x x x
- Ты знала, что он пишет, мама?
- Нет. Я знала его, а что пишет... нет. Он приносил иногда журнал и показывал то передовицу без подписи, то изложение доклада своего патрона на конференции, то его, т. е. свою статью с его подписью, в га-зете...
- И что?
- У него было легкое перо. И он был совсем непрактичным челове-ком. Конечно, его бессовестно использовали. Но не было выбора. Се-годня так легко быть умным задним числом...
- Но рукопись сохранилась?
- Думаю, что нет.
- Это только научные работы устаревают, но идеи в них заложен-ные, вечны -- они столбы эпохи.
- Нет, нет. Рукописи пропадают. Люди уходят бесследно. Нет, нет...
- Поэтому ты приходила в ужас, когда поняла, куда меня повлекла Фраза.
- Это была дорога в никуда. Я ошиблась? Мне хотелось бы по-смотреть, что вышло, но в "потом" не заглянешь...
- Он был хорошим человеком?
- В бытовом смысле -- да... но это тоже надо уметь понять. Хотя все его любили за безвредность...
- Равнодушие?
- Может быть. Он жил внутри себя...
Режиссер
Время не обращало на нас никакого внимания и застав-ляло по-сто-рониться. До премьеры оставалось три дня, до отъезда - четыре. Штанкет был полуопущен, и на нем висела грязная пыль-ная па-дога. Дежурный свет из за нее освещал только первые два ряда зала, а дальше в глухом полумраке светились овальные номера кресел. В од-ном из них - ровно посре-дине ряда, сидел мужчина, опершись лбом на руки, положенные на спинки впередистоящих кресел. Идти домой не хотелось. Нет - было невозможно погру-зиться опять в вопросы о сыне, о ботинках, о том, что сказала соседка по пло-щадке... или не дай бог, начнут рас-спрашивать, как дела и сколько че-ловек можно пригласить на премьеру... или, совершенно невозможно спрашивать, как вышел костюм и не психанула ли Валентина по его по-воду... это уже было чересчур, и он заволновался так, словно все уже произошло: и спросили, и пошили, и...
Человек решительно встал. Натянул куртку, валявшуюся под крес-лом, сунул руку в карман - последняя трешка не выпала. Он ловко на-правился вдоль ряда, потом на сцену по ступенькам слева, раздвинул задник, свернул налево и вышел в открытые по случаю приема декора-ций, вернувшихся с гастролей, ворота. Никто в театре, таким образом, не знал, где он? Свернув за угол, он проголосовал и уже в салоне ма-шины тихо сказал: "Мне до поворота Канавы. Трешки хватит"? - Води-тель утвердительно кивнул, даже не взглянув на него. За открывшейся дверью пахло старым теплым уютным домом. Ши-роченные половицы, изразцовая печка, глубокое окно с геранью и цве-тущей "невестой" на подоконнике за плотным тюлем. Он любил это про-странство, заставленное до последнего сантиметра вазами, мягкими медведями, обезьянами на свисающих лианах, буратинами и зайчатами, сидящими в нелепых позах, пианино с метрономом на крышке, коло-кольцы в проеме двери, старую кровать с блестящими шарами в изголо-вье и таким привычным и удобным матрацем. Они долго сидели за круг-лым столом под старинным и ни разу не перетянутым абажуром. Он пил, не переставая, и никак не чувствовал приближения хмеля. Потом, когда совсем стемнело, улеглись под толстенное одеяло, и все пять чувств его слились в одно. Утром он проснулся как всегда рано. Почувствовал, что лицо за-леплено ее рыжими, пахнущими лавандой волосами, и, перепутанные с ее ногами, ноги затекли. Он хотел повернуться на спину, но понял, что сзади кто-то лежит, с трудом приподнял голову и искоса уставился в еще одно спящее лицо. Тогда он стал до деталей припоминать весь вче-рашний день, вечер, начало ночи... попытался встать, но не так-то про-сто было выпутаться... Татьяна зашевелилась, открыла глаза и устави-лась, словно видела его в первый раз: "Ты куда? Рано еще! Никогда ут-ром кайф не словишь... " Он продолжал молча смотреть на нее, и ей пришлось продолжить: "Ты меня вчера замучил. Пришлось Людку звать на подмогу... ну, ты же ее знаешь, моя соседка по дому... что ты мол-чишь, а вчера был доволен... даже очень, ворковал: "Девочки, девочки", у тебя что, неприятности на работе? " Он на секунду опустил веки, и она восприняла это, как подтверждение своих слов. "То-то ты вчера был, как сумасшедший. Такой ненасытный! " И она смачно поцеловала его в щеку. Он приподнялся на локтях, рассмотрел спящее лицо соседки -- действительно, он ее знал, Татьяна уже приглашала ее в компанию. Спина вылезла из-под одеяла и мерзла. Тогда он упал лицом в мягкую подушку, почувствовал, как Татьяна заботливо укрыла его, и снова ус-нул. Последнее, что промелькнуло в голове: "Чего я на ней не женился? С ней всегда так легко и хорошо... а женился бы и все
-- ни легко, ни хо-рошо... "
Завтракали они опять вдвоем. Людка убежала на работу.
