Болеслав Маркевич - Марина из Алого Рога

Злобно взглянулъ на нее господинъ Самойленко, и лысина. его мгновенно побагровѣла.

— Ты такъ глупо разсуждаешь, закричалъ онъ на дѣвушку, — потому… потому въ тебѣ кровь… И, какъ бы спохватившись, тотчасъ же мягче примолвилъ: сумбуръ одинъ изъ книгъ-то вычитала!…

— Ничего тутъ книги не виноваты, хладнокровно отвѣчала она, хотя лицо ея мгновенно поблѣднѣло, — а только какъ вы себѣ тамъ ни толкуйте, а все же онъ, каковъ ни есть, графъ, а вы его управляющій…

— А мнѣ наплевать на этого графа, совсѣмъ ужь разсвирѣпѣлъ Іосифъ Козьмичъ. — Завтра съ нимъ попрощаюсь, такъ, можетъ, почище его самъ графъ буду!…

Онъ обернулся всѣмъ своимъ грузнымъ тѣломъ, поймавъ налету взглядъ Марины, съ любопытствомъ обращенный къ дверямъ, выходившимъ въ садъ.

Онѣ были раскрыты на половину, и изъ-за нихъ господинъ Самойленко различилъ кого-то ему незнакомаго, подымавшагося по ступенькамъ лѣстницы, что вела изъ сада въ библіотеку.

— Кого вамъ угодно? крикнулъ онъ гнѣвно подъ свѣжимъ еще впечатлѣніемъ перемолвки своей съ Мариной.

— Я ищу здѣшняго управляющаго, отвѣчалъ густой и въ то же время мягкій, словно звукъ віолончелевой струны, голосъ, и на порогѣ залы показался человѣкъ довольно высокаго роста, въ изношенномъ сѣромъ пальто, съ блѣднымъ, усталымъ лицомъ и густыми, почти совершенно сѣдыми волосами, падавшими со всѣхъ сторонъ большими взъерошенными кольцами.

— Кого вамъ? повторилъ свысока управляющій.

— Осипа Кузьмича Самойленко, отвѣчалъ нововошедшій, подымая на него большіе и усталые, какъ и вся его наружность, глаза.

— І-о-сифа Козь-мича, поправилъ его господинъ Самойленко:- онъ передъ вами…

— Ахъ, это вы… я очень радъ, проговорилъ тотъ, очевидно нѣсколько озадаченный такимъ пріемомъ. — Я… я графъ Завалевскій…

Іосифа Козьмича точно черепицей съ крыши по головѣ хватило. Онъ совершенно растерялся.

— Ваше сіятельство, помилуйте, захлопоталъ онъ, прижимая обѣ руки къ груди и топоча на мѣстѣ словно помимо его воли заходившими пятнами, — какъ же вы такъ… пѣшкомъ… и черезъ садъ?… За вами послана… четверня, въ коляскѣ… Неужели?…

— Очень вамъ благодаренъ, поспѣшилъ сказать графъ, лошади ждали насъ у станціи желѣзной дороги, и мы отлично ѣхали, но тутъ, верстахъ въ четырехъ, на пути, лопнула у насъ шина на колесѣ. Къ счастью, тутъ же недалеко оказалась кузница, куда мы кое-какъ дотащились… Со мною одинъ пріятель ѣдетъ, князь Пужбольскій, — онъ тамъ остался съ людьми, пока наварятъ новую шину, а я предпочелъ дойти сюда пѣшкомъ…

Господинъ Самойленко между тѣмъ успѣлъ овладѣть собою; ему стало ужасно досадно за то невольно овладѣвшее имъ чувство приниженности и страха, которое онъ выразилъ въ первую минуту предъ графомъ, да еще въ присутствіи Марины, и закинувъ голову назадъ:

— Такая непріятность съ каждымъ можетъ случиться, преувеличенно развязнымъ тономъ заговорилъ онъ, — я кучеру своему далъ приказаніе запречь лошадей въ экипажъ, въ которомъ я ѣзжу самъ, и, конечно… очень жалѣю… но провѣрять вѣрность шинъ не входило въ кругъ моихъ соображеній… и, такъ-сказать, обязанностей…

Іосифъ Козьмичъ остался очень доволенъ этимъ изъявленіемъ независимости своей и достоинства и съ торжествомъ на челѣ покосился на Марину. Но она не глядѣла на него и все въ томъ же положеніи, у стола, упершись головой объ обѣ руки, съ какимъ-то нетерпѣливымъ любопытствомъ въ загорѣвшихся глазахъ слѣдила за каждымъ словомъ, за каждымъ движеніемъ Завалевскаго.

