Галина Тимофеевна вытерла дрожащими пальцами слезы и посмотрела на дочь. Та, немного помедлив, опустила сумку на гравий, сцепила руки на животе, склонила быстро покрасневшее лицо и стала говорить неуверенным, запинающимся голосом:
- Я... я каждый месяц делаю отжатие из говн сока. Папаничка, родненький, я каждый месяц беру бидон твой, бидон, который ты заповедал. И во второе число месяца я его обтираю рукавицею твоей. И потом мы, потом каждый раз, когда мамочка моя родная оправляться хочет, я... я ей жопу над тазом обмою и потом сосу из жопы по-честному, сосу и в бидон пускаю...
- А и сосет-то она, Колюшка, по-честному, из жопы-то моей сосет по-честному и в бидон пускает, как учил ты ее шестилетней! - перебила Галина Тимофеевна, трясясь и плача. - Она мине сосет и сосала, Колюшка, и родненький ты мой, сосала и будет сосать вечно!
- Потом... потом я каждый день, потом, я когда мамочка хочет моя родная оправляться, я сосу у нее из жопы вечно, - продолжала дочь, еще ниже опуская голову и начиная вздрагивать. - Я потом когда бидон наполнится, я его тогда на твою скамейку крышную поставлю, на солнце, чтобы мухи понасели и чтобы червие завелось...
- А и чтобы червие, червие белое-то завелося! Чтобы червие завелося, как надобно, как ты наставил, Колюшка! - причитала старушка.
- Потом я дождусь пока червие заведется и обвяжу бидон рубашкою твоей нательной, а потом в углу твоем постоит он и с червием...
- А и с червием, червием белым-то постоит, чтоб хорошо все, как ты заповедал, Колюшка!
- Постоит, папаничка, постоит, чтобы червие плодилось хорошо...
- А и чтобы плодилося-то червие ладно, чтобы плодилося-то, чтоб поупрело все ладно, Колюшка ты мой!
- После, папаничка, мой родненький, постоит бидон семь дней и дух пойдет, - вздрагивала плечами и всхлипывала дочь, глядя себе под ноги. - И тогда мы откроем со родной мамочкой бидон и там все полным, потому как наелись...
- А и наелися-то, наелися, червие-то наелося говнами моими, Колюшка! А и наелися они и как ты заповедал, все мы исделали как надо!
- Потом родная моя мамочка марлицу мне поручает, я эту марлицу-то обвяжу вкруг бидона, а потом переверну его и над другим твоим бидоном поставлю. И так вот делаю отжатие из говн сока у родной мамочки моей...
- А и делает отжатие говн моих, Колюшка, делает все как надобно, родименький ты мой!
- После, родной мой папочка, когда сок говн отойдет к вечеру, я раздеваюся, становлюся на колени перед фотографией твоей и из кружки твоей заповедной пью сок говн мамочки моей родной, а мамочка бьет меня по спине палкою твоей...
- А и бью ее палкою твоей, Колюшка, бью со всей моченьки, а она сок говн моих пьет во имя твое, Колюшка, золотенький ты мой!
- И так я каждый третий день пью сок говн мамочки моей родной, пью во имя твое, родной мой папаничка...
- А и пьет она кажный третий день все как надобно, все пьет по-честному, Колюшка ты мой!
- Дорогой папаничка, я пила, пью и буду пить, как ты велел, как ты велел, родной мой...
- А и пила она, Колюшка, пила и будет пить по-честному, родненький ты мой! Во имя твое светлое будет пить сок говн моих, я тебе крест святой кладу.
Старушка перекрестилась и поклонилась. Перекрестилась и дочь.
Некоторое время они молча тряслись и всхлипывали, вытирая слезы мокрыми от дождя руками. Потом дочь, опустив голову, забормотала:
- Спасибо тебе, папаничка, за то, что научил меня завету твоему.
- А и спасибо табе, Колюшка, а и что научил-то ее завету твоему! подхватила старушка.
- Спасибо тебе, папаничка, за то, что шестилетней кормил меня по третьим дням говнами твоими.
- А и спасибо табе, Колюшка, что и кормил-то ее говнами твоими, кормил!
- Спасибо тебе, папаничка, за то, что поил меня шестилетней соком говн твоих.
- А и спасибо, спасибо, Колюшка, то что поил ты ее соком-то говн своих, что напоил ее!
- Спасибо тебе, папаничка, за то, что бил меня палкою твоей заветной!
