И окунь-с-ножик, и окунь-с-вилку, и окунь-с-ложку (хотя и с чайную) все это окуни, все это достойная внимания рыба, а вот палечник, попавшийся мне на крючок, это просто "палечник" - и все тут. И никогда не услышите вы в этих северных местах, что палечник - это тоже окунь. Хотя палечник - это все-таки окунек, но очень небольшой, размером всего с палец. И, честное слово, увидав эту ничтожно маленькую рыбешку, я готов был задать себе обычный для рыбака-добытчика вопрос: "А стоило ли ехать в такую даль за такой рыбой да к тому же везти за тридевять земель самого лучшего, крупного рубинового мотыля, купленного на Птичьем рынке по полтиннику за неполную спичечную коробочку?"
Если бы я принадлежал к подобному типу рыбЪсов, то моя первая добыча, безусловно, повергла бы меня в уныние. Но я не унывал и следом за первым палечником на супертонкую и суперпрочную леску благополучно вытянул с шестиметровой глубины второго, а затем и третьего окунька - недомерка.
Я выдержал и это. И, наверное, за это мое стоическое терпение озеро все-таки подарило мне первую, действительно окуневую, поклевку. Правда, это был всего-навсего окунек-с-вилку, но это был уже окунек, рыба, добыча, по существующей здесь шкале измерений вполне достойная внимания рыбака...
Ничего другого в этот день некогда для меня счастливый Острый мыс мне так и не подарил. Я насверлил повсюду лунок, в каждой лунке обнаруживал те же самые три слоя льда и два слоя снежной каши, но настоящих окуней ни в берегу, ни на глубине так и не нашел...
Сырая пурга не останавливалась всю ночь, порой она только чуть стихала, будто переводила дыхание перед новым набегом-нашествием, и к утру новые сугробы неприступными крепостными валами стояли по всей деревушке.
Солнце в это утро даже не показалось, будто не хотело еще раз обманывать меня. Через снежные заряды я снова разыскал Острый мыс, но на этот раз не поймал здесь даже палечника.
Весь день я месил ногами сырой снег, обходил знакомые заливчики-лахтейки, свер-.лил лунки вдоль тростников, которые запомнились с лета, облавливал известные мне луды, опускал мормышку с мотылем даже на двенадцатиметровую глубину, но к вечеру не наловил и на плохонькую уху.
Настроение мое падало, и я уже совсем не отмечал в себе той бодрости, которая была со мной в пути к заветному озеру. Я терял веру в свою, казалось бы, совершеннейшую современную снасть, терял веру в себя, в озеро, в погоду, а потому и не сразу поверил, что в природе что-то изменилось.
Утром я вышел на улицу. Не было ни пурги, ни сырого снега, а был туман, густой-густой, как ранней зимой, когда после сырой осени сразу приходит крепкий мороз. Туман уже отступал от моего берега, оставив после себя седой махровый иней на заборе и на смерзшемся за ночь снегу.
Я шел по озеру в тумане, угадывая дорогу лишь по мутным полоскам, что остались от леса, - туман не поднимался к самым вершинам деревьев. После снега и ветра от тишины туманного утра звенело в ушах, и если бы не барабанная дробь дятлов, что изредка переговаривались между собой в этой неправдоподобной тишине, то, наверное, пришлось бы делать глотательные движения, как в самолете, чтобы от тишины не закладывало уши.
Туман постепенно уходил, садился, и из тумана поднимались деревья, седые от инея почти до самых вершин. Иней сыпался и с моей шапки, и с плеч полушубка всякий раз, когда коротким движением удилища я подсекал очередную плотвицу.
Плотва брала у самого берега, брала хорошо, бойко, небольшая, но резвая плотва-сорога, прогонистая, серебристая. Следом за плотвой подошел к лунке небольшой окунек - окунек-с-ложку, и я торжествовал.
В этом торжественном упоении собственным успехом я как-то не сразу заметил, что в стороне от меня бродит какой-то рыбак.
Кто? Откуда? Чем промышляет там, посреди озера, над сумасшедшей глубиной?
Окуньки перестали брать, и я присмотрелся к рыбаку... Он был невелик ростом - скорей всего паренек-подросток. Одет не по-зимнему легко: темная куртенка, резиновые сапоги.
И все время ходит-ходит, - видимо, от лунки к лунке...
Прошло какое-то время, у моих лунок снова объявился окунек-с-ложку, бойкий, азартный, и я перестал поглядывать на рыбака-подростка. А когда вспомнил о нем, то нигде не увидел. Мой рыболов куда-то исчез...
