— А что за безобразие? — улыбнулась она.
— Ты на этой неделе заглядывала в игровую комнату?
— Я вообще туда не заглядываю.
— Безобразие — это слишком мягко сказано. «Безобразие» передает уровень катастрофы, но не степень опасности. Будь игровая аэропортом, уровень опасности в ней был бы красным.
— Всегда, — отозвалась она, целуя сперва его рот, потом шею, потом снова рот.
— Всегда, — согласился он, невнятно из-за ее языка.
Вскоре после этого, хоть и не слишком скоро, случился Клод — так, как случаются подобные вещи, правда никто из троих в то время не был в курсе. Рози всегда думала, что для эволюции человека было бы полезным приобретением, если бы женщина научилась чувствовать, как сперматозоид проникает в яйцеклетку. Тогда была бы возможность перестать пить вино и есть суши и вкусный сыр примерно на месяц раньше, чем сообразила сделать это в действительности. Ведь такая важная часть жизни — зачатие, а проходит мимо! Кроме того, когда-то давным-давно за сексом следовала сладкая дрема в общей кучке с переплетением все еще подрагивающих ног, или глубокое, осмысленное философствование далеко за полночь, или — иногда — еще секс. Теперь же Пенн подхватил с тумбочки статью о дефиците продовольствия и дал себе семь минут на ее прочтение голышом, привалившись к изголовью, прежде чем спуститься вниз и следующие тридцать пять минут готовить ужин, а потом ехать в детский сад, чтобы забрать Ригеля и Ориона. Рози оделась, приготовилась к работе и направилась к автобусной остановке, встречать Ру и Бена. И все это время Клод тихонько трудился над своим становлением, вначале собравшись воедино, а потом еще много грядущих дней, недель и месяцев делясь, и делясь, и снова делясь.
Вот что всегда говорили Рози: «Вы, верно, католичка?» — хоть и без повышения тона в конце, как люди делают, когда на самом деле задают вопрос. Или еще, вроде как в шутку: «Ты знаешь, есть способы предотвращать такого рода вещи». И еще: «Лучше ты, чем я», — хотя этого говорить-то не стоило, и так все было очевидно. Или: «Это что, все ваши?» Все были ее. Одна мамаша после родительского собрания годом раньше отвела Рози в сторону, чтобы шепотом посоветовать не прикреплять презервативы кнопками к фанерной доске рядом с кроватью, каким бы удобным решением для хранения это ни казалось, — урок, как призналась она, кивая в сторону первоклассника в углу, слизывавшего с пальцев пасту, ей пришлось усвоить на собственном горьком опыте. Создание семьи виделось Рози процессом настолько же интимным, насколько и обычный старт самого процесса, и настолько же неуместным для обсуждения — не говоря об открытом осуждении — в случайных разговорах с шапочными знакомыми. Но именно это с ней и случалось, как правило, по нескольку раз в неделю. Именно это происходило на автобусной остановке, пока она дожидалась Ру и Бена, а половинка почти-Клода лихорадочно спешила к другой половинке.
— Не понимаю, как вы это делаете!
Хизер. Соседка. Еще один вариант того, что всегда говорили люди, маскируя критику под комплимент.
Рози рассмеялась. Фальшивым смехом.
— Ну-ну. Все ты понимаешь.
— Нет, я серьезно, — хотя ничего серьезного на самом деле не было. — Я имею в виду, как я понимаю, у Пенна нет работы. А у тебя есть.
— Пенн работает дома, — сказала Рози. Опять. Уже не в первый раз между ними происходил этот конкретный разговор. Точнее — каждый раз, когда автобус задерживался. То есть каждый раз, когда шел снег. То есть каждый день — в определенные месяцы. Она подумала, что общественным школам города Мэдисон, штат Висконсин, следовало бы специально натаскивать водителей своих автобусов на вождение в условиях снегопада — разве не это диктует здравый смысл? — но, очевидно, такая идея пришла в голову ей одной. Теперь же был сентябрь, жара, и пахло вечерней грозой, так что кто знает, почему он опаздывал.
— Я имею в виду, я знаю, что он работает. — Хизер начинала словами «я имею в виду» чуть ли не каждое предложение. — Но это же не работа.
— Писательство — работа.
Текущий труд Пенна — он называл его ЧР, сокращение от «чертова романа», — пока еще не кормил их, но он трудолюбиво писал — каждый день.
— Просто это не та работа, которая «с девяти до пяти».
— Да разве же это считается?
— У меня тоже не «с девяти до пяти». — Рози посмотрела на наручные часы. На самом деле уже через час, чуточку больше, ей нужно быть в больнице. Ночные смены — это жесть, но с ними легче составлять расписание. Иногда было проще не спать по ночам, чем пытаться найти, с кем оставить детей во время всех этих «отпустили пораньше», каникул, праздников, повышения квалификации и родительских собраний. К тому же, если по правде, ночи в отделении неотложной помощи часто бывали более спокойными, чем ночи дома с семейством. Иногда даже менее кровавыми.
— Это да, но я имею в виду, ты же врач, — гнула свое Хизер.
— И что?
— И то, что врач — это настоящая работа.
— Как и писатель.
— Не понимаю, как вы это делаете, — повторила Хизер, качая головой. А потом, хихикнув, добавила: — И зачем.
На самом деле, вопрос «как» был легче, чем «зачем». На «как» можно было дать тот же ответ, что и на все невозможные вещи, которые берешь и делаешь. Один день за другим. Один шаг за другим. Все за одного, и один за всех. В любом случае — некое клише со словом «один», как ни забавно, поскольку она уже лет сто как не была просто одна. Рози поторопила сыновей — часть из них — к машине. Если и впредь придется каждый день вести с Хизер подобные беседы на автобусной остановке, пожалуй, стоит забирать детей прямо из школы. Ездить в машине до автобусной остановки и от нее до дома казалось полным абсурдом. Разве смысл не в том, чтобы школьный автобус довозил детей от дома до школы? Она обожала свой громадный старый фермерский дом, все пятнадцать просторных акров заросшей,
