Постукивая тупым концом карандаша по настольному стеклу, Федор Андреевич сумрачно нахохлился. Так он сидел долго в отчужденной тишине, прощально оглядывая кабинет, ряды стульев у стен и у приставного стола. Он помнил, кто и где сидел во время совещаний и планерок. У каждого было свое привычное место - у главного инженера, главного механика, начснаба, начальников цехов, смен, бригадиров, если до них доходило дело. Старшие - за приставным столом, все прочие - у стен. Оказывается, и Петряев сидел у стены! Вон на том стуле у входной двери. Маскировался, шельмец, под массу, под серого. А сам исподтишка, выходит, прицеливался к его креслу!
Вспомнилась первая вылазка Петряева на одном из таких производственных совещаний. Тог-да Федор Андреевич не придал значения этому его выпаду. Думал: молодой, охота покрасоваться, с молодыми это бывает. Завод в то время не уложился в квартальный план. Вышли из графика почти все цеха, и особенно отстал сборочный. Досадный затор образовался даже не столько на самой сборке, сколь на пустяке - на окраске внешних деталей. Начальник сборочного цеха Рудяк, в чьем ведении находились бригады отделочников, только развёл руками: "А что я могу сделать, товарищ"! Сами знаете, какое положение. Я и так в ущерб сборке снял часть слесарей. Все сочувс-твенно молчали: в городе свирепствовала эпидемия гриппа, и в цехах бюллетенило много рабочих. У Рудяка же, как назло, вышли из строя все три сменные бригады отделочников. И вдруг попро-сил слово Петряев.
- Тут такое дело...- начал он своим невнятным голосом, по привычке подталкивая на пере-носье очки.- Перед этим совещанием я зашел на наш здравпункт и выписал кое-какие данные...- Достав блокнот, он принялся перелистывать страницы, и в кабинете воцарилась неловкая тишина ожидания.Ага, вот! - наконец объявил Петряев и опять подтолкнул свои очки.- По состоя-нию на сегодняшний день на бюллетене побывало: по литейному цеху тридцать два процента рабочих, по кузнечному цеху - двадцать восемь, по термообработке - двадцать три, по механи-ческому - двадцать и пять десятых. А вот в отделочных бригадах товарища Рудяка - шестьдесят четыре процента...
- А я тут при чем? - обернулся Рудяк.
- Вырисовывается любопытная картина,- продолжал Петряев, оставив реплику Рудяка без внимания.- Число заболевших гриппом среди отделочников вдвое и даже втрое больше, чем в остальных цехах. Что это - случайность? Если вдуматься, то тут нет никакой случайности. Напротив - это прямое следствие отсталой технологии...
- Ты давай по существу,- снова не вытерпел Рудяк.- Нечего разводить демагогию!
- Пожалуйста, давайте по существу. У вас, товарищ Рудяк, люди работают переносными красочными разбрызгивателями в обыкновенном открытом помещении. Красители, как вам извес-тно, составлены на ацетоновой основе высокой летучести. Вентиляционные устройства при такой концентрации вредных испарений малоэффективны. Применяемые противогазы и респираторы - далеко не лучший выход: дыхание через фильтры утомляет рабочих, снижает производительность труда, а следовательно, и заработки. Некоторые, посмотря на предупреждения, все-таки предпочи-тают работать без масок. Выдаваемое же дополнительное питание - почти нулевая компенсация для организма, испытывающего систематическое кислородное голодание. И вот вам результат шестьдесят четыре процента отделочников свалил грипп. У меня складывается впечатление, что мы тут пытаемся переложить вину за срыв производственного плана на так называемое стихийное бедствие. В главке, надо полагать, это непредвиденное обстоятельство будет принято во внимание, и нам, в сущности, не грозят никакие такие особые неприятности. И все-таки, если начистоту, в значительной мере виноват не грипп, а мы сами, наша рутина, наше недальновидное сиюминутное делячество.
При этих словах Петряев продолжительно посмотрел на Федора Андреевича, и Федор Андре-евич, нетерпеливо ерзнув в своем кресле, вынужден был перебить:
- А что вы предлагаете, Петряев?
- Я предлагаю покончить с этой кустарщиной.
- А конкретно? - Федор Андреевич посунулся вперед и даже приставил ладонь к уху - отчасти потому, что Петряев говорил издалека, от входной двери, говорил, как всегда, невнятно, но больше для того, чтобы подчеркнуть, что ничего вразумительного он от него не ждет по обсуждаемому вопросу.Ну-ка! Ну-ка! Да ты громче! Ты что, не обедал, что ли, бубнишь под нос, как тетерев!
Петряев покашлял в кулак и, повысив голос, заговорил, глядя на Федора Андреевича поверх запотевших очков:
- Я предлагаю разработать специальные окрасочные камеры с полной герметизацией, обору-довать их системой разбрызгивателей различной направленности в зависимости от окрашиваемой поверхности и конфигурации детали. Кроме того, при современном уровне автоматизации нет ничего сложного вынести управление всеми этими системами на отдельный пульт. Это во много крат ускорит процесс окраски, оздоровит условия труда и высвободит излишних рабочих. Я не подсчитывал, какую экономию средств даст это заводу, но выгода и так вполне очевидна. По существу, всей окраской может управлять какая-нибудь девчонка в белом халатике...
