На допросе, куда маму вызвали, она сказала, что с этим человеком не хочет больше иметь ничего общего - не потому, что он антисоветчик, в это она, кстати, не верит, а потому, что он поступил с ней непорядочно. И она просит гр-на следователя передать этому человеку, что их отношения закончены. Следователь, по-видимому, с радостью передал. Во всяком случае, никаких писем, записок или еще чего-нибудь в этом роде мама, как она утверждает, от отца никогда не получала. Отсидев положенное, он, как только стало можно, уехал за границу - благо его бабушка была еврейкой. Где он сейчас, никто из нас не знает. Мама говорит, ее это не интересует, а меня, наоборот, очень даже интересует, но искать его - это все равно, что иголку в стоге сена, поскольку неизвестно даже, в какой он стране, если вообще жив. Фамилия у него смешная Мишкарудный, имя - Михаил, а прозвище было "Мишка-Мишка". В соответствии со старинной песней "Мишка, Мишка, где твоя улыбка?".
И это все о нем.
А меня записали Синицыной, потому что мама с Вовкой - Синицыны. Вовка Владимир Александрович, а я Екатерина Александровна - мама дала мне свое собственное отчество, а Вовкиного отца звали редким именем Саша, как нашего деда. Екатерина Синицына звучит лучше, чем Мишкарудная... и все же я хотела бы хоть раз увидеть, что у меня был за папаша. Но, как пишут журналисты, - "не довелось".
Про детство все говорят, что это золотая пора. Для всех без исключения. "Не знаю, - как писал М. М. Зощенко, - не думаю". Но лично для меня мои детские годы, до школы, были, действительно, самыми счастливыми. Меня обожали и мама, и бабушка, и дед, когда вернулся из своего Афгана после ранения, и даже брат Вовка. Бабушка брала меня к себе, и я неделями жила на Гороховой, откуда два шага докуда угодно - до Александровского сада, где фонтан и Пржевальский с верным верблюдом, до Исаакия, куда мы с бабушкой и Вовкой не раз поднимались, и, если на то пошло, даже до зоопарка в хорошую погоду можно пешком дойти.
Я была, судя по фотографиям, очень хорошенькой и прекрасно это понимала. Когда мы шли по улице - я вся в локонах и бантах - люди оборачивались, и я привычно слышала: "Смотри, какая прелестная девочка! Просто ангелочек! А ресницы..." Я нарочно прикрывала глаза, чтобы замечательные ресницы были видней. И была уверена, что вырасту красавицей, вроде той, у которой месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит...
Отнюдь. Примерно к шестому классу я из ангелочка превратилась в белобрысую дылду с прыщами, и никто уже мной, понятно, не восхищался, кроме вечного соседа по парте Димки Несговорова, но Димка - особый случай. Клинический.
Вообще тогда вдруг наступили плохие времена. И не только из-за прыщей. Во-первых, заболела бабушка, у нее был инсульт, и мама разрывалась между нами с Вовкой и родителями. Во-вторых, Вовку вот-вот должны были забрать в армию, так как учился он в своей английской школе исключительно плохо, на грани исключения (еще один каламбур), и никуда после окончания не поступил. Работал на почте разносчиком телеграмм, а потом бросил и это, плюя на то, что будет делать после армии. Дед, который к тому времени вышел в отставку, очень хотел, чтобы Вовка учился в военном училище. Но Вовка как с цепи сорвался, стал, как мама выражалась, шалопаем, - все вечера где-то болтался, приходил ночью, хамил всем подряд и клянчил у мамы деньги, без конца повторяя, что должен "нагуляться". Короче говоря, в ту, последнюю зиму перед армией брата стало просто не узнать, сошел, что называется, с резьбы. А потом случилась еще эта история с Филей.
Филя, он же Филимон, - это наш пес. Мы с мамой нашли его в помойном баке. Дело было зимой, в трескучий мороз. Мы спустились во двор выкидывать мусор, пошли вдвоем, потому что дело было вечером, а мама боится ходить одна в темноте. Мы с ней подошли к мусорным бакам и услышали какой-то писк. Мама жутко перепугалась, аж до потери пульса, - мол, в баке крысы, а я заглянула в бак и увидела полиэтиленовый мешок, в котором что-то шевелилось и пищало. Я взяла этот мешок, и мы с мамой обнаружили там щенка, совсем крошечного, мокрого, еще слепого. Какие-то гады (надо бы по канонам классической литературы написать "жестокие люди", но это пресно, так что фигушки, - ГАДЫ!) выбросили его в бак - умирать. Ясное дело, мы принесли щенка домой, отогрели, напоили теплым молоком из пипетки, в общем, выходили. Через месяц он превратился в пушистый обожаемый рыжий шар по имени Филимон, порода карельская лайка. И когда настала весна (та самая, когда Вовку должны были взять в армию и сделать, по мнению деда, там из него что-то подходящее), так вот, весной я полюбила гулять с нашим Филей во дворе, потому что все им восхищались. Как, увы, когда-то мной... "Посмотри, какой чудный щенок, прямо игрушка!" Вовка тоже гулял с Филимоном, дрессировал его, Филя и спал с ним вместе, в ногах Вовкиного дивана. И вдруг потерялся.
