнами. Но фонтаны все еще работали, по площади разгуливали голуби, и дух обитателей площади, насколько она могла заметить, не был сломлен.
Когда они подошли к галерее, большому зданию, занимавшему всю северную часть площади, Руби заметила длинную, растущую очередь, извивающуюся змеей на центральной лестнице и уходящую вправо.
– Нам туда никогда не попасть.
– Ну, тут всего-то человек сто, – сказала Мэри. – Попадем, можешь не беспокоиться. И вот тогда-то и пожалеешь.
– Ну-ка, шире шаг, – поторопил их Кач, и они поспешили встать в конец очереди. Вблизи галерея и в самом деле выглядела гигантским сооружением и показалась Руби не меньше музея Метрополитен. Она несколько раз приходила в этот музей, и каждый раз с ощущением, что сколько бы раз она в нем ни побывала, всех хранящихся там сокровищ ей все равно никогда не увидеть.
– Вы говорили, что галерея пуста? – спросила она Кача.
– Да. Сразу после объявления войны…
– Привет!
Какой-то человек подошел к Качу с другой стороны и теперь пожимал ему руку. Выглянув из-за упитанной фигуры главного редактора, Руби с удивлением увидела капитана Беннетта. Он подошел к Мэри, клюнул ее в щеку, а потом встал лицом к лицу с Руби, наклонил голову, чтобы поцеловать в щеку, хотя она протягивала ему руку.
– Привет, Руби. Рад вас видеть снова.
Он был в форме, хотя в его знаках различия что-то изменилось – на воротнике и в погонах, только она плохо разбиралась в таких деталях. Вид у него сегодня был не такой усталый, как в июле, тени под глазами стали менее заметны. И его глаза – она не забыла их цвет. Голубой, темный и сочный, цвет новой пары джинсов, и если существовал какой-то более американский способ описать их, то она его и представить себе не могла.
Она вдруг поймала себя на том, что беззастенчиво таращится на него.
– Вы хорошо выглядите, – сказала она, все еще чувствуя тепло его губ. – Сколько времени прошло с нашей встречи.
– Да. Прошу прощения. Меня с лета в городе не было.
Она с удовольствием вспоминала их совместный ужин и была немного разочарована, когда он после этого пропал. Забавно, как она не позволяла себе задумываться о его исчезновении до самого этого момента, когда снова увидела его здесь, на площади, в солнечный день.
Глупо было, что такая мелочь беспокоила ее. Она никогда не принадлежала к той категории девиц, кто будет дуться из-за всякой ерунды как мышь на крупу, когда и без того есть чем заняться. Жизнь полна гораздо более важных событий, чем ужины с красивым британским капитаном.
– Рад, что ты сумел вырваться, – сказал Кач. – Работы – передохнуть некогда?
– Не так чтобы уж совсем некогда, – любезно ответил он. – Я теперь работаю в Межведомственном исследовательском бюро, – объяснил он Руби. – И никто вроде бы не возражал, когда я сказал, что сегодня устрою себе долгую передышку на ленч. Это говорит, что я занимаю важное место в круговороте вещей в природе.
Они подошли к дверям, и возникла небольшая неловкость, когда она попыталась заплатить за свой билет и программку, но ее попытка не была оценена по достоинству Качем, который заплатил за всех четверых.
– Это меньшее, что я могу сделать, – сказал он, – поскольку шантажом заставил вас прийти сюда.
– По крайней мере, ленчем я вас могу угостить? – спросила Руби.
– Не можете, – отрезал он, правда, смягчив свои слова улыбкой.
Столовую, в которой работали одни волонтеры, организовали в пустой верхней галерее на самом верху. Там стояли длинные столы, заставленные подносами с готовыми сандвичами и кусочками кекса, а в другом конце громоздились полные чайники и кофейники.
– Сливочный сыр с финиками,
