- Я тебе сколько говорил - не дрыхни здесь, на глазах у честного народа! - строго сказал Николай Иванович.
- Это я загораю, - ответил Севка, не подымая головы.
- Вот бы вас ремнем вдоль спины, лежебоков, - ворчал Николай Иванович, проходя мимо Севки.
Тот лениво, прищуркой, как кот, косил глаза на председателя.
- Брякин здесь?
- В конторе, - отозвался Севка и снова блаженно прикрыл глаза.
Брякина Николай Иванович встретил в прихожей.
- Ну, всех разогнал?
- Всех! - Брякин, заместитель председателя, рослый чернобровый молодец в белой рубашке с отложным воротничком, крепко тиснул Николаю Ивановичу руку.
- Машины где?
- Там же... Четыре на ячмене. Две баб повезли в луга, оттуда на молокозавод пойдут.
- А Васяткин?
- В гараже стоит.
- Стервец! Изувечил машину в горячую пору.
- Зато Федюшкин на его колесах уехал. Так на так выходит. Все равно резины нет...
- Вам все равно... Лишь бы не работать. Лежебоки! А этим что надо? спросил Николай Иванович, кивнув на старика и девушку, стоявших за спиной Брякина.
- Чай, знакомы? По твою душу... На торги пришли. Я в таких делах не контиментин.
- Ишь ты, какой образованный!
Брякин блеснул яркими, как перламутровые пуговицы, зубами и растворил дверь председательского кабинета:
- Принимайте, Николай Иванович. А я в поле поехал.
- Давай! А вы в кабинет проходите!
Николай Иванович пропустил впереди себя старика и девушку, притворил дверь. Старик - дядя Петра, по прозвищу Колчак, худой и нескладный, с красным, как у гуся, шишковатым носом, был известен на все село своим упрямством. Он давно уж сидел у Николая Ивановича в печенках. А эта коротко стриженная девица в клетчатых штанах приехала из музея собирать по избам всякий хлам. Но чего им надо от него, председателя? Николай Иванович посадил их на клеенчатый диван, а сам уселся за свой обширный двухтумбовый стол и закурил.
- Чем порадуете нас? - спросил наконец председатель.
- Я насчет закупок экспонатов для музея, - подалась вперед девица в штанах. - Если вы обеспечите нас зерном, может, и столкуемся тогда с гражданином.
- Ты что-нибудь продаешь, дядя Петра? - спросил Николай Иванович.
Дядя Петра крякнул и сурово поглядел на девушку.
- Мы отобрали у него кое-что из деревенского инвентаря. Вот список, девица протянула листок бумаги Николаю Ивановичу.
- Как то есть отобрали? - дядя Петра вытянул свою длинную сухую шею, как пробудившийся гусак, и потянулся за бумажкой. - У вас таких правов нету, чтоб струмент отбирать.
- Да вы не так меня поняли, - удержала его за руку девица. - Это мы для себя отобрали.
- Для себя... Для вас его никто не припас. Ишь, на дармовщину-то все вы охочи. Отдай бумагу!
- Ты что, дядя Петра? Законов не знаешь? Если ты не согласен, никто у тебя ничего не отберет, - сказал Николай Иванович.
- Знаю я ваши законы! На дармовщину все охочи. Давай, давай!
- Не даром, а по себестоимости возьмем, - остановила опять его девица.
- Это по какой еще сабестоимости? - дядя Петра часто заморгал круглыми светлыми глазками.
- Ну, что стоят.
- Что стоит, я проставил. Хотите, берите, хотите, нет.
- Но ведь это нереально! Товарищ председатель, убедите его.
Николай Иванович развернул тетрадный листок. Там было нацарапано кривыми буквами нечто вроде прейскуранта:
борона - два пуда пашеницы
стан - девять пудов
подножка к стану - два пуда
воробы - два пуда
скальница - один пуд
прялка - пять пудов
дуплянка - два пуда
цеп с калдаей - один пуд
горобок - один пуд.
- Двадцать пять пудов пшеницы! Ты что, дядя Петра, белены объелся? сказал председатель.
- Небось с меня всю жизнь налоги брали. Я этой пашеницы поотвозил в город и днем и ночей. Кабы ссыпать все в кучу, выше горы Арарат будет. А мне заплатить за мой же струмент нельзя. Белены объелся!
- Но ведь у музея нет же пшеницы! - взмолилась девица.
- У музея нет - зато в колхозе найдется.
- Погоди, дядя Петра, погоди! Уж коли ладиться, так по всем правилам. Вы ему сколько даете? - спросил Николай Иванович девицу.
- Двадцать рублей можем заплатить.
- На деньги я не согласный.
- Хорошо! Колхоз заплатит тебе за все десять пудов. Согласен? - сказал Николай Иванович.
- Не согласный.
- Ай какой же вы канительный! - девица покачала головой. - Вот у вас записана дуплянка. И просите вы за нее два пуда?
- Ну?
- А ведь она старая и без крестовины.
