- Молчать, паскуда!
Цирюльников крепко взял за лацканы пиджака этого рослого, бугрившегося мускулами парня, мощно тряхнул его и оттолкнул с такой силой, что тот неудержимо попятился и спиной расшиб остекленную межкомнатную дверь. Другому охраннику Цирюльников молниеносно нанес удар в челюсть. Снова напал на первого, потом - на второго. Они не сопротивлялись, а лишь сопели и слегка уворачивались, сжимая зубы.
Наконец, не выдержал и вмешался следователь Переломов. Он похлопал вспотевшего, растрепанного хозяина по плечу и деланно-спокойным голосом пригласил его в соседнюю комнату.
Цирюльников минуту-другую с презрительным вызовом пялился на следователя, словно хотел сказать ему: "Ну, и что же ты можешь сделать против меня, шавка?" Однако ж, подчинился. В соседней комнате грузно повалился на диван, трясущимися пальцами прикурил сигарету. Переломов присел в кресло напротив, угрюмясь и покашливая в кулак. Не сразу начал опрос. Выяснил, что было похищено.
- Александр Иванович, вы вчера прилетели из Новосибирска?
- Да, вчера. Из Новосибирска. Обсуждал сделку. Что вы на меня так хитро смотрите? И прекратите усмехаться, черт возьми!..
- Я не усмехаюсь. Успокойтесь. Итак, прилетели в семь вечера, но почему-то не вызвали персональный автомобиль, не приехали домой. Конечно-конечно: это ваша личная жизнь... но все же... все же...
Цирюльников подскочил с дивана, угрожающей тушей навис над щуплым следователем:
- Вы меня подозреваете в чем-то!? Что, я самого себя обокрал? Самого себя?! Интересненькое дельце! И много вас, таких умников, околачивается в МВД, протирает штаны на расшатанных стульях?
- Поймите, Александр Иванович, - с невольной, но преувеличенной иронией независимого человека скошенными губами усмехнулся Переломов, - следствие должно быть объективным и всесторонним. Итак, вы прилетели из командировки и...
Следователь многозначительно замолчал, с въедливой пытливостью какого-то тайного торжества прямо и твердо посмотрел в замершие, стекленеющие глаза Цирюльникова.
- И поехал в такси на свою городскую квартиру. Там и переночевал.
- Вот как. Один?
- Один.
- Ладно. Но все же любопытно: почему вы не поехали сюда, в поселок? Ведь здесь, если не ошибаюсь, ваш настоящий дом - семья, жена, дети. Скажите мне по секрету: может, у вас имеется любовница?
- Да вы что ко мне подкрадываетесь, как кот к сметане? - не на шутку озлился Цирюльников, исподлобья поглядывая омертвевшими глазами на следователя. "Какие мерзкие глаза", - в себе поежился Переломов. - Я что, на самом деле похож на идиота: сам себя обворовал?! Да задумайтесь вы наконец-то - зачем?
В голове Александра Ивановича неожиданно будто бы что-то, как померещилось ему, хрустнуло и сломалось, и стала пульсирующе отстукивать странная мысль: "А ведь и вправду чудно: почему я сразу с самолета не поехал домой, а забрался в городскую квартиру и завалился спать? Потом соскочил, как полоумный, и понесся сюда..."
Переломов притворно-равнодушным прищуром скользнул по непонятно задумчивому лицу хозяина, неопределенно покачал веснушчатой лысоватой головой: "Этот объевшийся богатством мужик действительно не в своем уме: то орет как бешеный, то на твоих глазах чуть не умирает".
- Н-да, труднехонько вам возразить, Александр Иванович.
Неловко, томительно помолчали. В руке Цирюльникова, одрябше свесившейся со спинки дивана, погасла сигарета, о которой, видимо, он напрочь забыл.
Переломов неуверенно возобновил опрос:
- Проникли в дом, Александр Иванович, через окно, но кто открыл его? Или откинул щеколду заранее? Или, может, вор находился внутри?..
Но Цирюльников не отзывался - о чем-то отяжеленно, утянуто думал.
На вопросы следователя Цирюльников все же стал отвечать - невнятно, невпопад, однако без недавнего раздражения и напора грубой силы. Он показался проницательному Переломову человеком сломавшимся, сраженным внезапной болезнью. Перед следователем словно бы сидел абсолютно другой человек, не тот, с которым он вошел в эту комнату, не тот, который недавно свирепствовал перед тоненькой, похожей на девочку женой и буйволоподобными охранниками. "Богатый, а ведь, кажется, разнесчастный по самую маковку, добросердечно подумал немолодой следователь. - Какой сериал смотрела моя женка и пищала от удовольствия? "Богатые тоже плачут"? Очевидно, что этот деятель не сегодня-завтра взвоет".
Вскоре следственная бригада уехала, сухо попрощавшись с задумчивым хозяином, сутуло вмявшимся в сыто, жирно лоснившуюся кожу величаво-пухлого дивана.