А графу понравилась выходка его управляющаго. "Не рабствуетъ по-крайней-мѣрѣ", подумалъ онъ.

— Мнѣ было бы очень досадно, если бы этого со мною не случилось, весело сказалъ онъ. — Я пошелъ одинъ по дорогѣ… и, вообразите, послѣ двадцати пяти лѣтъ отсутствія, узналъ мѣста, припоминалъ, угадывалъ… Я такъ былъ радъ, — старый дубъ, другъ моего дѣтства, подъ которымъ я заучивалъ mensa, mensae, онъ все тутъ, и я — такъ это крѣпко засѣло у меня въ памяти съ тѣхъ поръ, — отсчиталъ 85 шаговъ отъ него до калитки сада. Вышло ровно такъ, улыбнулся Завалевскій, — и такой доброй, сердечной улыбки никогда еще не видала Марина…

— А не изволили вы замѣтить, смягчаясь вдругъ, спросилъ Іосифъ Козьмичъ, — когда вы остановились у кузницы, въ какомъ видѣ былъ кузнецъ?

— Онъ очень мраченъ, сколько я могъ замѣтить, продолжалъ улыбаться тотъ.

— То-то, ненадеженъ, закапризничаетъ случаемъ, такъ и до самой ночи, пожалуй, провозится съ работой… Я лучше отправлю сейчасъ шарабанъ за княземъ, а вещи привезутъ на подводѣ… Вѣдь и люди съ вами?

— Съ Пужбольскимъ его камердинеръ; со мною никого, отвѣчалъ графъ, опускаясь въ кресло и съ задумчивою улыбкой обводя взоромъ кругомъ себя.

— Я сейчасъ прикажу… И припоминая: — книги ваши прибыли только вчера, сказалъ г. Самойленко, — она вотъ, по порученію моему, разобрала…

Онъ кивнулъ головой на Марину и на столъ съ книгами и вышелъ изъ покоя.

Завалевскій разсѣянно взглянулъ по направленію стола, смутно замѣтилъ женщину, машинально вскочилъ съ мѣста и, пробормотавъ "mille pardons", такъ же машинально принялся торопливо подвязывать распустившійся галстухъ. Но мысли его были далеко; онъ не замѣтилъ ни небрежнаго до невѣжливости поклона, какой сочла обязанностью своею отпустить ему Марина, ни разбиравшій ее смѣхъ, когда онъ, постоявъ нѣкоторое время на мѣстѣ, опустился снова въ кресло и, не обращая уже на нее никакого вниманія, принялся бормотать что-то про себя, какіе-то стихи, и даже нѣмецкіе, такъ какъ до ея слуха явственно донеслись слова: "schwankende Gestalten", и потомъ "Herz" и затѣмъ что-то еще непонятное…

— Вы устали съ дороги? крикнула она ему неѳжиданно съ напускною рѣшимостью; въ сущности ей было почему-то очень неловко.