- Гм... В белом халатике...- Федор Андреевич откинулся на спинку кресла, но тут же вско-чил из-за стола, и шея его палилась раздраженной багровостью.- А план? Пла-ан! Как все-таки быть с планом? Вот сегодня, завтра?! Кроме всяких распрекрасных прожектов насчет белых халатиков существует еще повседневная обязанность перед государством выпускать продукцию в строго установленном количестве, и ни на штуку меньше! Как прикажете быть с этим?!
Вообще-то Петряев говорил дело, и над его предложением следовало как-нибудь подумать на досуге, но Федора Андреевича раздражало то, что этот тихоня, ни с кем не посоветовавшись, полез копаться в бюллетенях, самолично учинил ревизию и вот теперь перед всеми размахивал блокнотом, в котором черт знает еще чего написано. И он резко оборвал Петряева, собравшегося еще о чем-то там дискутировать:
- Ладно, садись, садись, Петряев! Все ясно. Твоими устами да мед пить, а нам надо план делать.
Петряев послушно сел, спрятал в карман блокнот и уставился в пол. И, утираясь платком, переходя на деловой тон, Федор Андреевич отдал распоряжение начальнику сборочного цеха:
- Возьмешь пока людей в конструкторском бюро. И я кое-кого из заводоуправления подбро-шу. Покажешь им, как и что надо делать. Пусть красят. Но смотри мне, чтоб план был! А то усло-жнять, запутывать дело все мы мастера... Умники, понимаешь...
Были и еще неприятные объяснения с Петряевым. Однажды он отказался получать прогресси-вку. Завод не дотянул что-то там самую ерунду, процента два до декабрьского плана. Решили все же сведения округлить: не лишать же коллектив из-за этого пустяка дополнительной оплаты, да еще под такой праздник, как Новый год! Договорились с начальниками цехов, чтобы добрали эти два процента в январе. Так нет же, Петряев уперся - и ни в какую! "Не буду, говорит, получать, и все! Не могу, говорит. Понимаете, не мо-гу! Это, говорит, меня унижает!" И опять тогда вспылил Федор Андреевич: "Так что ж, по-твоему, это я для себя, что ли?! Черт с тобой, не получай, но не поднимай бучу, зачем же людей подводить, портить им праздник!" А он: "Знаете что, Федор Андреевич, рабочие, конечно, эту вашу незаконную подачку возьмут и потом задним числом отработают. Но уважать нас не будут. Мы же этой своей добротой топчем рабочую гордость, опошляем самую суть соревнования". Вот даже какие кидал формулировочки! Ну знаешь, сказал тогда ему Федор Андреевич, говорить говори, да не заговаривайся... Да и анонимку наверняка он написал. Кто же еще? Все в свой блокнот копил, записывал... Впрочем, теперь и не поймешь, от кого ждать подножку. Вон Рудяк, сам же наушничал про Петряева, а теперь, когда учуял, что он, Федор Андреевич, уходит с поста, готов переломиться пополам перед новым хозяином.
Даже и теперь пустые стулья казались ему сотрудниками, молча ожидавшими его кончины...
Потом взгляд его нечаянно остановился на каком-то портрете, только теперь обнаруженном справа, на глухой стене. Стекло в раме отсвечивало бликами, и было не разобрать, кто там изобра-жен. "Фу ты черт,- пробормотал Федор Андреевич, все еще недоумевая.- За делами и головы поднять было некогда". Он грузно поднялся и подошел к раме. Это было изображение Гагарина. Рассматривая улыбчивого человека, обеспечившего себе бессмертие, Федор Андреевич вдруг остро осознал свое непоправимое одиночество, такое, как будто поезд ушел, а он остался, в чем был, на неприютном пустом полустанке. Неожиданная идея шевельнулась в захмелевшей голове Федора Андреевича. Кряхтя, он с трудом влез на стул, осторожно потоптался подошвами, испро-буя его прочность, и, оглянувшись на дверь, снял с крюка багетовую раму. Картон, подложенный сзади, серел накопившейся пылью. Федор Андреевич рукавом протер верхний угол картонного задника, пристроил раму на коленях и размашисто, крупно расписался директорским карандашом. "Брехня! Этого не снимете!" - проговорил он, тешась мстительной мыслью, что пока будет висеть Гагарин, до той поры будет незримо присутствовать здесь и ОН, хотя бы в виде своего факсимиле. "Ну вот и все..." - подвел черту Федор Андреевич и, еще раз оглядев кабинет, теперь уже с полуметровой высоты стула, шагнул вниз, как с пьедестала. Сейчас, когда прошло время, Федор Андреевич стыдился той своей выходки. Глупое мальчишество. Спьяна, с досады. Но тогда оставить это напоминание о себе казалось ему необходимым и даже справедливым перед исто-рией.
