не выпустить ли мне в окно голубя и не посмотреть ли, что он принесет назад.
– Ты не первый, кто поминает Ноя. Газеты только о нем и пишут.
– Это моя вина. Не потоп, а люди. У меня, видишь ли, имеется ковчег.
Лаура уставилась на него:
– Ковчег? У тебя есть лодка?
Он счастливо кивнул.
– Небольшая надувная лодка. При нынешнем положении дел она стоит больше, чем вся моя пенсия. Я выбираюсь на ней отсюда, чтобы пополнить наши припасы.
– А бездомные тебе помогают?
Он пожал плечами.
– Только самые отчаянные храбрецы. Я беру с собой человека два. Или три.
– Какая ты все-таки темная лошадка, Бернард. Я могла бы и догадаться, что у тебя лодка объявится. Но откуда, о Господи, она взялась?
– Выиграл в лотерею. Годы тому назад. Держал у себя в гараже. Почти и забыл про нее. Самое смешное, все в ней работает. Милейший подвесной моторчик, нужно всего лишь откачать из машины немного бензина, смешать его с маслом – и поехали. Но далеко по этому потопу не уплывешь, конечно.
– Какой ты все-таки умный. Получается, что я могу оставлять рыбацкие сапоги Эндрю дома?
– Конечно.
Лаура расстегнула плечевые пряжки, стянула с себя резиновый нагрудник, выбралась, пританцовывая, из резиновых брюк до груди.
– Уф, – сказала она, – мои земноводные дни остались позади.
– Мне почти жаль слышать это.
– Ничего тебе не жаль, – строго ответила она. – А теперь, Бернард, пошли. Ты должен подыскать для меня какое-нибудь серьезное дело.
Бернард заглянул в большую хозяйственную сумку, которую Лаура оставила у двери.
– Для начала неплохо, – сказал он, перебирая содержимое сумки.
Там присутствовала коробка чая «PG Tips», два пакета риса и шесть банок тушеной фасоли, а вот насчет остального Бернард уверен не был – турецкий горох, анчоусная паста, горчица, банка томатного чатни с подписанной от руки этикеткой, конфитюр (лимонный и малиновый), четыре бутылки тоника, большая коробка фигурных чайных пакетиков (абрикосовых, грейпфрутовых, зеленые яблоки), полпакета кишмиша, вскрытый пакет крекеров, немного сахарной пудры, экологически чистое сушеное манго, сливочный майонез, рождественский пудинг, банки селедки и копченых устриц.
– Прости, что так мало, – сказала Лаура. – Но мы наш буфет почти опустошили.
Она осмотрела печальные остатки прежней роскоши.
– Мне и это утащить из дома было непросто. Эндрю так любит копченые устрицы.
– Как Эндрю? – спросил Бернард; впрочем, оба они знали, что ответа этот вопрос не требует. У Эндрю всегда все было отлично. – Мне не хочется распространяться перед прихожанами насчет наших нехваток. Но чем мы их будем кормить – ума не приложу.
– Ты делаешь все, что можешь.
– Нет.
Бернарда одолевало уныние. Временами ему начинало казаться, что Бог отвечает лишь на молитвы молодых и здоровых, тех, кто просит о любви, о рождественских подарках, об успешной сдаче экзаменов. Что же до просьб людей пожилых и престарелых, то они представлялись Бернарду просто чередой безнадежных петиций. «Прошу тебя, Господи, помоги моему мужу снова любить меня». «Излечи мою жену от слабоумия». «Пусть дети откажутся от наркотиков». Даже он не верил, что на такие молитвы последует ответ.
Лаура смотрела на банты своих опрятных туфель из лакированной кожи. Ей не нравилась подавленность Бернарда, она предпочитала видеть его стойким и веселым приверженцем Божиим.
– Пойдем, – сказала она. – Давай посмотрим, что мы можем сделать для твоей толпы.
А когда она выходила вслед за ним из крошечного кабинета, мысли ее отвлеклись на картину, возникшую совершенно непроизвольно: викарий толкает ее, она падает навзничь на его письменный стол, ее немаркая твидовая юбка задирается выше бедер. Лаура потрясла головой, изгоняя эту картину.
– Как там моя Люси? – спросил Бернард, ведя ее по коридору к нефу.
– По-прежнему ходит за животными, по-прежнему девственна.
– Лаура.
– Ну, знаешь, очень неприятно думать, что твоя дочь никогда не встретит мужчину, отвечающего ее смехотворно завышенным требованиям.
– Конечно, встретит. Она просто разборчива.
– Не сомневаюсь в твоей правоте, Бернард, но попробовал бы ты провести недельку на моем месте. Мать дочерей.
С самого детства младшая дочь Лауры была такой же религиозной, какой светской – старшая. Она всегда подставляла другую щеку и твердо придерживалась своих нравственных ценностей. А Лауру периодически посещала тревожная мысль, что виновата в этом она, выбравшая в крестные отцы Люси Бернарда.
Конечно, ничего плохого в малой толике христианской веры не было, ее можно даже считать хорошим и правильным качеством юной девушки. Но не до такой же степени, – в общем, всякий понял бы, что тревожит Лауру и ее мужа. В шесть-семь лет Люси стали являться ангелы, ширококрылые видения, прилетавшие, чтобы посидеть на ее кровати. И как с этим быть, ее родители не знали.
Бернард успокаивал их, уверяя, что мощный образный мир религии нередко овладевает воображением малых детей, но редко обращает их в настоящих невест Христовых, однако Лаура все равно тревожилась. Ангелы? И что дальше?
Она вынырнула из этих размышлений и увидела, что Бернард ждет ее, положив руку на ручку двери главного зала церкви.
– Идем, Лаура?
Она кивнула.
Бернард открыл дверь, толпа бездомных обернулась к ней, как один человек.
Стоя за его спиной, Лаура расстегнула сатиновые рукава блузки и аккуратно скатала их выше локтей, приготовляясь нырнуть в эту толпу.
Боб опустился на кровать, держа в руках ведерко с накупленной на скорую руку дрянной едой. Ему требовалось расслабиться, обдумать следующий ход. Он изнемогал, умирал от любви. Впадал в предобморочное состояние от одной только мысли о Люси.
– Экк, – тихо простонал Экк где-то рядом с левым ухом Боба, а затем на пробу легко лизнул его. Эротично. Боб шлепнул Экка.
Тот пискнул, однако минуту спустя уже расположился в локтевом сгибе Боба и принялся покусывать жареные куриные крылышки. Боб рассеянно поглаживал его.
– Здравствуй, дорогуша.
Боб поднял взгляд, фыркнул и отвернулся к еде. Экк уже переключился на большой пакет сырных шариков. Один его похожий на бусинку глаз вращался.
– Я думала, ты скажешь: «Здравствуй, мама, как я рад тебя видеть».
– Уходи. – Боб махнул в ее сторону рукой. – Зачем ты пришла? Хочешь проиграть в карты еще что-нибудь из моего имущества? Женить меня на кучке темной материи? Организовать продажу билетов на просмотр моих ночных кошмаров?
Мона помрачнела.
– Разве можно так разговаривать со своей любящей матерью? Ты слишком далеко заходишь, дорогуша, а пора бы тебе начать относиться к ней хотя бы с небольшим пиететом. – Она соорудила на лице выражение сурового укора, подержала его, потом убрала и улыбнулась сыну. – Ладно. Все в порядке. Ты меня знаешь, дружочек, я ни на кого обид не держу.
– Ну, тогда ты
