— А ты лучше прималчивай об эфтом! — неожиданно раздалось из угла, где дремал генеральский камердинер.
Все расхохотались, а горничная обиделась.
— Чего мне молчать!? В нос бросается!? И как это сам енарал не вмешается, удивляюсь, ей-Богу!?
— Вот и видно, что дура, — заключил камердинер. — На что же ему вмешиваться-то? Нешто его кто слушает?
Раздался опять хохот, но старшая горничная опять заныла.
— И настроили, настроили её, голубушку барышню, — завела она жалобно, — а тут вот на, поди! Не принимать Павла Александрыча, и полно! И носится теперь это барыня, с эфтим — прости Господи! — купидоном безмозглым, и покоя бедняжке не даёт. Чем тебе не мил, чем не хорош? Уж и я давеча не вытерпела: «Что это, — говорю, — ваше превосходительство, чего вы в ём, в немце, не видали? И носище-то у его с топорище», — говорю. А она мне, барыня-то: «Ты, — говорит, — Матрёна, себя забываешь! У него, — говорит, — Матрёна, миллионы!» А что в них, в миллионах, когда рожа крива?.. Ох, доведут они её до беды, доведут!
И действительно, над Верочкою стряслась беда: в её судьбе произошла ужасная перемена. Только что она размечталась о своём счастье и позволила своему сердцу утонуть в любви к тому, кого считала своим женихом, всё пошло вверх дном…
Старый Ртищев удивил всех, внезапно женившись. Красивая молодая жена, подцепившая его в Киссингене, забрала его совершенно в руки вместе со всем состоянием, и единственный его сын очутился в прескверном положении да ещё вдобавок рисковал сделаться не единственным… Вследствие всего этого, кредит молодого человека сразу понизился до нуля, а генеральша не только не допустила его изъяснить свои чувства, но даже приказала совсем не принимать, опасаясь с его стороны «дерзкой настойчивости».
— Кстати, Жорж, запрещаю тебе бывать у Ртищева.
— Ваше дело — запрещать, а моё — не слушаться, — пробормотал Жорж чрезвычайно явственно.
— Что такое?
Но Жорж уже стоял перед зеркалом и показывал свой весьма длинный и хорошо повешенный язык.
Тем дело для него и кончилось.
Но для его сестры это было только началом тяжких испытаний.
Ничего так не боялась генеральша для своей дочери как «смешного». А смешное, или лучше сказать, «ридикюль», заключалось, по её понятиям, в позднем замужестве. Между тем, Верочке уже пошёл двадцать второй год! А потому, забраковав одного кандидата на должность своего зятя, мамаша немедленно озаботилась приисканием другого и остановила своё благосклонное внимание на том господине, которого её почтенная горничная окрестила названием «безмозглого купидона». К сожалению, чуждый министерству иностранных дел, он прямо происходил из государственных имуществ и имел за себя камер-юнкерский мундир и остзейский титул. Верочка будет баронессой, и пятьдесят лет совсем уж не так много, особенно если у кого обеспеченный доход с имения. Следовательно, всё прекрасно. Оставались только сущие пустяки: чтобы барон возымел намерение, а Верочка согласилась. С бароном справиться оказалось очень нетрудно, но Верочка упрямилась. Мамаша принялась горько раскаиваться в том, что не выдержала её в институте, а пустила учиться вместе с княжнами, для которых мать-вольнодумка устроила курсы у себя на дому. «Вот вам эти хвалёные словесности и ботаники! Одно непослушание и модные идеи! И нелёгкая меня дёрнула тогда связаться с этою княгинею!» — с сердцем размышляла генеральша, обсуждая в прочувствованном монологе поведение своей дочери.
Резоны и приставания доводили Верочку до слёз; но вышло ещё хуже, когда барон сделал предложение, и приставания сменились приказаниями. Тут даже генерал попробовал вмешаться, но получил отказ и поспешно ретировался в кабинет.
Не так легко было обратить в бегство Жоржа. Мамашин любимец храбро вступился за сестру и совершенно вышел из себя, услыхавши, что мамаша дала согласие барону вопреки желанию Верочки. В какие-нибудь пять минут он пообещался переломать барону все кости, побить у мамаши зеркала, вызвать ненавистного барона на дуэль, наполучить смертельных ран и умереть в мучениях, бежать из родительского дома вместе с сестрой и «ценными бумагами», и ещё многое другое в том же духе. Мамаша замахала руками и бежала с поля сражения. Но на другой день с новым жаром возобновила нападение, вооружившись букетом, который барон осмелился прислать «своей наречённой невесте» с запиской, в которой он извещал, что непременно явится вечером, в качестве счастливейшего из смертных.
