- Сколько будет всего чехов?
- Шесть, семь, восемь...
- Мало, - сказала я.
Юна засмеялась.
- Вас понял. Если все это не слишком поздно кончится, я не буду мыть посуду, а приеду к тебе в гостиницу.
Так завершился второй звонок, и я, не оглядываясь на кресло, чтобы не видеть сверкающие зеленые глаза подруги моей Обиды, набрала третий номер. Три попытки даются каждому, и было еще не поздно. Чешские студенты еще не пришли к Анечкиной дочери, коллеги еще любовались набережными и мостами, такси с Ларисой еще пробиралось по дорогам и пустырям.
- Угадай, кто говорит, - предложила я.
Он угадал.
- Спасибо тебе, что позвонила. Я очень тронут. Благодарен тебе за звонок.
Чарующая вежливость старинного, немного книжного образца отличала его и раньше, и слабые токи телефона принесли ее в номер откуда-то с Петроградской, как тоненькую мелодию, слышанную давно, возможно, вместе с ним в зале филармонии.
- Ты бы не мог приехать? Прошлись бы по Невскому, подышали.
- Понимаешь, какая глупость, я стою в комбинезоне, заляпан мелом, чудовищно небрит. У меня ремонт.
- Сам, что ли, делаешь?
- Может быть, и не сам, но...
- Понимаю. Твое присутствие необходимо.
- Сформулировано по обыкновению точно. Времени, видишь ли, мало. Всего два дня.
- А потом что?
- Понедельник.
Его понедельники были заполнены работой до отказа, когда он был еще лейтенантом. А теперь он полковник, какие же теперь у него понедельники? Я представила себе, как он двигает тяжелые предметы, он мастер их двигать, как он мажет, красит, белит, увлекая своим примером неторопливых маляров.
- Куда ты пропал? - спросила я с нежностью.
- Думаю. Знаешь, я приеду. Только побреюсь.
Но я сказала, что уезжаю сию минуту, что я пошутила, но скоро приеду опять, и тогда мы обязательно встретимся.
В понедельник я закончила дела, сложила подписанные бумаги, всех заверила, что столичные коллеги со сроками не подведут (не подводили раньше), со всеми попрощалась.
Приготовила для встречи с Ларисой последние до поезда четыре часа. Четыре часа - как четыре стены и белый потолок над ними.
В семь позвонила. Женский голос ответил, что Лариса Федоровна еще не пришла с работы. Через полчаса тот же голос повторил те же слова, которые отличались от семичасовых тем, что были неправдой.
Человеку надо умыться и поесть после рабочего дня, и я позвонила позднее. Трубку взяла Лариса, и я сразу поняла, что она без сил, сидит в кресле, курит, истратив за день все свои запасы торжественности и шутливости. Даже голос ее прекрасный кончился. Она шептала таинственным бронхитным шепотом:
- Это чепуха, чепуха, к вечеру это у меня часто бывает. Чепуха. Было бы странно, если бы не было. С восьми часов лекции плюс практические занятия. Если бы меня спросили, как я представляю себе счастье, я бы ответила, что счастье - это молчание. А сейчас еще явится дипломник, милый мальчик с неразбуженным интеллектом.
Достаточно было прикоснуться к полузабытому слову "дипломник", и я представила себе, как он входит, неся под мышкой в аккуратной папке свое будущее. Мои четыре часа, теперь уже три, уйдут на дело высшего образования.
- Вот он звонит. Прошу, - это ему, розовощекому лодырю, хриплым, но радостным голосом. - Видишь, он уже тут, - это больным, иссякающим шепотом мне. - Ничего не попишешь. Давай свои московские координаты. Буду в Москве, обязательно позвоню.
"Обязательно позвоню" переводится "не позвоню".
Обида моя тут же явилась, и была она сегодня не нахальная, а серьезная, грустная.
- Не устраивай, пожалуйста, трагедий, - сказала я ей. - Постарайся без нервов, будь умной. У всех своя жизнь, своя работа. У меня тоже, не приставай, уйди, уйди.
Так окончились три дня. Три звонка...
Перед самым уходом из гостиницы я позвонила Гале, она была единственным человеком, которого удалось не потерять. Моей заслуги в том не было, я бы и ее потеряла, но она не потерялась.
Я просила ее не приезжать на вокзал, не провожать.
- Какой вагон? - спросила Галя.
И вскоре возникла у поезда с веником багульника, цветущего слабыми крепдешиновыми цветочками.
Галино широкое лицо сельской учительницы-красавицы в очках мелькнуло последний раз в окне, поезд легко взял с места и покатил легко. Шестьсот километров - это совсем немного, если знать, что и предстоят шестьсот.
Поезд шел, даря пассажирам ночь, передышку, состояние невесомости. Даря возможность о чем-то подумать, что-то понять. Поезд шел и соединял разбросанные части воедино.
В купе багульник стал пахнуть малиной, сосной, кувшинками, корюшкой, дождем, морем.
