- Быдто вижу иной раз корону такую... красную...
"Быдто, быдто, быдто"... Ему вовсе и не жаль мученицу... Все видит, а притворяется... чтобы больше давали.
- Ты слушай, а не мешай другим.
Бабушка тоже недовольно покосилась. Посмотрел, много ли осталось до конца книги. Читаю я хорошо, без запинок, со знаками препинания. Очень много только запятых, - где и не нужно - наставили.
"В иной день инок, взяв веревку из финиковых ветвей, крепко препоясался, так что веревка впилась и перерезала тело его даже до костей. А засим преподобный взошел на самую вершину горы и, решившись более не сходить оттуда, прикрепил себя к скале железной цепью..."
Закрыл глаза и подумал:
"Согласился бы терпеть тоже. И пошел бы на казнь. Пускай поджаривали бы на сковороде, опускали в кипяток, только бы зажмурился, - пускай... А чего они зря мучатся? Лучше б в порту макуху грузили, - печенку надсажали..."
Закрыл глаза и передо мной, будто из тумана, вышли - скала с железной цепью, помост со свинцом и, кругом, эфиопские воины. Они держали самого меня в цепях. Тут подходил царь эфиопский, выкатывал глаза, величиной с фонари, кричал и брызгал слюной: "Откажись от Наташи!". Цепи резали тело, но было так сладко. Отвертывался от царя. Дурак он, - хоть и царь. Царь пуще сучил кулаками, скрипел зубами, как скрипят наши большие ворота, и орал очень сердито: "В котел!". Ну, что ж!.. Шел к котлу и улыбался. Одна мысль одолевала - будет от меня вонять противно горелым жиром, как от сусок. Свинчатки всегда здорово воняют и шкварчит жир в них от свинца.
Бабушка зевнула и перекрестила рот:
- Царица небесная, и за что мучения такие?
Посмотрел, как слезятся у бабушки глаза и сладостно подумал:
"За Наташу. Еще и не то... Только бы перед котлом поцеловать ее, как святой Евстафий целовался с женой. Потом все равно... Пусть узнают все, что Еремей Онуча - совсем другой человек... И ничего не боится..."
- Еремушка, ты плачешь?
- Бабушка!
- Ну, иди, иди, - вытру глазки.
Сердито вскочил:
- Сорок мучеников не плакали, и я тоже... подавно...
Бабушка качала головой, соглашалась, но дед насмешливо заводил бельмы:
- Ерой!
- Скопидом... Бабушка! Найду... вот найду твой гаман... Схоронил, а!..
Ехидный он и, верно, где-то по ночам хоронит деньги.
Калиткой хлопнули; на дорожке показался Колька. Он несется вприпрыжку, на ходу сосет шоколад. Должно быть, именинник у них. Мчимся в сад.
- Колька, полезем на акацию!
- Давай навыворот.
- Сперва с'едим арбуз. Ладно?
- Ондал.
Добыли арбуз, обвязали веревкой, втащили за собой на акацию. На большом суке, у самой верхушки, прилажен помост из дощечки. Полоснули ножом по арбузу. Колька выложил конфеты. Хорошо! Стреляем друг в друга скользкими арбузными семечками. Отсюда вижу псаломщика. Оттопыривая зад, он идет мимо шведовского двора и вертит тросточку мельницей.
- Стрельнуть бы ему в нос.
- Чего ходит... рыжий?..
Колька хихикает. По двору прошла Наташа и прильнула к заборной щелочке. На крыльцо вышла Колькина мать, а Наташа отошла от забора, что-то говорит матери и вьет косу на плече. Псаломщик все ходит по улице, по самому припеку, крутит задом и тросточкой.
- У ваших именины?
Колька смеется:
- От псалома полтинник...
- Псалома?.. Полтинник...
- Ну, да.
- За что?
Колька постучал скибкой о ветку.
- Перехватил на улице и говорит: "передай письмо сестре, чтобы никто не видал, - дам полтинник"... Вот и купил на весь у Семикобылина.
- Ты... передал?
- Ладереп.
Колька засунул палец в рот, достал комок шоколада, осмотрел, засунул поглубже:
- А что, жалко? Письмо розовое.
- И передал?
- Ладереп.
- "Ладереп"!.. Почтальон!.. Ско-от!..
Дал скибкой арбуза в морду, в раскрытый рот.
- Ты... а... а...
- Пошел, пош-шел!
Схватил за шею, тряхнул. Колька позеленел со страху, скользнул вниз, с ветки на ветку, с ветки на ветку... Вместе с ним летели куски арбуза, конфеты... С нижней ветки Колька сорвался, плюхнул. Отбежал к калитке и оттуда показал кулак:
- Посиди, посиди... Всем расскажу... Посиди... Ону-ча-а!..
"Вот чего Конон крутит по улице. Спустить бы его с акации! Покрутил бы! Письма пишет с духами. Только и знает перед попом - "госмил-госмил-госмил"... Такой святой, а здесь... Покрутил бы..."
IV.
Близки уже голоса. Забиваюсь в угол сарая, за старое корыто. Дед сидит на кровати и медленно жует сухарь, а белые глаза будто смеются. Голоса у двери. В щелочку корыта видно, как в сарай входит рыжий псаломщик, а за ним сердитая мать.
- Здесь жених?
