Волосы. Как жаль, как жаль. Прощайте.
Волосики. Прощайте, красавцы.
Волосы. Нет, волосики нам ничего не расскажут.
Часть волос. Они ничего не знают.
Одна прядь. Они уже старенькие.
Другая прядь. Они миленькие.
Еще прядь. Они тоненькие.
Прядь над виском. Он бьется, сестры, сестры, сестры... все горячей... страшней...
Гости расходятся, прощаясь, остаются Эргали и Именинница.
Волосы. Ну вот, все ушли.
Волосы. Те волосики ушли.
Волосы. Ушли все шевелюры.
Все волосы. Как опали лепестки, потускнели рюмки, опустели зеркала.
Локон (поет). Ла-ла-ла ла-ла-ла. Я пьян. Тра-ла-ла.
Влюбленный локон (шепотом). Дальние, чуждые, молчаливые, поцелуйте меня.
Пьяный локон. Ла-ла-ла. (Видит зеркало.) Изумительный блеск, змеевиден мой вид, хрустали на извивах сверкают!
Влюбленный локон. Гордые, твердые, прильните ко мне, сплетитесь со мной.
Прядь над виском. О глупые, легкие, самовлюбленные, хвастливые сестры! Ваши клятвы любви - пух, ваша верность до смерти - прах, ваша нежность до крови - вздор, ваша служба родному - срам! Нет меры страданью! Вот разбивается бедное сердце Эргали! Жилка на виске лопнет, зальет нежное лицо кровью. Он что-то видит, видит! И не перенесет!
Волосы. О сестры, что делать!
Волосы. О сестры, что делать?
Волосы. О сестры, что делать?
Волосы. Нужно его заслонить!
Эргали склоняется над Именинницей. Волосы падают ему на лицо.
- Мы тебя заслонили, родной.
- От беды, дорогой,
- От страданья, родной,
- От смертельной опасности, милый.
- Мы тебя заслонили нарочно,
- Не гляди на нее.
- Не гляди на нее,
- Наш любимый, закрой свои глазки.
- Но что она делает?
- Ах, что она делает?
- Что делает Именинница эта? И кто она?
- Ах, что они делают оба?
(Влюбленный локон. Здравствуйте, милые, чуждые, нежные, здравствуйте снова. Но почему вы молчите? И так странно глядите? Вы тайна, глубокая тихая тайна в вас.)
- Что им нужно друг от друга?
- Что им нужно друг от друга, ах, сестры?
- Что они хотят сделать? Они едят друг друга? Ах, сестры!
- Что Именинница делает с нами? Своими когтями? Она рвет нас, сестры, рвет своими когтями, зубами, мы гибнем рядами, полками, скрипим, рвемся, падаем мертвыми взводами, сестры, о страшное это явление - Именинница!
- Ох, какая она!
- Да, какая она!
- Разглядите ее!
- Поглядите, какая она!
- Ее волосы не желают с нами знакомиться. Надутые глупые кудри, пустые, как белые куры! Пфи! Она вся в шерсти! В шерстке, подшерстке, пушке. На руках, на спине, а на солнце заметно - до глаз светлый пушок подпирает косые глаза Именинницы этой. Поглядите, у ней на спине что блестит? Свет от лампочки. Преломляется в чем свет? В светлых волосиках, плотно прижатых к спине.
- Давайте прильнем к ней, к этим волосикам, к шерстке.
- Давайте!
- Она будет рвать нас, когтить и кусать.
- Пускай мы погибнем, но надо упасть!
- Давайте!
- Давайте попробуем!
- Давайте обманем ее!
Волосы падают на Именинницу, та смеется, играет ими.
- Ей нравимся мы. Вот теперь и обманем. Как будем обманывать?
(Влюбленный локон. Милые, круглые локончики, хоть словечко мне подарите. Вы так твердо молчите, крутолобо глядите, покачиваясь вкруг лица вашей пушистой хозяйки. Тихие, твердые, слишком суровые, волосок к волоску в плотных рядах, в чудесных пустотах чужаку местечка не дадите, не пустите. Ах, я буду плакать над вами, плакать, вы развили меня.)
- Что им нужно друг от друга? Что им нужно друг от друга?
- Мы не можем ее обмануть.
- Мы не можем его заслонить.
- Мы не можем их удержать. Они так стремятся друг к другу.
- Они расшибут друг друга.
- Их нельзя подпускать!
- Их нужно разъять!
- Хотя бы смягчить удар. Провиснем меж ними.
- О! Сшиблись!
- Но что они делают, сестры?
- Это борьба миров!
- Наш любимый паук. Многоног, многорук, ты теперь вот такой, наш хозяин двойной, двуголовый, двуротый, двуполый.