- Ты зачем ее позвала? Скажи честно.
- Ты меня одну заездил. -- Он смотрел, как она сладко потягива-ется напротив и заматывает на затылке свою рыжую копну.
- Ничего не помню. Когда ж она пришла?
- Часа в два. Правда, не помнишь?
- Не-ет...
- Что ты выделывал... у тебя что, действительно, не ладно в театре?
- Почему ты так думаешь?
- Родненький, это только почувствовать можно.
- И у тебя получается?
- Главное, что у тебя получается, - засмеялась она. -- Тебя, когда работа не удовлетворяет, ко мне приходишь... самоутверждаться...
- Что-то часто прихожу. Пора искать другую работу, да я делать ничего не умею больше...
- А когда неприятности, - продолжила она, деликатно отпивая из чашки, неистовствуешь. Так что извини... пришлось...
- Хм... и часто ты ее призываешь?... -- Она посмотрела на него долго и пристально.
- Уходи.
- Нельзя же сразу впадать в амбицию, этого добра мне везде хва-тает.
- Каждый получает по заслугам. А хамить будешь у себя в театре.
- Ну, прости, ради бога, ты меня не так поняла. Ты сегодня дома?
- Дома.
- В четыре приду каяться... -- она молчала и не поднимала глаза. Ладно?
- Ты никогда не знал, где находится рампа. Я ведь не лезу в твою личную жизнь...
- Таня, у меня целая репетиция впереди... не надо... -- итак ничего не клеится, - тихо добавил он, опершись двумя руками о стол и свесив голову.
- А то, что мне целый день предстоит работать, ты не подумал? Они этого не прощают... -- и она обвела рукой комнату. Он поднял голову, будто впервые посмотрел на кукол, сидящих, лежащих, висящих со всех сторон. Фантастические наклоны головы, крошечные растопыренные ла-дошки. Старинные камзолы, шпаги в крошечных ноженках, торчащие га-питы, тяги, раскрытые пасти и вытаращенные глаза... им тоже скоро на сцену.
-- Прости меня, Таня, прости. -- Он поддерживал ладонью ее голову сквозь мягкий пучок на затылке и сладко-сладко долго целовал, заря-жаясь энергией и спокойствием. Потом медленно оторвался и вышел, не оглядываясь. Только на улице он вспомнил, что в кармане ни копейки, но возвращаться не захотел и решил, что когда доедет, стрельнет в бухгал-терии десятку, чтобы еще и на день хватило туда и обратно. "Хоть бы о работе что-нибудь ворохнулось внутри,
- со злостью подумал он, - ни черта. Может, правда я не на месте. Татьяна права. Женщина... моя женщина... чего я на ней не женился? Тогда бы она не была моей женщи-ной. Женой -- да. Женщиной? Нет. Я бы все равно искал себе другую Татьяну. Поганая натура. Говорят, отец такой же был... и что? " Подъе-хала машина, и он по дороге разговорился с водителем, выясняя за сколько можно снять на трое суток фуру до Тамбова, соображая, как лучше гнать декорации на гастроли -- в кофрах багажом по железке или машиной.
x x x
- И ты, конечно, мама, боялась этого. Боялась, боялась. Говорила: "Этот мир"! И такая интонация у тебя проскальзывала, и ты так поджи-мала губы. Ну, вот я живу в этом мире. Не сбоку, не со стороны. Пожил немного в одном мире, потом в другом, теперь вот перебрался с вели-кими трудами в этот и наверняка уже - навсегда. Такая же суета, только нет равнодушных и больше обиженных, от этого высокое нервное напряжение, а все эти развраты, кто с кем спит... ой, мама, почему анекдоты сочиняют про тех, кто у власти, про самых известных, а не про самых талантливых, порядочных и достойных? Да потому что именно они известны, а то не будет смешно... что рассказывать про обычного инженера, с кем он развелся и на ком женился? Или про гениального засекреченного академика?! Вот про киноактера, он же с экрана по-другому смотрится, и каждый может к нему в постель залезть... ты их жалеешь? Они, правда, бедные, никогда вдвоем остаться не могут, а может, им это нравится... почему ты молчишь?
- Так ты же слова не даешь вставить... от этого ничего не остается. Ничего нет. Ни детей, ни дома...
- Ой, мама, после того, как столько людей убили... за один век убили столько, сколько жило на всей земле в прошлом веке...
- Но и в душе ничего не остается.
- Теперь обещают компьютеры. Даже рукопись выглядит странно -- кусок пластмассы.
- Когда я была маленькая, книга была не только "лучший подарок", как писали в твоем детстве, -- она представляла богатство. Библиотеки переходили из поколения в поколение... а теперь даже идеи умирают раньше, чем поколение состарится.