- А и спасибо табе, Колюшка, и то что бил ее палкою, ох и бил-то палкою твоей!
- Спасибо тебе, папаничка родной, за то, что научил меня у мамы из жопы сосать по-честному.
- А и спасибо-то спасибо, Колюшка, что научил ты ее у мине из жопы сосать!
- Спасибо тебе, папаничка родной, за то, что зашил мне навек.
- А и спасибо-то табе, Колюшка, что и зашил-то ей навек!
Дочь замолчала и, прикрыв лицо ладонями, стояла и плакала.
Галина Тимофеевна вздохнула и быстро забормотала:
- А вот и сейчас, Колюшка, доченька твоя родная и все-то скажет и какая она. Все-то скажет и расскажет про себя, что она и знает какая она тутова.
Дочь вытерла руками рот и нос и заговорила:
- Я знаю, папаничка, что я свинья ссаная.
- А и знает-то она, что она свинья ссаная! - подхватила мать.
- Я знаю, папаничка, что я гадина навозная!
- А и знает она, Колюшка, что она гадина навозная!
- Я знаю, папаничка, что я рванина блядская.
- А и знает она, Колюшка, что она рванина блядская!
- Я знаю, папаничка мой родной, что я мандавоха подлая!
- А и знает-то она, знает, что она мандавоха-то подлая!
- Я знаю, папаничка, что я потрошина гнойная.
- А и знает она, Колюшка, что она потрошина гнойная!
- Я знаю, папаничка, что я стерва засраная.
- А и знает-то она, что она стерва засраная!
- Я знаю, папаничка, родимый мой, что я жопа рваная!
- А и знает-то она, знает, что она жопа рваная!
- Я знаю, папаничка, что я проблядуха позорная.
- А и знает она, что она и проблядуха-то позорная!
- Я знаю, папаничка мой родненький, что я сволочина хуева!
- А и знает она, Колюшка, что она сволочина хуева!
- Я знаю, папаничка, что я пиздилища гнилая.
- А и знает-то она, ох и знает-то, что она пиздилища гнилая!
- Я знаю, папаничка, что я прошмандовка неебаная!
- А и знает она, Колюшенька, что она и прошмандовка неебаная!
- Я знаю, папаничка, что я сучара распиздатая.
- А и знает она, знает-то, что она сучара распиздатая!
- Я знаю, папаничка, что я хуесоска непросратая.
- А и знает она, Колюшка, что она хуесоска непросратая!
- Я знаю, папаничка, что я поеботина сопливая.
- А и знает она, Колюшка мой, что она и поеботина сопливая!
- Я знаю, папаничка мой, что я пиздопроебка конская.
- А и знает она, знает, что она пиздопроебка конская!
- Я знаю, папаничка, что я проблевотина зеленая!
- А и знает она, что она и проблевотина зеленая!
- Я знаю, папаничка, что я пиздапроушина дурная.
- А и знает она, что она и пиздапроушина дурная!
- Я знаю, папаничка, что я хуедрочка дубовая.
- А и знает она, Колюшка, что она хуедрочка дубовая!
- Я знаю, папаничка, что я залупень свиная!
- А и знает она, знает, что она залупень свиная!
- Я знаю, папаничка, что я колода.
- А и знает она, что она колода!
Дочь замолчала. Лицо ее было бледным и мокрым от слез и дождя. Она стояла неподвижно, опустив голову и сложив руки на животе.
- Оуох... - вздохнула Галина Тимофеевна, взяла два свертка и подошла к звезде.
В этот момент автобус дал гудок.
Галина Тимофеевна обернулась, посмотрела на стоящий у автостанции автобус и, пробормотав "щас, щас", стала быстро разворачивать свертки. В одном из них оказался кусок пожелтевшего сала, величиной с кулак, в другом какие-то коричневые крошки.
Быстро рассыпав крошки по клумбе, Галина Тимофеевна принялась натирать звезду салом, приговаривая:
- И все как было, и все как есть, и все как будет... и все как было, и все как есть, и все как будет... и все как было, и все как есть, и все как будет...
Автобус снова посигналил.
Старушка повернулась к дочери:
- Что ж ты стоишь, кобыла чертова! Бяги, уедет чай!
Неподвижная дочь вздрогнула, подхватила обе сумки и побежала к автобусу.
Обтерев звезду, Галина Тимофеевна положила сало на клумбу, вытерла руки о юбку и, прихрамывая, побежала к автобусу.