По озеру было далеко и хорошо видно. Стоял ясный и теплый весенний день, какие обычно приходят в такое время после крепкого ночного морозца. Я присматривался к островам, к дальнему берегу: не туда ли отправился мой рыбак?.. Но его не было и там.
Не отыскал я его следов и возле деревни. Все это начинало походить на какую-то сказку-видение: был человек, и вдруг его нет... Правда, такие сказки-видения по весне все-таки бывают, но только не с людьми, а с перелетными птицами, которые вместе с неожиданным теплом вдруг появляются весной около твоего дома, а потом также неожиданно куда-то исчезают, если первому теплу не хватает сил справиться с зимой и оно отступает обратно, на юг, от вернувшегося холода.
Правда, сегодняшний, по-весеннему теплый день вроде бы не собирался пока никуда отступать, и, будто в подтверждение этому, на скворечнике под моим окном заверещал, затряс в песне крылышками первый скворец...
Скворцы в эту весну, видимо, уже заглядывали в нашу лесную деревушку каждую весну они появлялись в своих родных местах всегда вовремя, к первому апреля, несмотря ни на какие козни недавней зимы. День, другой они были здесь, будто проверяли, все ли цело, все ли на месте тут, где совсем скоро придется им селиться по старым скворечникам, а потом вдруг исчезали... Нет, они уже не отступали на юг, а просто перебирались на время в большое село, что было километрах в десяти от нас, и там около скотных дворов и дожидались, когда широким потоком вольется в северные леса тепло с юга. И уж тогда они вернутся в нашу деревушку, совсем, до осени.
И вот он, этот первый скворец, прибывший к своему скворечнику уже с серьезными намерениями. Через стекло я вижу его совсем близко, вижу каждое его перышко, вижу его длинный клюв, раскрытый в. нетерпеливой скворечной песне... И снова мыслями возвращаюсь к тому рыбаку, которого видел сегодня издали на льду и который, как первый скворчонок, явившийся с юга, семенил от лунки к лунке, будто что разыскивал для себя после дальней дороги...
Но где он сейчас? Откуда он? И куда исчез?
Новое утро было опять таким же ясным и тихим после очередного ночного мороза. Я пил чай за столом около окна и не очень торопился на лед - я ждал, когда разойдется утренний туман и отпустит наконец ночной морозец.
Конечно, я ждал еще и своего скворца, который вчера первым исполнил и для меня тоже свою песенку. Но ночной мороз все не уходил, и моего вчерашнего скворца на скворечнике пока не было видно.
Туман опустился на лед таким же густым инеем, как и в прошлое утро. И за этим опустившимся туманом я вдруг снова увидел на льду, посреди озера, вчерашнюю тонконогую фигурку странного рыболова. Он снова был на своем месте.
Хоть и подмывало меня тут же отправиться к рыболову и удовлетворить свое любопытство , но я пересилил себя и все-таки остановился у тех самых лунок, которые вчера подарили мне встречу с бойкими окуньками.
Вчерашние лунки ночной мороз залил прозрачным и очень прочным льдом. Пришлось сверлить новые. Но окуни-с-ложку были и в тех лунках. И снова я увлекся рыбалкой и снова на время позабыл о своем соседе-рыболове.
Солнце поднималось все выше и выше и начинало уже по-настоящему припекать. Снег, лежащий на льду, уже плавился под этим солнцем, и то там, то здесь начинал проседать и проваливаться первый, верхний, слой никудышного трехслойного льда. По льду от богатого тепла расплывались широкие лужи. Я снял полушубок и повесил его на ручку коловорота.
Было легко и просто посреди этого весеннего пространства, наполненного тихим теплом и мягким солнечным светом. Ловить рыбу в этом тепле и солнце совсем не хотелось. Не хотелось и просто сидеть, подставив нос солнечным лучам, - что-то бродило внутри тебя и требовало выхода, звало поделиться этой теплой радостью с другим... И я как-то совсем незаметно для себя направился в сторону рыболова, который тоже перестал бегать по льду и махать руками.
Когда я подошел, мой таинственный рыболов мирно сидел на своем ведерке и держал перед собой небольшую удочку-палочку, выструганную из дощечки. Удочка-дощечка была, видимо, давнишней, потемневшей от времени. Это было старинное орудие лова - с такими удильниками промышляли окуней в этих местах еще древние рыбаки.
Мой рыболов поднял голову, и я увидел заостренный мальчишечий носик и открытые детские глаза...
Конечно, это был мальчишка-скворчонок, познавший где-то науку скромного рыбного промысла на зимнем озере и теперь явившийся на озерный лед вместе с весенним теплом. Увы, успехи его на этот раз были не велики: с десяток окуней за все утро. Но эти окуни, правда, были чуть побольше, чем у меня.
