- В фермерство в первые годы пошли многие лучшие люди села, можно сказать, элита, - поделился как-то со мной своими выводами опытный сельский руководитель, прошедший школу председателя колхоза. - Пошли агрономы, инженеры, экономисты, которым надоели плохая работа, вранье, показуха. Они поверили государству, которое их обмануло.
Не только инженеры и агрономы, добавлю я, но и часть лучших механизаторов - таких, как Пономарев. И свои двести ли, триста ли гектаров земли они бы всегда обработали, с доброй помощью в начале пути.
Во времена прежние, когда в крестьянской России делились семьи, отец сыну не только клочок земли давал, но и тягло, инвентарь, семена. Чтобы не по миру сынок пошел, а сразу в работу. Нынче - иное. На словах высокая власть ратовала за фермерство: "Наше будущее! Наш завтрашний день!" А что кроме слов? Лишь обман за обманом.
Они ведь не только хотят, они умеют на земле работать. Пономарев, Дубовов, Каледин. Они не чета тем "фермерам" - лодырям и пьяницам, которые землю брали, чтобы... бурьян разводить гуще, чем в совхозе. Вот они, их поля, по колено в осоте. Хлебных же полей, повторю, лишь четыре: Пономаревых, Каледина, Карасевича да совсем малое - Дубовова. Четыре клочка, словно четыре родника в жаркой пустыне.
Нет, не приезду американского миллиардера надо радоваться, а тому, что живет и работает возле Белого ключа русский пахарь Тимофей Константинович Пономарев с сыновьями и внуками. Дай ему Бог здоровья и долгих лет. Без него пересохнет тот невеликий ручеек, который течет год от года.
* * *
Было время, когда здесь, возле хутора Большой Набатов, на донских берегах, в летнюю пору - не протолкнуться: машина - возле машины, палатка - возле палатки. Отдохнуть, покупаться в Дону, рыбки отведать, арбузов и прочих овощей да фруктов съезжались москвичи и ленинградцы, волгоградцы и ростовчане, украинские шахтеры и тюменские нефтяники. Нынче же - тишина и безлюдье. Лишь наша машина ночевала на донском берегу.
Тихое утро. Поднимаюсь на высокий прибрежный курган. С него далеко видать. Для подмоги - бинокль. Предо мною в ложбине, в устье речки с милым названием Голубая, лежит хутор. Вокруг него - курчавая зелень займищного леса, зеленые поляны, луга.
Хутор дремлет в утренней тишине. В огородах кое-где копошатся люди. Старый Вьючнов поливает из шланга картошку. Огород у него просторный. А годы немалые - за восемьдесят. Вижу, как по пустынной улице идет от дома бригадир, направляясь к машинному двору. Хотя "машинный двор" понятие для этого хутора условное. На выгоне грудится техника, ломаная и гожая. Там же - цистерна для топлива. Пустая. Может, лишь на донышке - неприкосновенный запас, "для крайнего случая". Там же крохотная, полуразваленная мастерская - кузня, как их раньше называли.
Время - месяц июль, позднее погожее утро. Хлеба поспели: бронзовеет пшеница, серебрится ячмень. С горы все поля видны: набатовские, евлампиевские. Тишина и покой. Зелень, желтизна поспевших хлебов, синева тихого Дона.
На хлебных полях, у колхозной скотины, возле кузни - никого. Бригадир, один-одинешенек, сидит, ждет.
Вчера мы с ним долго разговаривали. Он - здешний, хуторской. Считай, всю жизнь прожил в Большом Набатове. Тракторист, комбайнер, теперь - бригадир.
- Как жить... Как работать... - вздыхал он. - У нас один комбайн. Начал сегодня молотить, комбайн сломался. Чиним. А чем ремонтировать? За два года ни одной запчасти не получили. А теперь и вовсе: за долги электричество в машинно-тракторной мастерской, на центральной усадьбе, отключили. Пора уборки.
Во время нашего разговора вдали поднялся столб дорожной пыли. Это гусеничный трактор катил, с культиватором.
- С поля? - спросил я. - Солнце вон где. Пять часов времени, еще работать и работать.
- Наработались, - ответил мне бригадир. - Вон и другой работник пылит. В четвертом часу выехали.
- Рано, - сказал я. - По холодку.
- В четвертом часу дня, - уточнил бригадир, - еле выгнал их. Уже наработались. А сколько наработали? Спросите их. Сейчас подкатят "орлы".
Подкатили и вправду "орлы" - молодые ребята.
- Чего приехали? - спросил их бригадир.
- Шестой час. Конец рабочего дня.
- Да он у вас и не начинался, рабочий день.
- Мы ремонтировались.
- Ну так и работали бы. Чего ездили зря?
- Конец рабочего дня. Надо, сам поезжай... А мы...
Пошли речи известные.
За два дня двумя тракторами "орлы" прокультивировали 37 гектаров паров. Норма же на смену одной машиной - 40 гектаров.
