При нашем появлении в аудитории все обернулись к двери и долгим взглядом посмотрели на моего спутника. Профессор поднял голову, а стоявший у доски положил мел и оборвал свой ответ.
— Сядемте здесь, — тихонько сказал я батюшке и указал ему на место на скамье.
Батюшка сел, а я рядом с ним. Это сразу разочаровало всех. По-видимому, ожидали, что батюшка к кому-нибудь обратится с вопросом, выскажет какое-нибудь желание чем-нибудь проявить себя, так как странно было предполагать, что он явился в аудиторию ни за чем. Общее разочарование разделял, очевидно, и профессор. Он подождал минуты три, затем спровадил стоявшего у доски, поставив ему по этому случаю четвёрку, и, подойдя к нашей скамье, промолвил:
— Вам, батюшка, кого-нибудь надо?
Отец Эвменидов поднялся, почтительно приосанился и пригладил свои волосы.
— Я на экзамен пришёл, господин профессор! — ответил он.
— Ну, да, здесь идёт экзамен, — ответил профессор, — но вам кого-нибудь надо или вы просто хотите послушать?
— Нет, господин профессор, я сам для экзамена пришёл.
— Вы? Вы хотите держать экзамен? — уже с некоторым недоверием спросил профессор.
— Желаю, господин профессор, — ответил отец Эвменидов.
— Значит, вы поступаете в студенты?
— Точно. Подал прошение. Получил даже ответ, чтобы явиться на экзамен: вот я и явился.
— Да, вот что!.. — промолвил хотя и не вполне ещё доверчиво, но уже с некоторым примирением профессор. — Значит, вы поступаете в университет?.. Это, кажется, первый случай, что духовные лица делаются студентами.
— Этого не могу знать. Действительно, были затруднения… Я к преосвященному просьбу подавал… И мне разрешено.
— А на какой факультет?
— Желаю по математической части.
Профессор усмехнулся.
— Прекрасно, — сказал он. — Вы хотите держать экзамен. Ну-с, не угодно ли вам пожаловать к доске?
И он несколько отошёл от скамьи, как бы желая пропустить мимо себя отца Эвменидова.
Отец Эвменидов вышел из-за скамьи и направился к тому месту, где стояла доска. Профессор, глядя ему в спину, с лёгкой усмешкой смотрел на аудиторию, как бы заранее предрешая, что там, около доски, сейчас произойдёт что-то смешное. Никак не ожидал он, что этот человек с загорелым лицом, с длинными волосами, в длинной одежде с широкими рукавами, с таким простым деревенским видом, может обнаружить какие-нибудь познания в математике. Наверно, он подумал, что это — чудак, что на него напала блажь, что он не имеет ровно никакого представления о предстоящей ему задаче. Он пошёл вслед за Эвменидовым и занял своё место за столиком.
— Ну-с, извольте, батюшка, решить мне следующую задачу…
И он задал отцу Эвменидову какую-то детски простую задачу на уравнения.
Эвменидов записал на доске всё, что ему продиктовали, затем оглянулся и посмотрел на профессора.
— Это весьма легко, господин профессор! — сказал он. — Это я могу в уме решить…
— Ну, решите! — промолвил профессор.
— А вот сейчас.
Эвменидов с минуту подумал и даже пошептал губами, потом, как бы для памяти, написал на доске какую-то коротенькую формулу и затем объявил решение.
— Правильно! — сказал профессор. — Я вижу, батюшка, вы кое-что смыслите. А ну-ка, решите вот это! Уж это будет потруднее…
И он продиктовал нечто в самом деле чрезвычайно сложное, так что у остальных, сидевших на скамьях, тотчас же явилось глубокое сомнение в способности Эвменидова решить задачу. По крайней мере, далеко не все из них могли бы с уверенностью сказать это о себе.
Эвменидов записал.
— Ну, что ж, — сказал профессор, — берётесь?
— А почему ж нет? — просто отозвался батюшка. — Я решу.
И он начал усердно писать на доске алгебраические выкладки. Профессор чрезвычайно внимательно следил за его работой, а потом, сильно заинтересовавшись, встал и подошёл к нему.
— Верно, верно, — говорил он, видимо, стараясь поощрить его, — совершенно верно. Однако, признаюсь, я никак не ожидал, что вы, батюшка, такой математик.
— Я люблю математику, — сказал Эвменидов, не переставая в то же время делать свои вычисления.
— Да любить мало, надо ещё знать! — заметил профессор. — Вот и эти молодые люди, — прибавил он с иронической усмешкой, указывая на аудиторию, которая в общем дала ему не особенно высокое понятие о своих познаниях в математике, — эти молодые люди тоже наверно любят математику, но плохо знают…
Аудитория дружно засмеялась, а отец Эвменидов в это время кончил свою задачу и очень спокойно положил мел на место.