- Зато она липовая... Не токмо что на телеге, под мышкой унесешь куда хочешь... вместе с пчелами. Ставь хоть посередь леса, хоть на поле. А крестовину срубить - плевое дело.
- Дед, у нас в музее и пчел-то нет! - крикнула девица.
Дядя Петра подозрительно посмотрел на нее:
- Тогда зачем же вы дуплянку торгуете?
- На обозрение выставим.
Дядя Петра опять часто заморгал и уставился вопросительно на председателя:
- Какое это еще обозрение? Протокол составлять будут, что ли?
- А тебе не все равно, куда выставят твой хлам?
- Какой это хлам? - насупился дядя Петра. - У меня стан кляновый. А челнок из красного дерева. Еще век проткет.
- Ага, так в городе и ждут твой стан. А то там портки не на чем ткать, - усмехнулся Николай Иванович. - Ты вот стан продаешь, а за подножку к нему отдельно просишь два пуда. Это ж нечестно!
- Дак я же сам покупал все по отдельности. В двадцать втором годе заплатил за стан десять мер проса, а за подножку сорок аршин холста отвалил... А за воробамя в Сапожок ездил.
- Ну, кончай канитель, дядя Петра! Бери десять пудов, а не хочешь скатертью дорога. У меня тут и без тебя забот полон рот.
- Я те говорю - за один стан десять мер проса отвалил, - упрямо повторял свое дядя Петра.
- То были двадцатые годы, а теперь шестидесятые... Разница, голова! всплеснула руками девица.
- Как был он стан, так и остался. Какая же разница?
- Ты и при коммунизме, видать, не расстанешься со своим станом. Вот они корни частной собственности! - девица посмотрела с укором на председателя. Тот уклончиво разглядывал тетрадный листок.
- Коммунизм коммунизмом, а война случится - без стана не обойтись, словно бы оправдывался дядя Петра. - Сколь мы в войну холстин поткали? Да и теперь, кабы не запрет, и одеяла ткали б, и тик.
- У вас что же здесь, фабрика ручного труда была? - спросила девица.
- Да ну, какая там фабрика! Так, артель ткачей-надомников при колхозе. Тик на матрасы ткали, - ответил Николай Иванович. - Четвертый год как запретили... Промышленное производство. Нельзя.
- А теперь в зиму мужики в отход идут. Это что ж, лучше? - сердито спрашивал дядя Петра.
- Как в отход? Что это значит? - девица опять требовательно смотрела на председателя.
Но отвечал дядя Петра:
- На заработок идут, на сторону. Кормиться надо. Нам платят на трудодень грош да копу. Вот и отходят.
- А кто больше нас платит? - спросил Николай Иванович.
- Я говорю про отходников, - сказал дядя Петра.
- Ах, это шабашники! - радостно догадалась девица. - Вы тоже шабашник?
- Нет, я уж отшабашил.
- Ты будешь продавать или нет? - спросил Николай Иванович.
- Двадцать пять пудов пашеницы или пятьдесят рублей деньгами, - твердо ответил дядя Петра.
- Нет, столько я не смогу заплатить, - сказала девица.
- Тогда пусть сам музей приезжает, - сказал дядя Петра, вставая.
- Ага, жди. Завтра явится к тебе турус на колесах, - усмехнулся председатель.
- Вот видите, какой вы неуступчивый, - девица тоже встала. - А бабка Еремкина бесплатно отдала нам платье кашемировое, фату и гайтан.
- То тряпье, а это струмент, - нехотя пояснил дядя Петра. - Кабы жива была моя старуха, и она бы вам, может, чего отдала задаром. Да, вчерась вы по радио объявили, чтоб туфли подвенечные принесть. Вот! - дядя Петра вынул из кармана старые парусиновые туфли на резиновых подошвах. - Берите. За рупь отдам.
- Да это ж обыкновенный ширпотреб! - девица прыснула и передала туфли Николаю Ивановичу. - Я же просила рукодельные туфли, расшитые. Старинные!
- А эти чем не рукодельные? И старинные...
- Ну чего ты мелешь? Их же при Советской власти выпустили, - сказал Николай Иванович.
- А тогда что ж, не выпускали таких?
- Тогда был, во-первых, Петроград! А здесь смотри - клеймо! Красный треугольник. И написано - Ленинград.
- Он и есть Петроград.
- На, читай!
Дядя Петра читать не стал, сунул в карман туфли, тяжело пошел к двери. Но у порога все же обернулся, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
- А плуг вам не нужен?
- Иди к черту! Или я в тебя чернильницей запущу... - не выдержал Николай Иванович. - И вы идите. Хватит с меня и своих забот, - выпроводил он и девицу в клетчатых штанах - Ну и денек начался! То бык, то дядя Петра... Севка, заводи машину! - крикнул Николай Иванович из окна.
Возле машины Николая Ивановича поджидала все та же музейная девица. Но теперь с ней рядом стоял приземистый, тугощекий парень в кедах и с фотоаппаратом на животе.
