Дядя Ашраф не успевает произнести последнюю фразу, как начинают громко хрипеть ходики. Гиря с привешенным к ней камнем со скрежетом ползет вниз.
- Восемь! - Курбан обрадованно срывается с места. Дядя Ашраф захлопывает сейф, опечатывает. Вместе с Курбаном они запирают дверь и выходят. Идут мимо притихшего клуба. Мимо замков сельсовета, правления, чайханы... Идут молча, прислушиваясь к стрекоту цикад, поглядывая на погружающиеся в сумерки горы, на огоньки, мерцающие меж деревьями, - во дворах уже зажгли лампочки. Переходят неширокий мост.
- До свидания! - говорит Курбан.
- Будь здоров, сынок, - отвечает ему дядя Ашраф. - Спокойной ночи!
Они расходятся.
2
Перед одной из калиток дядя Ашраф замедляет шаг. Некоторое время стоит в нерешительности. Идет дальше. Прошел немножко, обернулся, заглядывает во двор. В доме свет. Дядя Ашраф поворачивается, подходит к калитке, трогает ее, видит, что открыта, входит во двор и кричит:
- Зейнаб! Эй, Зейнаб! Гостя примешь?
- Это ты, Ашраф? - приветливо откликается ему с веранды седая женщина. - Заходи, дорогой, заходи! Какие вести принес?
- Новостей-то никаких нет, Зейнаб, - говорит дядя Ашраф. - Шел мимо, дай, думаю, загляну, как она там.
- Вот и хорошо, что заглянул. А паспорт что ж, никуда он не денется. Лишь бы у них все устроилось... С квартирой чтоб все в порядке...
Ашраф входит в дом. Маленькая, аккуратно прибранная комната. Деревянная кровать, несколько старомодных стульев. В переднем углу - стол. На столе и на стене позади него - бесчисленные фотографии. На самом видном месте в застекленной рамке выцветшая фотография молодого солдата; кажется, что он смотрит на десятку, лежащую посреди стола. Остальные снимки - "мирные", сделанные главным образом в Баку: худенький черноглазый паренек на фоне музея Низами, другую - постарше - на фоне Девичьей башни, на набережной, в нагорном парке... Бросаются в глаза коллективные фотографии с виньетками: на одной - группа школьников, на другой - студенты.
Дядя Ашраф сразу замечает лежащую на столе десятку. Садится. Глядит на солдата. Окидывает взглядом остальные фотографии.
- Зейнаб, - говорит он. - А чего это ты в доме? Почему во дворе не спишь? Ведь задохнуться можно!
Зейнаб ставит перед ним варенье, сахар, приносит чайник.
- От тебя, Ашраф, мне таиться нечего, - со вздохом говорит она. - Не могу без них уснуть, - женщина кивает на фотографии, - привыкла, чтоб рядом.
Дядя Ашраф отпивает глоток, бросает взгляд на десятку. Снова принимается за чай. Некоторое время сидит понурившись. Потом поднимает голову.
- И чего этот проклятый паспорт не приходит, - с сердцем говорит он. И деньги в кассе зазря валяются, и в глаза тебе глядеть совестно!..
- Тоже выдумал - совестно! Ты же все по закону делаешь. Да и посуди, на что мне деньги-то? Много ль надо одной? Этот год, слава богу, все уродило. Собрала ведро абрикосов, сдала на консервный завод, вот и сыта неделю! Три раза уж собирала. Черешню хотела было сберечь, думала, Ахмед приедет. Потом вижу, пропадет ягода, собрала, что осталось... Писал, с женой приедет. Видно, не получилось. С Ахсановой квартирой и ему, надо думать, мороки хватило. Ничего, была бы квартира, намаялся парень по общежитиям...
Тетя Зейнаб загрустила. Взяла с подоконника жестянку из-под чая, достала из нее табак, бумагу, начала сворачивать цигарку.
- Ты, Ашраф, за деньги мои не переживай - я об них нисколечко не печалюсь. Чай есть, сахар есть - чего еще нужно? Килограмм масла возьму, на месяц хватает. И на столе у меня - сам видишь - деньги не переводятся. Ведь я как? Пенсию получаю, сразу сюда, на стол. Неделю даже и не притрагиваюсь. Пускай, думаю, поглядит парень. Пусть знает, что мать не бедствует, по чужим людям не побирается, что ей каждый месяц на дом деньги приносят... Ведь Имран-то у нас кормилец был... семью тянул!.. Он и Ахмеда выучил, человеком сделал. И Ахсану заместо отца стал... Не сын у меня был, Ашраф, а чистое золото, ему по справедливости-то тыщу лет бы жить...
Старики долго молчат. Ашраф потягивает чай, тетя Зейнаб сидит перед окном на паласе, грустно покачивается и курит. Ашраф все думает, как бы ему развеселить Зейнаб, отвлечь от тяжелых мыслей. Придумал. Обрадовался.
- Зейнаб! А помнишь, как паспорта получали?
- Помню, Ашраф, - говорит она, - как не помнить. Имран тогда вроде уж в школу бегал. Ахмед грудной был. А Ахсана и вовсе еще не было.
- Фотограф еще из района приехал. Усатый такой. А с ним уполномоченный, молоденький парнишка. По домам ходили, женщин заставляли на паспорт сниматься. Мужья - ни в какую. Такое в деревне творилось!.. Помнишь?