- Это теперь звезда! Нужен меткий луч с той, занебесной, чтоб эту, дрожащую восьмиконечную пригвоздить навсегда, опустить в специальный раствор и показывать как редкость, как чудо морское, как игру природы - "любовная звезда", редчайшая баснословной цены игрушка для избранных, для богачей (простым труженикам недоступно). Поместить ее в отделе редкостей, алмазном фонде, бережно хранить в тишине и покое - настрадалась, натрепеталась. На черном бархате распластать ее...
- Что это, сестры?
- О, что это, сестры?
- Мы не знаем, что это?
- О, это опять не звезда. Не любви. Не игра природы. Это что же такое теперь?
- Развалилась звезда на двоих голышей.
- Надо упасть нам, сестры.
Волосы падают, закрывают Эргали.
- Они не умеют. О сестры. О люди. Они не умеют навеки остаться звездой. Они любят двигаться и разрываться, и у них нет терпения. Они не умеют расти из своих любимых. Они не умеют любить.
- О да.
- О да.
Именинница уходит.
Прядь над виском. Я говорю вам в сотый раз, он не проживет и ночи. Он видит, по-прежнему видит. Даже сильней, чем прежде. И он бьется, по-прежнему бьется, сильнее уже невозможно...
Волосы. Он не слышит нас.
- Он не знает, как мы любим его.
- Он не знает, как мы всегда с ним.
- Он думает о ней.
- Именинница в нем поселилась.
(Влюбленный локон. Дальние, гордые, неразговорчивые, где вы теперь?)
- Он не хочет с ней расставаться.
- Он любит ее больше нас.
- Да, он любит ее больше нас.
- Слава богу, люди не умеют любить.
- Слава богу.
- Слава богу.
Локон на виске. Он даже больше не бьется, сестры. Он открыл все свои раны, милые сестры. Это красные раны, сестры, глубокие, как колодцы. Они сверкают от крови. Он не дождется зари.
Эргали пьет из китайской чашки.
Волосы. О вот, вот что утешит его. Вот что погасит его раны, сестры. Вот что умоет его глазки. Укачает его сердце.
- Он будет спать?
- Он будет спать.
- Он будет расти. Это любовь. Он будет расти из нее одной, из Именинницы, как мы растем из него.
Эргали садится, сжавшись, подобравшись, собравшись, завесив себя волосами. Наступает утро, и много-много света играет в пустых остреньких рюмочках.
- Мы его заслонили как домик.
- Мы его красношелковый домик.
- Он подобрал колени, прижал их к груди, крепко-крепко себя обнял, он в красношелковом домике. В нас.
- Он может нас разводить, увеличивать домик. Мы легко и покорно отступим, сухие, рассыпаясь под пальцами его немеющими, и снова прильнем к нему, теплые, тихие. Мы ему служим.
- (Тревожно.) Сестры, он думает, что это не домик.
- Он думает, что это - Та.
- Он видит ее одну.
- Она в нем разгорается.
- Он думает, что живет в ней, красношелковая, она его обвила повсюду. Он живет в ней, прилип, как сыночек.
- Он в ней поселился, привился, росточек.
- Давайте всего, всего его обовьем.
- Давайте, давайте.
Волосы спадают до самого пола, совсем скрывают Эргали спящего.
- Он ушел в нее навсегда.
Волосы плачут.
- Пусть он так думает. Нам все равно. Мы-то знаем, что это мы. Мы его любим. Мы.
- Да, это мы. Как жаль, что он видит ее, а не нас. Как жаль, что любимые видят не нас. Как жаль, что любимые слепы и видят не нас и не нас, а только каких-то чужих именинниц.
- Как жаль, что любимые любят не нас. Как жаль, что гоняются вечно за тенью. Как жаль, что они умирают всегда и те умирают, за кем они гнались. И мы остаемся одни. И молча влачим свои дни.
- Ах, как он видит ее! Как он видит ее! Он ее видит так, как никогда не расскажет. Люди этого не умеют. Люди от этого умирают.
- Он видит ее взглядом любви.
- Он закрыл свои глазки и спит.
- Смотрит взглядом любви - там она, в глубине, в своей шелковой шерстке... но дальше мы не расскажем, люди от этого слепнут.
- Как хорошо, что больше не будет Именинницы. Он снова будет носить нас в гости. Повязывать черной лентой. Выносить нас в свет.
- Как пышный букет.
- Он будет ухаживать за дамами.
- Беседовать с кавалерами.
- И улыбаться над чаем, нами качая.
- И отражать нас в стеклах, зеркалах и ветерках.
Вбегает Именинница.
Злые локоны Именинницы. Ха-ха-ха!
Именинница выпускает Вошку.
Вошка. Руки вверх!
Все волосы. Это конец! Мы погибли! Конец!
Конец
