Водитель сначала колебался, потому что шкаф был очень большой, а парень на вид не очень сильный, но уверенность Балададаша передалась и ему, и он, кряхтя, взгромоздил шкаф Балададашу на спину.
Поддерживая шкаф руками, Балададаш устоял, однако в глазах у него потемнело, а в голове пронеслась мысль, что, если он сейчас же не выскочит из-под это груза, не видать ему ни армии, ни курсов, куда поступил Ахмедага.
Шкаф съехал со спины Балададаша и с грохотом ударился об асфальтовый тротуар.
Увидев, что Балададаш цел и невредим, Севиль громко расхохоталась, и ее смех будто пробудил ото сна полную женщину:
- Вахсей-ей!..
Балададаш посмотрел сначала на опрокинувшийся щкаф, на расколовшуюся дверцу, потом на Севиль и промолвил:
- Ничего, починим.
- Что починим, - тихо сказала мать Севиль, - что починим? Ты только посмотри, что ты натворил!
Севиль снова расхохоталась.
Шофер остолбенело глядел сверху на Балададаша, губы его беззвучно шевелились.
А Балададаш отвел глаза от шкафа, снова посмотрел Севиль и вдруг понял, что эта девушка, которую он впервые увидел всего полчаса назад, очень родной и близкий ему человек; это чувство пронзило его всего, и ему вдруг показалось, что он в море, что его обнимают ласковые морские волны, а найти второго такого человека, который, как Балададаш, чувствовал, ощущал, любил бы море, было довольно трудно. Так началась первая любовь Балададаша, и первый день этой любви завершился историей со шкафом; Балададаш сначала отряхнул сзади свои парусиновые брюки, потом как ни в чем не бывало повернулся и удалился так медленно и беспечно, как умел ходить один только Балададаш.
В этот час, кроме рыб, в море плавал только Балададаш; рыб не было видно, а голова Балададаша чернела на поверхности воды, пропадала, появлялась; Балададаш плыл так бесшумно, что спокойствие моря оставалось спокойствием и безмолвие - безмолвием.
Балададаш перевернулся на спину и увидел голубое небо, вернее, голубые глаза белолицей девушки с каштановыми волосами. Звали ее Севиль.
Эта насмешливая девушка сидела сейчас под большим инжировым деревом в своем новом дворе, но она больше не смеялась. Пропустив пальцы обеих рук сквозь каштановые волосы на затылке, она устремила свои огромные глаза в небо; она смотрела в небо и читала стихи:
Как прощались, страстно клялись
В верности любви...
Вместе тайн приобщались,
Пели соловьи...
Взял гитару на прощанье
И из струн исторг
Все признанья, обещанья,
Всей души восторг.,.
Да тоска заполонила,
Порвалась струна...
Не звала б да не манила
Дальняя страна!
Вспоминай же, ради бога,
Вспоминай меня,
Как седой туман из лога
Встанет до плетня...
Потом она раскинула руки, потянулась и только тогда увидела Балададаша, который влез на забор. Она сначала немного смутилась, а потом спросила:
- Ты тоже любишь стихи?
- А почему бы и нет?
- Много знаешь наизусть?
Балададаш кивнул.
- Да ну? - Севиль вскочила с места. Она будто не поверила ему. - Почитай хоть что-нибудь.
- А что, здесь школа, что ли?..
Конечно, Балададаш знал кое-какие стихи, но Балададаш знал и то, что ни одно из этих стихотворений недостойно Севиль, ну то есть это не те стихи, которые можно прочитать ей сейчас, в эту минуту. Балададаш знал также, что с девушкой, которая просто так, глядя в чистое небо, читает стихи, надо разговаривать тонко, ласково и очень умно, но все дело в том, что он, Балададаш, тонко и ласково и еще к тому же очень умно разговаривать не умел.
В сущности, Балададаш осознал это только сейчас, только сейчас понял, что он, закончивший школу в свои восемнадцать лет, известный мастер по строганию палочек для лапты, не способен разговаривать с девушкой тонко и ласково, вкрапливая в беседу очень умные слова. Да, конечно, Балададаш чувствовал, что девушка, находившаяся всего в десяти метрах от забора, на котором он сидит, на самом деле очень далека от его мира, но в самой глубине своей души Балададаш чувствовал также и о, что в один из дней на берегу моря, звездной летней ночью, к тому же прохладной ночью, это расстояние может сильно сократиться и даже вовсе исчезнуть, и эта красивая девушка может приласкать его, как это делают теплые морские волны, и поцеловать в губы.
И Балададаш явственно ощутил на губах этот поцелуй, вздрогнул и посмотрел на девушку виновато.