- Да... Музыка играла... А вечером на школьном дворе концерт устроили... Еще тогда Махизер, дочка Ханали, выступала. Плясала. Так плясала!.. Я все помню, Ашраф, как сейчас помню...
- Да, хорошее это было время. - Дядя Ашраф встает из-за стола. - Ну, я пойду: не стали бы тревожиться...
Тетя Зейнаб тоже поднимается с пола.
- Иди, Ашраф. - говорит она. - Спасибо, что зашел, дай бог тебе здоровья. Сегодня с самого утра сердце не на месте... Хоть бы, думаю, заглянул кто...
Тетя Зейнаб проводила Ашрафа до самых ворот. Вернулась. Комната. Ночь. Старая женщина, розовая десятка на столе и бесчисленные фотографии...
3
Солнечный летний день. Окна на почте открыты. Издали доносится надсадное гудение мотора - по горной дороге взбирается какой-то грузовик.
Вот он уже на площади. Это большая крытая машина, на борту написано "Почта". Машина останавливается перед почтой. Водитель бросает на порог большой бумажный сверток, перетянутый бечевкой, и, высунувшись из кабины, кричит:
- Эй, хозяева, забирайте товар!
Выбегает Курбан, берет лежащий на крыльце пакет. Дядя Ашраф разрезает бечевку. Они достают газеты, просматривают письма. Один конверт дядя Ашраф рассматривает особенно долго. Надевает очки, смотрит, щупает, вертит конверт в руках и радостно говорит Курбану:
- А ну-ка, сынок, гони к тете Зейнаб! Паспорт пришел. Паспорт - больше тут нечему быть!
Только он успевает выговорить это - Курбан уже на улице. Вот уже и Зейнаб на углу, возле чайханы. Она идет быстро, но поступь у нее гордая, торжественная. Голова вместо платка повязана черной сатиновой чадрой. На ногах - черные чувяки. А в глазах - радость, старушка вся так и светится.
- Поздравляю тебя, Зейнаб! - Дядя Ашраф с письмом в руке торжественно встречает ее. - Видишь - паспорт прислали! Думаю, паспорт - больше тут нечему быть!
Тетя Зейнаб осторожно вскрывает конверт. В конверте действительно паспорт. Но почему она вдруг помрачнела, понурилась, почему у нее померкли глаза?
Женщина заглядывает в конверт, потом берет паспорт, перелистывает его. Несколько раз перелистывает она странички паспорта. Дядя Ашраф и Курбан молча смотрят на нее, вроде бы боятся заговорить. Потом дядя Ашраф встает и подходит к сейфу. Достает деньги, кладет на стол.
- Вот, Зейнаб, твоя пенсия за три месяца. Сто тридцать шесть рублей. Дай-ка мне паспорт, номер спишу.
Но Зейнаб крепко держит паспорт. Она смотрит на черные печати, черные милицейские штампы, заполняющие листочки паспорта. Их там четыре - большие прямоугольные штампы, по два на странице. На верхних написано: "Прописан постоянно", на нижних - "Выписан".
Тетя Зейнаб протягивает паспорт Курбану.
- Прочитай-ка, сынок, что тут написано.
- Город Баку. От-де-ле-н... милиция... Дальше непонятно... Про-пи-сан постоянно. Пос. Муса-бе-кова. Нач. пасп. стола - подпись. Еще дата...
Курбан горд, что так лихо читает по-русски. С довольным видом глядит он на тетю Зейнаб.
Старушка тычет пальцем в другую печать:
- Вот это прочти!
Курбан снова делает серьезное лицо.
- Тут тоже: Город Баку. От-де-лен... Выписан. Все то же самое... Внизу подпись: нач. паспорт, стола. И дата.
Тетя Зейнаб показывает на штамп на другой странице:
- Это читай!
Курбан снова с превеликим старанием принимается за дело. Читает он про себя, от усердия шевеля губами. Потом поднимает голову.
- И здесь то же самое, тетя Зейнаб, больше ничего не написано.
Женщину словно ударили. Лицо ее сразу темнеет. Она вырывает у Курбана паспорт.
- Читать не умеешь! - гневно говорит она.
Курбан оторопел. Вытаращив глаза, с бесконечным удивлением смотрит он на старую женщину. Ашраф тоже поражен - никогда прежде не видел он Зейнаб в таком состоянии. Он осторожно берет у нее паспорт. Нацепляет очки и после долгого изучения печатей говорит виновато:
- Он верно все прочел, Зейнаб. Ничего здесь больше не сказано... А что, полагаешь, должно быть написано?
- Ну, про него... Про Ахсана... имя-то его написано?
- Нет, не написано.
- И Ахмедово имя не написано?
- Не написано, Зейнаб.
- Не может такого быть! Прочесть не умеете. Давай сюда! Пойду к учителю Гусейну - он прочтет, он детей русскому языку учит! Имена не написаны! Как же это? Они ж родные мои сыновья! Не умеете вы читать!
Тетя Зейнаб разгневана, потрясена, вот-вот заплачет. И заплакала. Вытерла глаза кончиком головного платка. Дядя Ашраф отвернулся, Курбан опустил глаза...
