ВО ВЕСЬ ЭКРАН
его ладонь с этой неровно обломленной ничтожной корочкой.
всплеск наглой музыки!
Невозмутимо пилит смычком одутловатый скрипач С-213.
ЗАТЕМНЕНИЕ МЕДЛЕННОЕ.
ба-бам! — оглушительно бьют железом о рельс. — Ба-бам!
ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ КРУПНО.
Рука в гимнастерке медленно бьет молотком о висящий качающийся рельс.
На алом восходном небе — черный силуэт зоны: вышки черные по краям экрана, соединенные сплошным забором, над ним — заостренные столбы с фонарями и колючая проволока во много нитей. Черная.
Зона медленно проплывает, как видна она изнутри.
Одна вышка переходит в другую. И снова проволока. Потом полукругло вытянутые верхушки ворот.
Ворота — выше забора. Они — двойные во всю их высоту. Простые, деревянные. Но что-то готическое в них. Что-то безысходное.
Только тут смолкают мерные удары в рельс.
Ворота распахиваются к нам.
А МЫ ОТСТУПАЕМ.
И видна теперь долгая прямая «линейка» — дорога, ведущая сквозь ворота. Ничем не обсажена, голая, меж бараков.
На ней — три тысячи спин! Три тысячи спин по пять в шеренгу! В одинаковых черных курточках с крупными белыми лоскутами, пришитыми меж лопаток неаккуратно, неровно — номера! номера! номера!
МЫ ПЛЫВЁМ
над колонной, как над таблицей логарифмов.
КРУПНО.
Артистическая рука с кисточкой. И одна такая спина. Кисточка кончает выписывать номер: Ы-448.
Человек поворачивается. Он выше окружающих, даже долговяз. Лицо худое. Пока тот же номер ему выписывают над козырьком шутовского картузика, он говорит:
— Гран мерси! Вы очень любезны. Как сказал некий поэт: "Есть еще хорошие буквы — Эр! Ша! Ы!"
За его спиной торопливое движение.
голос:
— Гедговд! Бакалавр!
Ы-448 из-под кисти бросается догонять.
Разведя полы своих черных курточек, пятерки арестантов отделяются от колонны и проходят раздельно на обыск.
Пять надзирателей с голубыми погонами и голубыми околышами фуражек стоят прочно, расставив ноги, и в обнимку принимают и обхлопывают заключенных.
Пройдя обыск, заключенные добегают к воротам и снова выстраиваются по пять.
За воротами снова счет:
— Одиннадцатая! Двенадцатая! Тринадцатая!..
Названная пятерка отделяется от задней колонны и переходит в переднюю.
А там — еще один пересчет.
Кругом — оцепление автоматчиков. Автоматы наизготове. Угрожающие нахмуренные конвоиры.
В строю — Гедговд. Он что-то заметил в стороне, просиял, тормошит соседей:
— Посмотрите, посмотрите, бригадир! ЧЕслав! Гавронский! Скорее! Вон, где машины ждут каменный карьер.
С ним рядом Р-863, тонконосый Гавронский, и бригадир Т-5, могучий парень, широколицый, курносый. Он поворачивается туда же:
— Ну-у-у!..
Они видят:
в косом радостном свете восхода стоят два потрепанных ЗИСа с пустыми кузовами, передняя часть которых отгорожена железной решеткой. За решетками сидят на крышах кабин по конвоиру. Автоматы их до времени беспечно лежат на коленях, но уже и сейчас направлены дулами в кузова. Внизу, прислонясь к борту одного из ЗИСов, ждут в бравых позах остальные конвоиры. Они как будто застыли, фотографируясь. Станковый пулемет выставлен у их ног. Но где же их офицер?.. В кабине на командирском месте сидит и высунулась сквозь окошко дверцы большая овчарка. Умная злая морда. Оскаленные зубы. Смотрит на нас,
на колонну заключенных. Длинный Гедговд в строю поднимает длинные пальцы:
— Ах, как забавно! Страна восходящего солнца!
Опять тот же живописный неподвижный снимок — конвоиры залиты утренним солнцем. И собака не поведет головой.
Бригадир Т-5 усмехается:
— Сторонники мира!
Они трое, рядом. Гавронский впился в увиденное. Его лицо опалено шляхетским гневом.
Аккорды 12-го этюда Шопена доносятся как ветерок. Он шепчет:
— Да-а… Они — за мир!
Конвоиры, ЗИС, собака высунулась. Никакого движения. Фотография!
… Они — сторонники мира! Такого мира, чтоб автоматы и собаки были у них, а мы…
траурные ритмы. Тихо, во настойчиво.
Долгая колонна заключенных, руки за спину, головы опустив, тянется уныло, как на похоронах. В двадцати шагах от нее слева и справа — автоматчики, колонной по одному, в разрядку.
МЫ ПОДНИМАЕМСЯ
Колонна и автоматчики видны нам сверху. Длинные черные тени от невысокого солнца.