- Как работать, как жить... - сокрушался бригадир. - Ведь мы же от результатов работы и получать будем. А что получать? Завтра не пущу их на поле. Пусть стоят. Тракторы будут целей и горючее, чем такая работа.
Это было вчера. Нынче - воскресный день. Пора уборки. В полях - ни души.
В этом коллективном хозяйстве с января по день нынешний, июльский, работникам платили один раз по 30 тысяч рублей, к празднику. И - все. В прошлом, 1994 году осенью расплачивались овцами да коровами. Денег не было. Одни долги.
В начале года договорились платить каждой бригаде по результатам сделанного. Собрал урожай - получи 10 процентов от него. Вырастил скот получи 10 процентов от привеса и от полученных телят.
Плохо ли, хорошо, но что-то посеяли. Теперь пришла пора убирать урожай. Жаркое лето. Плохие хлеба, но поспели они, и других не будет. Девять часов утра, а в поле - тишь. Но я привык мерить все старыми мерками: хлеб поспел, дни жаркие, ни ячмень, ни пшеница долго стоять не будут, осыпятся. Какие тут могут быть воскресенья!
Потом, во второй половине дня, я возвращался в Калач. Пятьдесят километров пути. Ни одного комбайна не увидел. Ни одна машина с хлебом мне не встретилась. Поистине глухая пора уборки.
По дороге попадались лишь легковушки. Это селяне возвращались с райцентровского базара. Кто-то продавал там мясо, кто-то - творог, сметану, яйца. Жить-то надо. Повторю: за шесть месяцев лишь единожды получили они по 30 тысяч рублей.
* * *
На хутор Павловский, в Алексеевский район, к давнему знакомцу Николаю Милованову нынче прибыл я ко двору вместе с сеном. Но если в прошлом году я с радостью помогал ставить скирд ли, стог, то теперь за вилы браться не хотелось. То ли сено, то ли дрова? Будылья осота чуть ли не в руку толщиной, седые головки пуха-семян. Поднимешь навильник, по ветру - туман. Летит пух.
- Такое сено лишь козам класть, - говорит Николай. - Чего-то обгрызут, остальное - в печь. Тем более что угля на топку второй год не покупаем, денег нет. Двести тысяч рублей с лишним за тонну просят. Мне нужно на зиму три тонны. Значит, шестьсот тысяч. Это как раз столько, сколько я заработал за два года: девяносто четвертый и девяносто пятый. Но денег этих я не видел, лишь обещают отдать. Вот и приходится топить, как в старые годы, кизяками.
Итак, два года здесь не платят зарплату, записывая ее на бумажках в колхозной бухгалтерии. Порой в счет этой "зарплаты" дают постное масло или килограмм-другой колбасы (в колхозе пустили свой колбасный цех).
Денег в колхозной кассе давным-давно нет. А когда они и появляются, то идут на нужды первоочередные: горючее для техники, запчасти. Но всего этого внатяг. И потому хорошо, если треть колхозной пашни кое-как, но обрабатывается. На остальной - не первый уже год растет всякий бурьян. К зиме - кормов нет. Покупать не на что. Придется, видимо, свиноферму закрыть. Того же колхоза когда-то огромный свинокомплекс в соседнем хуторе уже закрыт, помещения и оборудование растаскиваются. Остаются коровы и молодняк. Для них кое-какие корма на зиму запасают. Но жить они будут явно впроголодь.
Грядущая бескормица для скота - беда не только этого колхоза. Во всей округе и во всей области поголовье крупного рогатого скота и нынче значительно уменьшится. Нет кормов. И если прежде, при засухе, везли солому не только из Ставрополья и Краснодара, но даже из Прибалтики, то нынче помощи ждать неоткуда. Крупный рогатый скот, коров, маточное поголовье, будут вырезать. В сентябре - октябре сдать скот на мясокомбинат будет очень трудно. И потому уже сейчас, загодя, дальновидные хозяева начнут забой.
Такая вот жизнь. Не больно укладывается она в привычные понятия: два года зарплату не выдают людям, а ведь зарплата не та, что у шахтеров, нефтяников, железнодорожников. За два года лишь 800 тысяч "набежало" у свинаря Милованова. Не отдают их. А это значит, что работал и работает он бесплатно, как и другие здешние колхозники.
На хуторе Павловский живут не только колхозники, но и фермеры. Два ли, три года назад, когда фермерство лишь начиналось, прикидывали мы с председателем здешнего колхоза: кто может работать самостоятельно? Таких было немного. Братья Березневы, Иванов с товарищами. Прошло время. И оказалось, что даже они не смогли. Почти все снова вернулись в нищий колхоз... Не от хорошей жизни!
* * *
Название села - Громославка. Но особо громкой славы оно не обрело. Лишь в последние годы приходилось слышать: "...в Громославке колхоз разошелся", "...в Громославке весь скот перерезали...".