Это было уже слишком!
Расщипавши букет на мелкие части, Верочка разбросала его по полу, истоптала хорошенько своими маленькими ножками, села к окошку и стала горько плакать, усердно утирая глазки.
Нервы у неё были расстроены до последней степени, а потому неудивительно, что она расплакалась ещё пуще, когда за окном раздались заунывные звуки шарманки, затянувшей раздирающую арию из «Травиаты». Шарманка завывала довольно долго, так что Верочка совсем вышла из терпения. Желая прекратить своё мучение, она отворила форточку и бросила шарманщику несколько медных пятаков, которые рассыпались и громко звякнули о мостовую.
— Этого ещё не доставало! — трагически воскликнула её превосходительство из другой комнаты. — Ты с ума сошла, Верочка! Битый час этот негодяй раздирает мне слух своей шарманкою, а ты ещё его поощряешь!
— Да я затем, чтобы он поскорее ушёл, мамаша!
— Прекрасное средство, нечего сказать! — и мамаша с негодованием сама поспешила к форточке, и, угрожая одновременно головою и рукою, потрясавшею носовым платком, энергично закричала на улицу. — К-ш! Убирайся! Не надо, не надо!
Но ничто не помогало, и шарманщик только удваивал своё рвение, к великому негодованию барыни.
Она гневно захлопнула форточку и удалилась в свои апартаменты.
— Корней!
— Чего изволите, ваше превосходительство?
— Ступай сию минуту, скажи этому разбойнику, чтобы он убирался.
— Кому-с?
— Шарманщику!
— Да я посылал давеча Григория, ваше превосходительство, так он не уходит-с.
— Ступай сам. Скажи, чтобы он убирался сию минуту! Это ни на что не похоже — каждый день сюда таскается вот уже целый месяц.
— Шестую неделю-с.
— Скажи, что я его в полицию отправлю!
— Да он по нашему не понимает, ваше превосходительство. Должно, венгерец или итальянец какой: и борода у его кустастая, и цвету как бы не здешнего-с.
— Гони его в шею! Слышишь!?
— Слушаюсь-с. Только осмелюсь доложить…
— Ах, ты, Господи, наказание! Что я тебе говорю? Пошёл.
— Я только к тому, ваше превосходительство, что барышня Вера Петровна-с оченно их приваживают, энтих шарманщиков. Потому и отогнать никак невозможно. Можно сказать, немало целковых перекидали-с. Поминутно в лавочку ходишь, энти самые деньги менять…
В соседней комнате хлопнула форточка, и целый свёрток мелочи полетел на мостовую.
— Верочка, да ты, ей-Богу, с ума сошла! — воскликнула мамаша вне себя.
— Барыня барышне говорят, что ты, мол, рехнулась; оно и точно, что, пожалуй, справедливо, — сообщал Корней в кухне.
— Рехнулись и есть; всё с эстой тоски с любовной, от размышлениев, — проговорила Матрёна, вздыхая.
— Уж вы тоже, Матрёна Фёдоровна! Я чай, она и думать забыла про свою, про эту любовь, — презрительно заметила кухарка. — Теперь дело на свадьбу пошло…
Это было справедливо. Ещё в октябре Верочка и слышать не хотела про барона; но не прошло и месяца, как она весьма спокойно и развязно объявила мамаше, что согласна исполнить её желание и выйти замуж, с тем непременным условием, что свадьба будет отложена до весны, и что до самой свадьбы мамаша обещает не объявлять её невестой официально, чтобы этого никто не знал. Мамаша торжествовала, но торжество её несколько омрачалось условиями, поставленными дочкой, и тем обстоятельством, что, сделавшись невестой, Верочка продолжала обращаться с бароном как с посторонним.
В тот единственный раз, когда он осмелился поцеловать у неё руку, невеста стремительно побежала в свою комнату и вымыла эту руку как можно старательнее. Как хотите, это было странно!
Верочка утверждала, что приличия не позволяют благовоспитанной барышне допускать какие бы то ни было фамильярности со стороны жениха, особенно, задолго до свадьбы.
— К тому же, мамаша, вы знаете, как я застенчива! — прибавила она.
Мамаша прежде этого никогда не замечала; но если так… Что прикажете на это отвечать? Оставалось утешиться приданым и совершенно зарыться в простыни и салфетки.
Кто пришёл в негодование, узнавши о предстоящем событии, так это Жорж.
— О женщины, женщины! Ёще и башмаков не износили! [2] — воскликнул он, возмутившись и припоминая, что где-то слышал какое-то такое выражение, применённое в каком-то таком случае, — ну, словом, вроде этого.