— Ну, батюшка, великолепно! Прошу вас извинить меня за сомнение! Признаюсь, это первый случай. Я думал, знаете, что духовные особы умеют только обедню служить, — вот и ошибся. С удовольствием приветствую такого студента на математическом факультете, с искренним удовольствием! Вы и геометрию знаете?
— Как же не знать? Знаю. Я и по тригонометрии хорошо учился.
— Это удивительно. Где же это вы всему этому научились?..
— Да видите, господин профессор, это у нас в семинарии проходится. Оно, конечно, там на математику смотрят не строго, а даже очень мягко… Ну, а кто любит, — тот сам от себя пополняет… Вот я и пополнял…
— А вы давно из семинарии?
— Да уже лет, я полагаю, восемь будет.
— И до сих пор не забыли?
— Да я понемногу занимался… Так, знаете, между делом, между двумя требами, иной раз и решишь задачку… У меня есть влечение… Хожу это себе иной раз по огороду или по палисаднику, а в голове у тебя какая-нибудь теорема сидит. Иной раз даже так случалось, что во время самой службы церковной, среди эктении, поймаешь себя на какой-нибудь задаче… Так, знаете, цифра сама в голову и лезет, и никак от неё не отобьёшься…
— У вас, значит, талант к математике…
— Не знаю, может, и талант…
— А вы извините меня, батюшка, я не то чтобы не верил вам, а так, очень уж мне любопытно посмотреть, как вы одну задачку решите. Попробуйте-ка вот это.
И профессор начал диктовать ему что-то такое, что показалось всей аудитории очень странным и новым. Отец Эвменидов записывал, но от времени до времени сомнительно посматривал на профессора.
— Вы понимаете, в чём дело? — спросил профессор.
— Я, господин профессор, понимаю, только решить этого не могу… Это уже из высшей математики будет.
— А вы попробуйте.
— Я попробую. Я не то чтобы был совсем уже чужд, я и насчёт высшей математики кое-что прочитывал… И даже пробовал; только трудно… Знаете, на самом главном сбиваюсь.
— Ничего, ничего, вы начните, я вам помогать буду.
— Я бы так вот начал…
И Эвменидов начал решать задачу. Он, видимо, с большим усилием вдумывался в каждую букву, профессор подсказывал ему, и он потихоньку двигался дальше. Но вот он остановился, вынул из кармана платок и вытер вспотевшее лицо.
— Трудно, господин профессор, очень мне это трудно! — промолвил он и положил мел. — Уж чего не знаю, за то и не берусь…
— Это не обязательно, батюшка, это я так, полюбопытствовал… Да, у вас есть математические способности… Очень приятно будет работать с таким студентом, право… Я вам поставлю пять.
— Вот спасибо! — с искренним удовольствием промолвил Эвменидов, широко улыбнулся и поклонился профессору. — Значит, теперь я могу уходить?
— Да, теперь все уйдут, мы уж кончили экзамен.
Эвменидов ещё раз поклонился и пошёл на прежнее место. Профессор, захватив бумаги, в которых записывал отметки, и простившись со всеми, ушёл. Тотчас же Эвменидова, а вместе с ним и меня, окружила вся аудитория.
Все гурьбой вышли в коридор.
Здесь подобрались новые студенты, многие из старых. Все ужасно заинтересовались дьяконом, явившимся держать экзамен по математике.
Эвменидова расспрашивали, откуда он приехал, где учился, как живёт, есть ли у него жена и дети. Пока группа дошла до вестибюля, где висели пальто студентов, все перезнакомились с Эвменидовым, да кстати и между собой.
— Ну, слава Тебе, Господи, — говорил Эвменидов, когда мы вышли во двор. При этом он почему-то больше обращался ко мне. — Слава Тебе, Господи, что поспел. Ведь еле-еле попал, последним пришлось держать… А профессор добрый… Разговорчивый такой. Теперь вот латынь ещё да греческий; греческий ещё как-никак, а латыни я боюсь, слаб я всегда был по этой части…
— Пустое! — успокоил его кто-то, — здесь нестрого экзаменуют…
— Да ведь кого не строго, а кого и строго… Вас много, ну к вам они уже пригляделись и так это незаметно одного за другим и пропускают, а я как появлюсь в рясе-то своей, так сейчас на меня особенное внимание обращают… Сейчас это и думают: ишь ведь он в рясе таких ещё у нас не бывало. И сомнение является, дескать, — где же ему, деревенскому дьякону, что-нибудь знать, ну и придирка пойдёт… Очень я опасаюсь латыни…
