- Так ведь вот из-за этой твари, прости Господи! - Аким кивнул на лошадь.
- А что такое?
- Да не переносит она всякую машину, хоть убей! Как поезд идет - держи крепчей, не то всю амуницию разнесет к лешему!
- Так она вроде и не молода.
- В том-то и дело! Третий год дубине, а все с таким диким манером. Вона и щас - как свисток дали - дергает, быдто черт ее седлает, ей-богу Такая, прости Господи, староверка.
Он затянул веревку узлом, прикрыл чемодан прибитой к спинке рогожей и, сняв треух, вытер ладонью мокрый лоб:
- Ну, славу Богу, Роман Лексеич, что добрались до наших захолустьев. А то я уж ожидаючи грешным делом такое напередумал... - он махнул рукой и выразительно кивнул в сторону железной дороги, - Я, отец мой, в эту технику тоже не шибко верю...
- Ну, это ты зря! - усмехнулся Роман, с облегчением кладя ему руку на плечо, - Техника - наше будущее.
- Да оно может и так, - недоверчиво пробормотал Аким, разбирая мокрые вожжи, - А все-таки кобылка-то никогда не подведет. Это не железяка какая-то.
- Кобылка, Аким Петрович, сдохнуть может! - улыбаясь и, прикрываясь зонтом, Роман влез на сиденье.
- Ну так корми лучшей и не сдохнет! - засмеялся Аким, проворно вскакивая на сиденье, - А ну-ка, девка, поехали!
Он чмокнул, замахнулся коротким кнутовищем, но не ударил, так как лошадь, несмотря на вязкую землю и перечисленные недостатки, легко взяла с места резвой рысью. Дрожки покатились, разбрасывая грязь. Аким правил не на широкий разбитый большак, а на чуть приметную окружную дорогу, тянущуюся по краю поля и исчезающую в мелколесье.
Роман жадно всматривался в окрестности. Здесь все было на своих местах поля, лесок, сломанная липа, серые валуны, разлегшиеся вдоль дороги. Но какая-то печать тревоги и бессилия лежала на всем знакомом, много раз виденном, - то ли потому что весною Роман никогда раньше не приезжал в Крутой Яр, то ли из-за почти бессонной ночи все казалось таким жалким, родным, до боли маленьким; кусты, деревья были голы, в них стоял легкий туман, они тянули свои мокрые ветви к серому, слепящему дождем небу, словно молили о пощаде и милости. Да и поле - широкое, уходящее левым краем в туманную даль, не было сейчас тем самым ПОЛЕМ, по искристому снежному савану которого, визжа мерзлыми полозьями, гнали, бывало, акимовы санки; или летом, жарким июльским летом встречало оно Романа раскинувшись ковром цветущей гречихи: в розовом, пахнущем медом воздухе кружили мириады пчел, ветер гулял по полю, заставляя ходить волнами, колокольчик под синей, обвитой лентами дугой тонко звенел, серый в яблоках рысак Нила Тимофеича несся, оставляя за коляской шлейф пыли... Роман вздохнул, придерживая зонт, достал серебряный портсигар с вензелем АВ.
Он давно уже отметил это необычное свойство русской природы терять ранней весной свое величие, съеживаясь, застывая в жалкой немоте под мелким дождичком. До чего жалок и нем русский лес ранней весною! Стоят богатыри-дубы, вековые дуплистые липы, белоствольные березы, стройные ясени и осины, словно слуги, брошенные своим господином на произвол судьбы, стоят с понурой покорностью, распростав голые ветви, будто ожидая неминуемой смерти на этой мокрой безжизненной земле, облепленной прошлогодними листьями. Все мертво кругом - и кусты, и болото, и поля, все одинакового серо-бурого цвета. Только что сошел снег. Ветер гонит облака по бледному небу. Пролетит с тоскливым криком ворона, едва не задев тяжелыми крыльями голых макушек, и снова тишина. Стоит лес, ждет чуда - воскресения своего.
"Совсем как люди", - подумал Роман, закуривая.
Проехав мелколесье, они въехали в молодой смешанный лес. Держа вожжи, Аким покосился на Романа, с грустной улыбкой оглядывающего окрестности:
- Что-то вы загрустили. Роман Лексеич. Не нравится наша-то глухомань опосля столицы?
- Да что ты вздор говоришь... - поморщился Роман, - Мне может столица меньше твоего нравится.
И добавил, глубоко затянувшись папиросой:
- Самая грустная пора в природе. Экая мертвенность... Не прав, был Пушкин насчет осени. Унылая пора. Нет. Вот - унылая пора...
Он кивнул на проплывающий мимо лес. Лошадь бежала все той же неспешной рысью, постегивая себя мокрым хвостом.
- А места наши, Аким Петрович, я ни на какие столицы не променяю, уверенно добавил Роман, хлопнув Акима по колену, - На этих вот полях, березах, на таких мужиках, как ты, - все столицы и держатся!
Усмехаясь в бороду, Аким качнул головой:
- Ну уж, прямо на таких как я...