Понятно, что Севиль ничего не знала о мыслях Балададаша, она была совершенно не в курсе того, что несколько секунд назад целовала его худое, смуглое лицо. Севиль рассматривала огромную кепку на голове Балададаша, и Балададаш понял, как это плохо, что он сейчас не прочитал ей стихов.
На террасе мать Севиль готовила зеленую фасоль. Повернувшись к плите, чтобы зажечь газ, она увидела на заборе Балададаша.
- Эй, ты что там делаешь? - крикнула она. --Ты зачем туда забрался?!
Балададаш спрыгнул вниз, отряхнул свои парусит вые брюки и, загребая носками сандалий песок, побре по улице между заборами.
Мать Севиль залила фасоль сырыми яйцами и, сильно уменьшив огонь, стала натирать на терке чеснок. Внезапно со скрипом открылись деревянные ворота, Балададаш, пыхтя, внес два полных ведра воды и поставил посредине двора.
Мать Севиль удивленно смотрела на Балададаша, Балададаш тоже смотрел на нее некоторое время, а потом сказал:
- Шолларская. Вот принес вам. Пользуйтесь.
- Иди, детка, иди, - сказала полная женщина. - Никто ничего у тебя не просит, иди, пожалуйста, по своим делам...
Балададаш, у которого из-под огромной теплой кепки катились по лицу струйки пота, повернулся и хотел было уйти со двора вместе с ведрами.
Его остановил голос матери Севиль:
- Это правда шолларская вода?
Балададаш замедлил шаги и, повернув голову, сказал:
- Клянусь кепкой, шолларская, не верите?
Мать Севиль будто не расслышала:
- Что?
Балададаш поставил ведра на землю, хлопнул рукой по огромному козырьку.
- Э-э, клянусь кепкой, шолларская вода, зачем не веришь?
Вдруг Севиль выглянула из комнаты во двор.
- Как, как? - спросила она. - Клянусь кепкой?.. - И залилась, захохотала.
Балададаш не понял, над чем Севиль смеется сейчас; вообще-то ему нравилось, как она смеялась. Но при чем тут кепка? Нет, не мог он на нее сердиться.
- Ну хорошо, раз принес, давай сюда, но больше не утруждай себя, пожалуйста, - сказала полная женщина.
Балададаш втащил ведра на веранду и вылил воду в большой жестяной бак. В это время у ворот остановился красный "Москвич", просигналил. Мать Севиль засуетилась.
- Мурад приехал! Сева, Мурад приехал!
Севиль выскочила из комнаты. Мать, забыв про Балададаша, тоже спустилась во двор, вытирая мокрые руки полотенцем.
Мурад оказался высоким человеком лет тридцати с красивым приветливым лицом. Когда он вылез из машины и пошел по двору, излучая спокойную силу и уверенность, все вокруг как бы изменилось. Непонятно почему.
- Ну, что? - спросил Мурад. - Как вы тут разместились?
- Отлично, - сказала Севиль и повисла у Мурада на руке; если бы матери не было рядом, она бы повисла у него на шее.
И мать Севиль это почувствовала и промолвила растерянно:
- Очень хорошо здесь... Просто чудесно...
Мурад огляделся по сторонам и, было заметно, остался доволен всем окружающим.
- В городе такая жара, - сообщил он, - дышать невозможно.
Севиль заглянула ему в глаза.
- Ты не устал? - сказала она, сказала так, что мать снова как будто растерялась; девушка откровенно вешалась Мураду на шею.
В этот момент никто и не думал, есть на свете человек по имени Балададаш или нет, но, когда этот всеми забытый Балададаш с пустыми ведрами в руках хотел пройти мимо, Мурад спросил:
- А это кто такой?
Севиль посмотрела на Балададаша - у него из-под кепки стекали по лицу струйки пота - и рассмеялась.
- Он принес нам два ведра шолларской воды, - объяснила мать Севиль.
А Севиль все смеялась. Балададаш остановился и посмотрел на Севиль. Балададашу было все равно, что рядом с этой девушкой стоит мужчина, лицо которого нисколько не портили черные усы, и у этого мужчины есть новенький красный "Москвич", и ему может не понравиться, что Балададаш уставился на его девушку; Балададашу просто хотелось смотреть в эти внезапно ставшие такими близкими голубые глаза, смотреть на эти каштановые волосы, белое лицо. И он смотрел.
Мурад вытащил из кармана металлический рубль и протянул Балададашу.
- Держи.
Балададаш отвел глаза от каштановых волос, голубых глаз, белого лица и посмотрел на этот рубль.
В другое время, конечно, Балададаш выругался бы или запустил этой монетой в небо, в общем, сделал бы что-нибудь такое... Но дело-то было в том, что в этот момент Балададаш совсем растерялся, потому что в эту минуту рядом с ним стояла красивая девушка, которая умела, глядя в чистое небо, читать прекрасные стихи, и теперь эта девушка смотрела на металлический рубль.