И не одна эта колонна, а много их, расходящихся степными дорогами от главных ворот.
И весь лагерь сверху — прямоугольник, обнесенный забором и вышками. Внутри еще заборы в зоны, бараки, линейки и ни деревца.
МЫ ОПУСКАЕМСЯ
к одной из выходящих колонн, к другим воротам.
Эта колонна — женщины… С такими же номерами на груди, на спине, на шапке, на юбке. В таких же платьях и телогрейках, забрызганные глиной, штукатуркой.
ВЕСЬ КАДР БРЫЗГАМИ РАЗЛЕТАЕТСЯ.
Это — брызги щебня от камня,
от молота, опускаемого черной рукой заключенного, дробящего камень на щебень. Однообразно он поднимает и опускает молот.
стук многих молотков по камню.
Целая бригада заключенных сидит на земле, на камнях — и бьет камень на щебень, камень на щебень.
Не трудно как будто, а говорить не хочется. Не трудно как будто, а работа каторжная.
И так же вручную другие зэки относят набитый щебень носилками.
Медленно относят. Еле покачиваются спины их с латками-номерами.
Они взносят носилки на помост и высыпают щебень в пасть бетономешалки.
гудит бетономешалка.
И следующие туда же.
И следующие.
А внизу в подставляемые носилки-корытца бетономешалка выливает бетон.
И этими корытцами пары зэков несут и несут бетон.
Все — одной дорожкой, как муравьи.
Как муравьи.
И — трапом наверх. И идут по лесам вдоль опалубки.
И выливают свой бетон. И назад.
Торчат, уходят вдаль вертикальные стойки лесов и опалубки. Вспышки электросварки.
Большое поле стройки вокруг здания. Нагорожено, наставлено, навалено. Строятся и другие здания.
Клочок строительного поля.
КРУПНЕЕ.
Земля вылетает из траншеи от невидимых лопат. Сбоку — ноги стоящего в лагерных тупоносых ботинках.
из траншеи голос:
— Бригадир! Ну, смотри, опять обвалилось. Как копать?
От ботинок на вверх — и весь бригадир, Т-5. Очень хмуро он смотрит
вниз, в траншею. Она уходит за оба обреза экрана — узкая глубокая щель с обвальными песчаными краями. Там внизу, когда копающий наклонится, — кажется, он совсем на дне, черепаха с белой латкой на спине. Сюда наверх, в нас, летят из траншеи сыпки с лопат.
шорох сыпков земли.
Их четверо копает. Озабоченный низенький мужичок с черной небритой щетинкой. И Гавронский, Р-863. Но только долговязый Гедговд, распрямившись, почти достает до верха траншеи. Он опять улыбается:
— Покойная мама всегда предупреждала меня: Саша, ты плохо кончишь! Ты кончишь плохо — ты женишься на проститутке!.. Но боюсь, что до этого заманчивого конца я не доживу! Вчера Сатурн зловеще вступил в восьмой квадрат. Это очень меня беспокоит.
Бригадир хмурится. И слушает и не слушает.
— А ну-ка, Бакалавр, пошли со мной.
Наклоняется и протягивает руку Гедговду. Тут уцепился, карабкается из траншеи. Выбрался, но из-под ног его обваливается косяк песчаной стенки. Гедговд оборачивается, качает головой.
И — вслед за бригадиром. Тот быстро шагает, широкая спина.
Мимо них опять — с носилками, с носилками…
И сидит на земле, как на восточном базаре, та бригада, что бьет камень на щебень.
удары молотков о камень.
И тачки катят вереницей, железные тачки. "Машина ОСО"! — две ручки, одно колесо…
грохот тачек, повизгивание колес.
Вот и подходят — близится дощаное временное здание, на фанерной двери кривая надпись углем: «Контора». Бригадир обернулся:
— Подожди меня здесь, Бакалавр. Если еще раз откажут, так мы… Обещающе кивнул, вошел в контору.
Мимо Гедговда Проходит автомобиль-самосвал и останавливается перед вахтой, тоже дощаной некрашеной будкой. Гедговду видно, как из вахты выходит ефрейтор, подходит к кабине шофера, проверяет его пропуск. На подножку вскочил, заглянул в кузов — не уцепился ли кто там? Потом прошел
к воротам — двойным, решетчатым из брусков. Внутренние развел внутрь, внешние — наружу.
А между конторой и вахтой — трое заключенных ошкуряют топорами долгие бревна.
стучали топорами — и перестали разом.
По всему низу экрана тянется их бревно. А они подняли глаза от топоров и покосились
туда, на открытые ворота. Самосвал, покачиваясь, прошел сквозь них.
а сзади нас — опять сигнал грузовика.
Ефрейтор от ворот оглянулся, но не оставил ворот открытыми, свел и внешние и внутренние.
Трое опять наклонились над бревном, работают.
стучат их топоры.