- Именно, именно, дорогой.
Тот снова недоверчиво усмехнулся:
- Вам стало быть видней. Вы человек ученый, науки знаете. А вот насчет местов наших - святая правда! Других таких нету И по землице, и по лесу. И опять же - река, запруда, рыбка разная. А луга какие! Вот за Семеновой делянкой - коси день, не сподкнесси. Гладкота какая. А Рогаткин луг! А Кострюков! - он зацокал языком, - Как еду, бывалоча, заглядюся!
- Ты по-прежнему в объездчиках?
- А куда ж я денусь? Такое уж рукомесло мое.
- Жена не бранится, что дома не бываешь?
- Да чего ей браниться... Тпру! Куды тебя лихоманка несет!
Зачмокав губами и, натягивая вожжи, он выровнял лошадь, норовящую свернуть на пересекшийся большак.
- А что, Аким, Нил Тимофеич все также лесничествует? - рассеяно спросил Роман, с жадным любопытством осматриваясь по сторонам.
- Прошлом годе преставился, царствие небесное, - проговорил Аким.
- Ей-богу?
- На Троицу. От удару. Сердце, стало быть, не выдержало.
- Жаль. Хороший человек был...
- Хороший.
- Охоту любил, как никто.
- Святая правда. Без ружья и собаки в лес не ходил. Большой знаток был в охотничьих искусствах.
Аким удовлетворенно вздохнул, довольный произнесенной им фразой.
- А кто теперь лесничий?
- Новый. Адам Ильич Куницын.
- Откуда?
- С Чернигова.
- Дельный человек?
- Ничаво, - без особого энтузиазма ответил Аким, - Порядок любит. Чтоб без воровства, опять же. Рыбку ловить уважает. Говорят, раньше большим военным был, да что-то там проштрафился и теперь у нас царствует.
- А лет ему сколько? - спросил было Роман, но чувствуя, что биография нового лесничего ничуть его не интересует, тут же перебил, - Слушай, Аким Петрович, что, Красновские приезжали летом?
- Красновские... - наморщился Аким, отчего лицо его стало непривычно угрюмым, - Да, приезжали. Как же. Надежда Георгиевна, Петр Игнатьич. Зоя Петровна опять же.
- Она замужем? - быстро спросил Роман, бросая недокуренную папиросу.
Аким пожал плечами:
- А почем я знаю? Может и замужем.
- Сережка приезжал с ними?
- Сергей Петрович? Как же. Приезжал. Они тут каждое лето бывают.
- Все такой же шалопай?
- А что ему сделается.
Роман хотел было еще о ком-нибудь спросить Акима, но в это время лес неожиданно расступился, открывши прекрасную, подлинно живописную панораму.
Она всегда, во все приезды Романа заставала его врасплох, появляясь неожиданно, как и положено всему чудесному, поражая и радуя до слез, заставляя каждый раз замирать.
Аким знал об этом и, не ожидая просьбы, натянул вожжи.
Дрожки остановились.
Чудный вид открывался впереди, дорога тянулась дальше и стремительно шла вниз, под уклон, как и все огромное поле, окаймленное по краям синей полоской леса. А внизу в утренней прохладной дымке по берегам извившейся неширокой лентой реки лежал Крутой Яр.
Дождь перестал, и несмотря на легкий туман, отсюда с пригорка были хорошо видны дома, сараи, бани, изгороди, ивы, склонившие голые ветви к реке, "журавли", нависшие над колодцами, мостики, огороды с пугалами.
А над всем этим, чуть подале, вырастала из тумана небольшая, но изумительно красивая белая крутояровская церковь. Роман смотрел так, словно это было последнее, что суждено ему увидеть на земле, словно вот-вот сейчас промелькнут мгновенья и разлетится этот чудесный мир, исчезнет навсегда среди мрака Вселенной по неприложной воле Создателя. У Романа перехватило дыхание.
Он смотрел не отрываясь, боясь пропустить что-то.
А внизу перекликались петухи, слышались голоса людей и лай собак, тянулись вверх утренние дымы. За церковью, чуть правей, после быстрых изгибов реки виднелся флигель Красновских. Он, казалось, был совсем рядом, - протяни руку, и заскрипит дубовая дверь с медной ручкой, пахнёт сушеными травами, встанет из кресла, блестя очками, Петр Игнатьич... Сердце Романа оглушительно билось.
Он привстал, хотел было дотянуться взглядом и до дубовой рощи, за которой... но тут рука сама опустилась на плечо Акима, а с полураскрытых губ сорвалось на одном дыхании то радостное, опьяняющее, что срывалось всегда:
- Гони!
И Аким погнал, залихватски посвистывая, крутя кнутом над головой, так что влажный ветер засвистел в ушах, вырвал зонт из рук Романа.
- Черт с ним! - не оглядываясь, крикнул Роман и снова хлопнул Акима по плечу, - Гони, Акимушка, гони родной!
Они неслись вниз по бескрайнему, круто клонившемуся полю.