Обмираю. Выдаст слепой, выдаст ли? Дед, медленно разжевывая, молча тычет пальцем в корыто. Мать поспешно запирает сарай изнутри, пронзительно кричит:
- Господин псаломщик, что же это такое? Что же делать остается, что-о!.. с этим божьим наказанием? Что-о? Копилку разбил... Копилку, а?..
Конон, как на клиросе, вытянул шею, отставил зад и козлетоном орет:
- Ухажор, - а!.. Ухажор, - а!..
Дурацкое слово действует на мать, как кипяток; она багровеет и визжит:
- Паршивец!.. Пар-ши-ве-вец!..
Дольше сидеть нечего. Вскочил и - головой в юбку:
- Мои деньги, не украл, - мои! Сама дала копилку. Сама!
- Духи по-ку-пать?.. Ду-у-хи?.. Сичас давай!
- Убей... ну... убей... Ну...
Мать взвизгивает, как свисток заводский:
- Во-ор!.. Коли его!.. Приколи...
Голова псаломщика, по-бычачьи, нагибается, глаза наливаются кровью. Страшен, как эфиопский царь. Усы вырастают, шевелятся, норовят вонзиться мне в живот. Хватаюсь за концы усов руками, стараюсь сломать, согнуть, но они, как железные, как остроги для щук. Увильнул, отскочил, взлетел по лестнице на балку, под самую крышу. Конон тоже вырастает под самую крышу, а усы медленно направляются мне в грудь.
- Бабушка, бабушка!..
Глухо. Если нырнуть в собачий лаз, под дверью, то спасусь. Думать некогда, - прыг! - вниз, мимо ног матери, в дырку... Уже воздух пахнул в лицо, но в спину вонзается ус медленно, насквозь.
- Бабушка, бабушка!..
Кровь через рот заливает теплом все лицо и кто-то лает над головой. Открываю глаза - Вьюн. Лает и лижет мне лицо теплым, узким языком, старается мордой сбросить с груди книжку-арифметику.
- Пошел, пошел!
"Чудно приснилось... Конон... Царь эфиопский... Похожа свинья на апельсин... Чудно!.. Бабушке бы рассказать, - к добру или к худу. Она знает, что к чему".
Камыш теплый, хрустит. Бабушка будет ругать, что выбрался в кугу*1. Хорошо лежать на куге камышовой. А копилка грушей разбита - правда, и полтинник пошел на покупку духов.
"Чудно!.."
Если крепко зажмуриться, то все, что мешает, отойдет и учиться легче. Открываю книжку на нужной странице, смыкаю крепко веки.
"Трижды три будет... - открываю чуть-чуть глаза, вижу цифру, - будет девять. Девять... девять... Четырежды трижды... нет, трижды четырежды... нет, четырежды. Витька Шток всю таблицу уместил на ладони. Очень хорошо! Не узнали бы про грушу, - разве склеить?.."
Внизу кошка с урчаньем рвет рыбий потрох.
"Любят они рыть лапами, где не надо... Сходят и роют, роют..."
Под кустом сирени зарыт сверток - духи "Спящая Красавица" и книжка "Сто писем для всех сословий". Соскользнул с камышовой куги, _______________
*1 Куга - камышовый пух. выхватил из-под тонкого слоя земли сверток и снова вскарабкался. Заныла, заныла сладость.
"Вот оно!"
С любованьем развернул. Все такая же беленькая покрышка на пузырьке, а красный бантик чуть разве смят. Переливается в пузырьке зеленый свет.
"Так мало, а семьдесят пять..."
И не только груша разбита, многое случилось за эти недели: грузил три дня макуху на пристани, по гривеннику получал, целый месяц ничего в училище не ел, - так и собрал, сколько нужно. Со двора доносится куриный ор, недовольно покашливает петух и сердитый голос бабушки:
- Дура, пра, дура! Чего орешь?.. Заступник какой... взялся!..
В книжке два листа розовой бумаги и розовый конверт. Лишний листок куплен на всякий случай, если один испорчу. Все может быть, когда стараешься. Книга эта - знаменитая. С трудом одолеваю мелкие, сероватые строчки, с трудом понимаю смысл:
"Достоуважаемая Анна Спиридоновна, не могу выразить словами печальное сознание, что Ваш долг в сумме сорока пяти рублей (45) мною задерживается до сих пор уплатой".
- Это не то.
"Об'яснение в любви замужней женщине".
- Должно так, - думаю, - Семенихин сманул жену лавочника. Мать говорит: - "задрала хвост и бросила мужа".
"Об'яснение в любви девушке с серьезными намерениями с при-со-во-куп-ле-ни-ем подарка. От милого к милой сердцу".
- Хорошо как... От милого к милой сердцу с присово...пук...куп...лением...
Тепло и приятно от этих слов. Такая книга и не двадцать копеек стоит, а больше. Рубль. Больше рубля. Книга тайная от всех. Закрываюсь ладонями от самого света, утыкаюсь носом, читаю:
"Очаровательная злодейка, не могу доле скрывать того глубочайшего и нежнейшего чувства, которым трепещет мое сердце в течение семи месяцев. (Срок, по надобности, изменить, но лучше больше времени.) Я люблю Вас всею силою души моей и готов вести Вас к Святому Алтарю по первому Вашему соизволению. При сем присовокупляю дар мой от любящего сердца - коробку шоколадных конфет. (Изменить по надобности, - можно, например, подарить духи.) Жду с нетерпением Вашего ответа и остаюсь любящий Вас".