— Я?…

Завалевскій встрепенулся словно отъ сна, поднялъ опущенныя вѣки — и при горячемъ трепетаніи широко падавшаго на нее въ эту минуту столба свѣта увидѣлъ предъ собою странное, поразившее его своею оригинальною красою созданіе. Изъ-подъ почти черныхъ бровей, очерченныхъ красивою и смѣлою дугой, глядѣли прямо на него большіе лучистые голубые глаза, съ выраженіемъ какой-то ребяческой дерзости и простодушнаго недоумѣнія. — Отчего ты такой совсѣмъ особенный? казалось, говорили эти недоумѣвавшіе и умные глаза. Неправильный, нѣсколько грубоватый рисунокъ слегка вздернутаго носа и пышныхъ, молодыхъ губъ, широкія плечи и, изъ-подъ шитой рубашки, роскошныя очертанія бюста, напоминавшія франкфуртскую Аріадну, матовый, безъ тѣни, но яркій, словно позолоченный цвѣтъ кожи и низкій, гладкій лобъ, по обѣимъ сторонамъ котораго, закрывая уши, свободно спускались волны русыхъ волосъ, сливавшихся гдѣ-то сзади въ одну огромную косу, все это исполнено было такой жизни, силы, своеобразія, въ этомъ молодомъ обликѣ было что-то такое свѣжее, непочатое, — почвенное, внутренно сказалъ себѣ Завалевскій, — что всѣ артистическія струны его существа загремѣли въ немъ вдругъ какимъ-то всезаглушающимъ аккордомъ. Онъ закинулъ голову, ударилъ рукою объ руку и воскликнулъ:

— Ахъ, какъ вы красивы!…

— Что-о? грубо и обиженно отрѣзала она ему въ отвѣтъ метнувъ на него гнѣвнымъ взглядомъ, между тѣмъ какъ все лицо ея озарялось пожаромъ.

Онъ покраснѣлъ еще рѣшительнѣе, чѣмъ она, взъерошилъ въ замѣшательствѣ свои волосы и проговорилъ слегка дрогнувшимъ голосомъ:

— Ради Бога, извините меня… Я бываю иногда разсѣянъ до безобразія… Но вы, смѣю надѣяться, не можете думать, чтобъ я намѣренно… При этомъ свѣтѣ… и вашъ костюмъ… и эти волосы — мнѣ представились…

Марина глянула на него изподлобья и вдругъ разразилась оглушительнымъ, неудержимымъ смѣхомъ.

— Ахъ, какой вы шутъ уморительный! воскликнула она въ свою очередь.

Дико зазвучала въ первую минуту эта примитивная откровенность въ ушахъ графа. Но смѣхъ дѣвушки былъ такъ искрененъ, такъ сообщителенъ, — онъ былъ внѣ всякаго кодекса свѣтскихъ приличій, но за то всѣ приличія, взятыя вмѣстѣ, не стоили этого свободнаго молодаго смѣха. Завалевскій почувствовалъ это — и расхохотался въ одну ноту съ Мариной…

Онъ подошелъ къ столу со стороны противоположной той, у которой она стояла, и взявъ первую попавшуюся ему подъ руку книгу.

— Осипъ… Іосифъ Козьмичъ, поправился онъ, — говорилъ сейчасъ… вашъ батюшка? прервалъ онъ себя, вопросительно поведя на нее взглядомъ.

Она кивнула утвердительно, помаргивая все еще смѣявшимися глазами.

— Онъ говорилъ сейчасъ, продолжалъ графъ, — что вы дали себѣ трудъ привести мои книги въ порядокъ.

— Дала себѣ этотъ трудъ и даже очень утомилась, таская ихъ изъ ящика, насмѣшливо проговорила дѣвушка; она такъ и ожидала, что "смѣшной старичекъ", какимъ сейчасъ представился ей Завалевскій, подастъ ей немедленно новый поводъ къ смѣху.

Но онъ неожиданно для нея замолкъ мгновенно, и мысль его, — она поняла это, — далеко отлетѣла отъ нея, отъ всего окружавшаго его въ эту минуту. Онъ безсознательно перебиралъ пальцами по книгѣ, оставшейся у него въ рукѣ, и глядѣлъ недвижно въ окно, откуда виднѣлась безконечная лѣсная даль съ ея померкавшими въ тѣняхъ набѣгавшаго вечера вершинами. Его лицо приняло опять свое усталое, чтобы не сказать унылое, выраженіе. Но Марина, одною шириной стола отдѣленная отъ него, успѣла разглядѣть его тонкія черты, его длинные блѣдные пальцы и нѣжную шею подъ помятыми воротничками цвѣтной рубашки и съ удивленіемъ спрашивала она себя: "да старикъ-ли онъ въ самомъ дѣлѣ?"…