Вовка вечером ушел с ним гулять, а вернулся в три часа ночи и сказал, что - все, Филю украли. Он его выпустил, как обычно, во дворе, Филя играл с другими собаками, они убежали за кусты, Вовка звал его, звал, Филя не вернулся. Вовка обегал весь двор, весь микрорайон и не нашел его.
- Взяли на шапку, - сказал наутро дядя Гриша с чувством глубокого удовлетворения.
Вот о дяде Грише мне писать не хочется, и я откладывала это сколько могла. Может быть, если бы я точно знала, что он уже издох (рука не поднимается литературно написать про НЕГО - "умер"), называть его имя было бы не так противно. Да и жить... Но это уже, как говорится, внутреннее дело, а я излагаю только факты.
Этот дядя Гриша был никакой нам не дядя, он был родственником маминой подруги, которая жила на Севере, в том городе, где родился Вовка. Они с мамой регулярно переписывались. И вот как раз той зимой подруга написала маме, что ее троюродный или четвероюродный... короче, какая-то вода на киселе едет в Питер на курсы обучения чему-то или усовершенствования чего-то. И так как никаких общежитий теперь никому не дают, эта подруга просит маму его временно приютить. "Всего на полгода - год, и он, конечно, заплатит".
Самое интересное, что эта подруга своего родственника, которого к нам вселяла, знала плохо. Он жил в Вологде, виделись они раза два в жизни, на чьих-то похоронах, но зато родители его, дескать, - прекрасные люди, мамина подруга им чем-то по гроб обязана, так что с твоей стороны было бы крайне любезно... и т.п. В общем, в феврале у нас в доме появился деревенский красавчик, первый парень на селе: среднего роста, но - косая сажень, голубые глаза, красные губы, белокурые волосы волной - в общем, вылитый Есенин. Сейчас я с трудом об этом пишу... но тогда, в первые недели, он мне нравился, казался веселым и добрым. С мамой был исключительно почтителен, со мной ласков, делал все, что нужно, по дому, а нам с Вовкой часто приносил то какие-то подарки, то что-нибудь вкусное. Вовка, правда, от этих его презентов отказывался, за что мы с мамой его ругали - мол, невежливо, человек - от чистого сердца. Но Вовка злился и однажды сказал мне, что мы, дескать, очарованы этим приторным типом, из которого вышел бы неплохой официант где-нибудь на вокзале, и то, если б немного обтесать. И, мол, все его шуточки и комплиментики - одна пошлость, а желание услужить - фальшь! И мы еще обе в этом убедимся, да как бы поздно не было. Это было вранье - насчет того, что я будто очарована дядей Гришей, я жутко разозлилась на Вовку, мы поругались и несколько дней не разговаривали.
Помню, на Восьмое марта дядя Гриша купил нам с мамой по букету мимозы. Мамы не было дома, и я получила цветы первая. Протягивая их мне, он заявил, что я сегодня очень красивая. Я, действительно, надела ради праздника новое платье. Он посмотрел на меня, сказал: "Фигуристая будешь! Вот подрастешь, женюсь на тебе!"
Сейчас меня передергивает, когда я вспоминаю об этом. Но не могла же я швырнуть букет ему в лицо... хотя надо было.
Лет дяде Грише тогда было под тридцать, и нашей маме (я это видела) он нравился. Мне это казалось диким и неприличным - по возрасту он ей совершенно не подходил. Но мама, видно, думала иначе. Во всяком случае, примерно через неделю после Восьмого марта она совершенно преобразилась, покрасила волосы в рыжий цвет (у нее уже появились седые), стала носить мини-юбки и разговаривать тоненьким изумленным голоском, точно ученица вспомогательной школы для умственно отсталых. А ведь ей было уже почти сорок!
Выглядело ее поведение, мягко выражаясь, смешно, и все это видели, только мама почему-то не видела, хихикала и кокетничала, что ей абсолютно не шло, и меня, например, просто бесило. О Вовке - не говорю.
А дядя Гриша - и рад, старался угодить. Был он, что называется, "с руками" - все у нас в квартире перечинил и наладил по своему вкусу: на двери уборной прибил, например, картинку с мальчиком, писающим в горшок, в кухне над своей раскладушкой повесил стенные часы, похожие на могильный памятник - над циферблатом располагалась ветка искусственных цветов. И все в таком духе. Вовка, помнится, убеждал маму, что это - безвкусица, кич, а мама запальчиво возражала: "А тебе больше нравится, когда все краны текут, выключатели сломаны, и слив в бачке не работает? Ты же не чинишь? Не чинишь... А насчет безвкусицы, так о вкусах не спорят - раз, и это не навеки - два. Будущей зимой он получит диплом и уедет, потерпи".