Потом Цирюльников бесцельно бродил по комнатам, ему часто звонили по мобильному, он резко, односложно отвечал и с досадой и, могло показаться, страданием на лице отключался. Еле поднимая ноги, взобрался по лестнице в спальню к жене. Анастасия, с воспаленными глазами, вспыхнула отчаянной истерикой, - бросала в мужа вещами, царапала его и била кулачками. Он легонько, бережно, как цыпленка, молчком скрутил ее, уложил в кровать и, морщась, спустился вниз. Мрачно посмотрел на своих детей, тихо сидевших все на том же угловом диване в гостиной, погладил по голове плаксиво сжавшуюся дочь, потрепал по щеке окостенело державшегося сына. "Боятся, - устало подумалось ему. - И что за бес меня крутит? Словно бы не я живу, а - кто-то другой за меня во мне. В голове - мешанина, белиберда: какие-то собаки вспоминаются, хруст льда под ногами, стена, а через нее кто-то карабкается..."
На Александра Ивановича наваливалось, как текучая гора, сонливое настроение, да так стремительно и ощутимо, что - словно бы и впрямь от насевшего бремени, стали подламываться в коленях полные мускулистые ноги. Направляясь в ванную, он чуть было даже не упал. Фыркающе, с брызгами умылся холодной водой. Хотел было уже улечься в постель в нижней спальне, но явился его компаньон и товарищ Савелий Хлебников, того же возраста, что и хозяин дома, но моложавый, свежий, подтянутый. Белое, словно бы светившееся лицо, маленькие глазки задорно, по-детски посверкивали.
- Звоню, звоню тебе, Саня! Услышишь мой голос - отключаешься. Надо обсудить кучу производственных вопросов, а ты ведешь себя, как пацан, извини. В чем дело? Ты выглядишь, будто на тебе пахали, но не мягкую весеннюю землю, а нынешнюю, почти смерзшуюся.
- Я жутко хочу спать, Савелий... - покачивался перед ним зевающий хозяин. - Меня обворовали. Я теперь гол как сокол...
- Да, да, уже весь город судачит... Что ты сказал - гол как сокол? Не надо, Санек, передо мной разыгрывать опереточную драму! - подмигнул Хлебников. Но тут же стал серьезен и строг: - Александр Иванович, ты за прошлый месяц никому не выдал премиальные. И зарплаты у троих менеджеров урезал самым вероломным образом. Люди недовольны тобой. Ты отрываешь у них кровное, честно заработанное...
- К черту! Я возглавляю не богадельню, а солидное предприятие. Наконец-то, оставьте меня все в покое: я хочу спать, сейчас упаду.
Хлебников помолчал, покусывая губу. Пристально взглянул в полузакрытые глаза Цирюльникова:
- Вот что я тебе хочу сказать, уважаемый генеральный директор: я уйду от тебя, хотя "Благоwest" на все сто так же моя фирма, как и твоя. Мы с тобой два хозяина, но с таким человеком, как ты, я больше работать не буду. Я устал от тебя. Ты становишься непредсказуемым и даже, если хочешь знать, опасным. Будем делить капиталы и собственность. Понял?
- Да пошел ты... - отмахнулся Цирюльников, с трудом приоткрывая один глаз и раскачиваясь.
- Все, точка.
Цирюльников добрел до кровати, повалился на постель прямо в одежде и в один миг уснул.
Хлебников сказал Анастасии, готовившей детям ужин:
- Твой муженек, Настя, от денег, видать, вконец отупел и оглупел. А может, сошел с ума?
- Он нас, Савелий, порой держит голодом. Но бывает такое - вдруг начинает сорить деньгами. Позавчера уезжал в Новосибирск - дал мне целую пачку: купи, дорогая, что хочешь. Я купила цветы - так он меня чуть не захлестнул... Его нужно лечить.
Утром Александр Иванович извинялся и заискивал перед женой, и Анастасия видела его прежним - добрым, ласковым и щедрым.
А в офисе Цирюльников уговаривал друга, который уже настаивал на разделении уставного капитала, оборотных средств и имущества фирмы:
- Савелий, ну ты что, обиделся на меня? Да я пьяный был вчера. Прости, братишка...
- Ты, Александр Иванович, уже лет пять точно пьяный. Деньги помутили твой разум и душу, и ты старательно и уперто отсекаешь сук, на котором изволишь восседать. Я больше не могу и не желаю терпеть: ты вырываешь у меня каждую копейку, спутываешь и коверкаешь мои планы. "Благоwest" уже года два с лишком не развивается, потому что ты всеми правдами и неправдами, беззастенчиво объегориваешь меня и менеджеров, присваиваешь себе крупные суммы, без предупреждения и объяснения изымаешь средства из оборота, на всех смотришь свысока. Все, довольно - будем размежевываться!
Хлебников - к дверям, а Цирюльников тихо сказал:
