на бледном лице, повернувшемся к свету. Он погасил зажигалку, и на несколько минут стало темнее прежнего.
– Ты напугала меня до смерти,– зашептал Крылов по-русски и замер, не зная, что делать дальше.
Корица тихо засмеялась в темноте.
– Слава богу, ты хоть смеяться умеешь,– с искренним облегчением и по-прежнему шепотом ответил Крылов на этот неожиданный смех.
Прохладной ладонью Корица быстро провела по его руке и вдруг схватила за запястье, мягко, но сильно потянула к воде. Крылов, ощущая себя полным идиотом, проехал задом по песку, но собрался и вскочил на ноги, упираясь. Корица, посмеиваясь, всё же затащила его в воду и лишь теперь ослабила хватку, отпустила на волю, давая насладиться окатившей благодатью. Казалось, это не вода омыла его со всех сторон, а он сам растёкся телом, растворился, словно кусок рафинада, и сделался морем.
Крылов проснулся на своей жесткой кровати, ощущая себя абсолютно выспавшимся. В раскрытое окно ярко светило весёлое солнце. Он огляделся по сторонам в поисках часов, понимая, что уже очень поздно. Часы его нашлись на полу в углу комнаты под смятыми мокрыми джинсами. “Блин, не идут”. Похоже, морская вода остановила их окончательно, но Крылова это даже обрадовало: здесь, на острове, ему точно некуда спешить. Он порылся в сумке, достал и натянул шорты, потом, мурлыча что-то, пошел умывать своё небритое счастливое лицо.
***
Крылов смотрел на море. За прошедший месяц это стало его основным и любимым занятием. День за днём он глазел с берега в даль и открывал всё новые и новые оттенки цвета, формы и движения на границе трёх субстанций – воды, воздуха и суши. Четвертой был свет, старый коварный дружок, теперь, впрочем, безопасный – Крылов больше не рисовал. Его походный ящик с красками и листами стоял теперь посреди хижины, на нём он раскладывал свои нехитрые трапезы: хлеб, сыр, рыбу и оливки. Хижину Крылов соорудил на второй неделе островной жизни из старых ящиков, ветхого паруса и сети – не хижина даже, а навес, укрытие от солнца. Хлипкость Крыловской резиденции сполна искупалась её абсолютной уединённостью и наличием собственного пляжа, пусть и крошечного.
Место это он приметил, гуляя над обрывом в поисках спуска к воде, во второй раз обходя остров по периметру. Под почти отвесным склоном белел пляжик, манящий и недоступный. Крылов сделал несколько боязливых попыток спуститься, хватаясь руками за колючие кусты, но лишь исцарапался в кровь. Он сидел на тёплом камне, прикидывая, сможет ли добраться до пляжа вплавь вокруг острова, когда Корица подошла неслышно, как всегда, и села рядом. Проследив за его взглядом, встала и поманила за собой.
Тропу, по которой они спускались, Крылов нипочём бы не нашёл. Осторожно ступая босыми ногами, Корица вела его сквозь стену кустарника, иногда пригибаясь, иногда опускаясь на четвереньки, пока, наконец, заросли не закончились. Они стояли теперь на небольшом, размером с балкон, выступе скалы и прибой пенился уже совсем близко. Крылов замялся, оглядываясь, но Корица просто прыгнула вниз, разом намокнув, и вопросительно смотрела на него оттуда.
Он крякнул и тоже сиганул в опасное кипение, стукнулся пятками о невидимые склизкие камни. Корица схватила его, спасая от падения, и по грудь в воде они побрели к пляжику – она на шаг впереди, нашаривая ногами лишь ей известные камни на дне, а он сзади, старательно повторяя Корицыны движения. Когда выбрели, Крылов шлёпнулся на песок и раскинул руки, счастливо ощущая себя одновременно Колумбом и Робинзоном, и ещё немножко Адамом. Новому человеку в новом мире досадно мешала прилипшая к телу одежда. Крылов посмотрел на Корицу с сомнением, но та уже стягивала через голову свою вечную майку – движением настолько естественным и плавным, что он немедленно последовал её примеру, с наслаждением избавляясь от мокрых тряпок. Потом они долго валялись бок о бок, иногда случайно касаясь друг друга, и Крылов вначале тайком, а после в открытую изучал её тело и лицо. Корицу, казалось, никак не беспокоил этот досмотр, она ворочалась изредка, меняя позу, и тогда Крылов рассматривал трогательно острые лопатки и позвонки, а затем маленькие загорелые груди без намёка на бледные отметины бикини, что так бесили его у натурщиц, или россыпь веснушек на скулах, или родинку у основания шеи, которую мучительно вдруг захотелось поцеловать. Верно, почувствовав это его желание, Корица раскрыла глаза и очень серьёзно посмотрела на Крылова, и под долгим взглядом он покраснел тогда и отвернулся.
Была середина лета, и Крылов не думал о будущем с его дождями, осенью и серым городом. Слишком долго грезил он об этом месте, чтобы согласиться теперь на что-нибудь иное.
– Понимаешь, это место идеально, – говорил он Корице, быстро вычерчивая в песке мгновенный набросок. Потом подкатывала волна и слизывала его завитушки, и всё повторялось сначала. От многодневного молчания Крылов завёл привычку разговаривать вслух, оживляясь в часы, когда Корица спускалась к нему, иногда с провизией, но чаще просто так. Сам он поднимался наверх редко и неохотно, с тех пор как соорудил свою хижину. Корица была безупречной собеседницей: никогда не уставала слушать, не перебивала, а в серых её глазах Крылов прочитывал ответ на свои монологи, поддержку, одобрение и, бывало, протест. Для себя он решил почти сразу, что Корица русская, – не получив никакого отклика на прямые расспросы, он принялся смешить её и таки добился своего: прыснув от смеха и вытирая слёзы, она убежала от него в море.
***
Никос сидел на веранде и по обыкновению попыхивал трубкой, заметив Крылова, он широко улыбнулся и привстал навстречу.
– Здравствуй, Алекс, рад тебя видеть.
– Добрый день, Никос.
По случаю визита Крылов натянул шорты и рубашку и поэтому чувствовал себя скованно. Никос с минуту разглядывал его обросшую рыжеватой бородой физиономию с обветренными губами и блуждающие дикие глаза.
–Ты теперь совсем хиппи.
Крылов засмеялся и не ответил. Никос приобнял его и усадил за стол.
– Угощайся. Жена говорит, ты очень мало ешь. И знаешь, по тебе это заметно.
– Я много плаваю и карабкаюсь на скалы, бросил курить. Я в порядке.
Никос хитро улыбнулся и погрозил Крылову пальцем:
– Конечно, я рад, но ты заплатил мне за постой и еду, и я чувствую себя мошенником: спишь ты на берегу, а ешь, как ребёнок. Что скажут люди о старом Никосе?
– Я очень благодарен вам. За всё. И я хотел попросить…
Никос прервал его жестом руки.
– Оставайся сколько захочешь, Алекс.
– Спасибо, я заплачу, разумеется.
Никос поморщился и сказал:
– Сочтёмся позже.
Они посидели молча.
