закрыли, тех, кого убить они не смогли. Преступники, убийцы, серийные маньяки, насильники, детей и женщин.
***
Джентльмены в уютном кабинете, где за окном шел летний дождь, сидели молча, и курили, не сводя с друг друга глаз.
— Коньячок? — предложил профессор, выпуская густой дым.
— Не откажусь, — согласился собеседник, и сказал в след уже вставшему профессору, — пожалуйста. Мне Бакарди 85 года, со льдом, с ломтиком лимона и пожалуй стаканчик содовой отдельно. — Улыбнувшись, собеседник подумал и добавил. — Да, по жалуй так, будет замечательно.
Хмыкнув, профессор проследовал к бару, открыл дверцу, и уже после ответил.
— Знаете голубчик. Для вашего возраста у вас отменный вкус, и отличный выбор.
— Спасибо. К этому меня дедушка пристрастил. Он был гурман в напитках. И мне приходилось выслушивать его лекции о сортах, коллекциях, букетах и коктейлях.
— Понимаю! Привитое в детстве трудно искоренить во взрослой жизни. — Профессор наполнил бокалы, выложил закуски на блюдо, выставил все на поднос, и направился к столу.
Выставив на стол напитки и закуски, профессор убрал поднос в бар, и уселся в кресло, подхватив из пепельницы не добитую сигарету.
— На чем мы остановились? — спросил профессор, после чего глубоко затянулся и задавил окурок в пепельнице.
— Я жду разъяснений по вашей теории. — Ответил собеседник, затушив окурок вслед за ним.
— Ах да. Верно, верно. Вот память, уже не та, что раньше, когда я был молод как и вы.
— Ближе к делу.
— Сначала выпьем!?
— Хорошо, — собеседник потянулся за бокалом, — за что пьем?
— Скажите тост вы, — профессор хитро улыбнулся, подхватывая бокал, а другой рукой ломтик лимона. — как ни как вы молоды, у вас идеи будут по свежее.
— Хорошо! Пьем за юную мудрость и дерзкую старость.
— Хм! Не дурно, пьем.
Джентльмены осадили свои бокалы, закусывая лимоном. А за окном, плаксивое небо произнесло свое первое слово, разразившись яркой вспышкой и оглушительным громом.
***
Появилась дверь, темная дверь в темном коридоре, с непрозрачным стеклом, из которого мягко сеялся свет, на того, кто был перед дверью, кто сидел в кресле и стоял за ним.
Одна из фигур сзади, появилась перед тем, кто сидел в кресле. Она была без лика и темна как ночь в окне, и бездонна как глаза, того, кого, пленив доставили сюда.
Фигура молча, открыла дверь, сама в сторону пройдя, пропуская внутрь того, кого подняли с кресла, и дружно под руки вводя туда, где лился мягкий свет. Туда где страха нет, туда, где не ярко, не темно, туда, куда идти приятно и легко.
***
Опустив тему ненадолго, приятно попивая коньячок, джентльмены говорили обо всем, и не о чем. Допивая бокал второй, немного опьянев, и осмелев, они перешли на ты.
— Так что ж, давай вернемся к делу, я вижу, ты старый лис, все так норовишь, петляешь и хитришь, но от ответа ты не убежишь.
Приятной ленью навалилась дремота, все лениво и тепло. Движения зыбки и трудны.
— Коньяк хорош! — проронил профессор, бокал, прикончив до конца.
— Все! Мне надоело, говори, в чем дело!? Где изюминка твоя, в чем секрет теории твоей!? — Собеседник осмелел, и тон повысил, не в силах больше ждать ответа.
Тяжелый взгляд, свинцовых глаз застыл на нем. Лицо застыло, не имея ни черт, ни форм, ни души. Легкий холодок, дорожкой по спине прошел того, кто был нетерпим и агрессивен.
— Послушай, и запомни. Лишь страх управляет всем. Лишь страх решает жить или умереть. Лишь страх тебе делает сильней, или слабей. Все зависит от того, кто смелей, ты или они.
Если можешь страхи побороть или сможешь их приручить и с ними жить, тогда тебя ждет успех, ждет слава. Но если нет, тогда ты будешь жить под гнетом их. Словно раб своих призрачных сомнений ты станешь низшим существом.
Чем больше страх, тем сильнее влияние его, на психику, на жизнь твою. Чем больше страхов, тем меньше свободы у тебя, ведь ты сам себя во многом ограничишь. Боясь сделать что то, ты лишаешь себя чего то, ведь как всем известно, все познается в сопоставлении чему-то, и сравнении чего-то. А если не с чем сравнивать и сопоставлять, это может лишь одно обозначать. Тебя нет, ты мертв внутри. — Профессор высказал, не снимая взгляда своего, с собеседника, что сидел, дыханье за тая.
— Так вы профессор говорите, — выждав паузу, собеседник подхватил, — что все зависит от того, что боязнь чего то, заставляет нас, вернее их, я имею в виду больных, совершать деяния те, те ужасы и преступления. Страхи рассудки их мутят, страхи их на безумия толкают. И в итоге, от страха, они лишаются ума, грубо говоря, едет крыша.
— Да! — утвердительно кивнув, профессор подхватил бутылку, — еще стаканчик? — переведя взгляд на собеседника, с долей жажды и непонятной ненавистью в глазах.
— Хорошо! Тогда скажи мне. — Собеседник из под лба взглянул, ожидая в любое мгновение, пауза, молчание и он продолжил в напряженной позе. — Ты болен?
— Еще стаканчик? — после услышанного, мило улыбнувшись, профессор снова предложил.
— Ты болен!? — собеседник взгляд не сводит с того, кто напротив него сидит, с того кто поровну коньяк в бокалы разливает.
— Закончился! — с досадой профессор пробубнил.
— Ты болен!? — Уже перейдя на крик, собеседник встал с места своего.
Взгляд поднялся на того, кто правду огласил, на того кто о страхи в слух проговорил, и в тот же миг, профессор сорвался в крик. На стол запрыгнул, схватив бутылку, двинулся на собеседника. С единственным желанием, убить, молчать заставить, чтоб впредь он в слух не говорил то, чего он боится то, что пробуждает дикий страх, то, что его на убийство побуждает.
Рыча, как дикий зверь. Он прыгнул на него, с бил с ног, повалив на спину. Мелькнула рука, держа бутылку, раздался гулкий стук, и крик прорезал рев. Зверь неистова рыча, жертве удары нанося, думал об одном, что он сейчас, свой страх прикончит.
Собеседник бился из последних сил, от ударов уклоняясь.
Но открылась дверь, и в уютный кабинет, где сражались джентльмены, три фигуры ворвались. Повалили профессора на стол, крепко за руки держа, а третий шприц достал, введя в ногу препарат. Зверь бился после несколько минут, но вскоре обмяк, захрипел и отдался во власть лекарству.
Три фигуры надели рубаху на него, ремешками затянув, вновь в кресло усадили. И тихо обратно покатили, в темный коридор, мимо окон и дверей, до комнаты своей.
А доктор, молча в кресло сел, рукой держась за рану на виске. Нашел папку на столе, и в верхнем уголке, аккуратно написал —
