Пешком дойдёт, он на том берегу и живёт, в трусах он, не голый.
– А если не доплывёт?
Косой отвернулся, потом сказал:
– Доплывёт, конь педальный, он в воде как дома.
Они постояли ещё немного, поплевали с пристани в реку, потом Сирко сгрёб в охапку Гурчиковы шмотки и они ушли, тихо матерясь на загубленный вечер.
Гурчик плыл так быстро, как только мог, рассекая поток частыми гребками, круглая голова его моталась из стороны в сторону, от напряжения он начинал зыдыхаться. Отдалившись от пристани, освещённой одиноким фонарём, он быстро потерял девушку из виду и плыл почти наугад, подталкиваемый вначале диким желанием, а теперь гордостью и злобой. Где-то впереди время от времени слышал он тихий смех, других звуков не доносилось до его чутких во тьме ушей – чёртова девка плыла бесшумно, словно рыба. Раза два пацаны окликнули его с пристани, потом затихли. Заблукать Гурчик не боялся – реку он знал с малолетства, знай плыви себе поперёк течения, только чуть наискось, чтобы не сносило; слева вдалеке огни плотины, справа, вниз по течению, мост – вот и вся нехитрая география. Он миновал Камень, небольшую скалу посреди речки, Гурчик узнал место по обычному тут бурлению. Пацанами заплывали они сюда со своего берега и сигали потом с верхушки вниз. Течение здесь закручивалось и убыстрялось, обдавало опасным холодком из глубинных водоворотов, ему следовало поднажать, чтобы миновать стремнину. Кто-то невидимый вдруг тронул его за ляжку, Гурчик вздрогнул, трепыхнулся, закрутил головой. Она вынырнула тут же, прямо перед ним – лицом к лицу, неожиданная. Гурчик почувствовал на себе её тёплое дыхание, и прежнее желание разом вернулось к нему.
– Ты хотел мне что-то показать, – прошептала девушка сквозь смех, – так покажи.
Гурчик ощутил у себя в паху её руку и застонал.
– Ого, – сказала она, – да тут целое бревно, немудрено, что ты так хорошо держишься на воде.
– Давай… выберемся… на камень, – выдавил он с трудом сквозь одышку.
Она снова нырнула и под водой обогнула его гибкой змеёй из плавней. От касаний её кожи Гурчик захрипел и почувствовал, что умрёт на месте, если не овладеет ею немедленно. Он забился, избавляясь от трусов, потом сделал попытку ухватить её, но руки его схватили лишь воду.
– Расслабься, любчик, – зашептала она Гурчику в ухо, – доверься мне.
– Кто ты такая, – спросил он тревожно, – как тебя зовут?
Она снова засмеялась, а потом сказала:
– Навка, меня зовут Навка.
Гурчик не успел вслух подивиться странному имени – Навка прижалась к нему гладким своим телом и крепче крепкого ухватилась за тяжко набухший стебель. С надеждой потянулся Гурчик к Навкиным мокрым губам, но поцеловал сырой речной воздух, а толстый стебель запульсировал вдруг и увял в сильных её пальцах. В тот же миг тело Гурчика свело сладчайшей корчей, весь он выгнулся дугой и излился в реку коротким криком.
– Да, любчик, вот так, – шептала ему Навка, поддерживая на плаву обмякшее пустое тело, – сейчас я тоже покажу тебе – ты, главное, не бойся.
Дольский согревал ночь последней на сегодня сигаретой, когда Навка выскользнула из тени и присела рядом; безлюдная танцплощадка за их спинами показалась ей на мгновенье иссохшим озером. Дольский молча раскурил вторую сигарету и протянул ей.
– У тебя мокрые волосы.
– Угу.
– Значит, ты снова это сделала.
– Да.
Они помолчали, синхронно затягиваясь.
– Все трое?
Навка покачала головой:
– Это привлекло бы внимание. Только один. Одним слепым котёнком в мире стало меньше.
– Конечно, ты всего лишь топишь котят.
– Я избавила его от горящего бэтээра в окрестностях Кандагара, от героина, от нищеты, я избавила его от боли.
– Я знаю.
Навка прижалась мокрой головой к его плечу и закрыла глаза.
– Ты выглядишь умиротворённой.
– Так и есть, – согласилась она сонно.
Волосы её пахли рекой. На секунду ему сделалось больно. “Как жаль, что мы не можем быть как все, просто любить, лузгать на кухне семечки, смотреть по вечерам телевизор”.
– Ты ведь знаешь – тебе следует уехать…
Навка промолчала. Дольский пошевелил плечом, тогда она вздохнула и выпрямилась.
– Брось, – сказала она устало, – они просто шпана. И что, собственно, они видели – голую бабу?
Теперь промолчал Дольский. “Эта наивная страна, – думал он с грустью, – скоро исчезнет. Всего только и осталось им – два тихих лета”.
– И куда ты сейчас, – спросила его Навка, – как всегда к своей училке?
Дольский встрепенулся, посмотрел на неё с улыбкой:
– Не училка, библиотекарь.
– Была бы разница, – проворчала Навка, – Шахерезада хренова.
Он погрозил ей пальцем, потом сказал:
– Ты ведь понимаешь – иначе мне не уснуть. Никак.
