и сомнительность, воздействие эмоционального насилия, гнет эмигрантского опыта и неукротимую человеческую потребность в соблазне, фантазии и спасении. Выставляя на обозрение нездоровые элементы человеческого желания, которые движут человеческими отношениями и разрушают их, Зингер в «Обманщике» никоим образом не оправдывает сластолюбие, шовинизм или предательство. Этот роман о страсти и нарциссизме, об оптимизме и нигилизме отражает весь спектр эмоций и поведения и раскрывает парадоксальную связь между человеческой трагедией и жаждой жизни.
«Обманщик» – один из самых исповедальных романов Зингера, но все же это художественное произведение, плод писательской фантазии, а значит, читателям следует остерегаться прямых сопоставлений с жизнью автора. Тем не менее он затрагивает слухи об изменах Зингера, часто упоминаемых в книгах, статьях и документальных кино-и телефильмах о его жизни, в большинстве, однако, остающихся туманными и неподтвержденными. Точно известно, что в жизни Зингера не обошлось без определенных любовных историй. И, несомненно, недокументированных было отнюдь не мало. Однако же дело дошло до инсинуаций, что он якобы держал, по его собственному выражению, «гарем переводчиц», которые вдобавок были его любовницами. Конечно, мысль привлекательная, и на бумаге она звучала хорошо, хотя, пожалуй, во многом отражала стремление принять желаемое за действительное. Зингер обладал необычайно буйным воображением и в своих книгах зачастую воссоздавал и бесконечно варьировал одно и то же воспоминание. Это отчетливо заметно в рассказах о его варшавском детстве, где сходные эпизоды пересказываются с разными целями и трактуются по-разному в зависимости от жанра. Впечатление, что Зингер хвастает своей неразборчивостью, нередко коренится в его фантазии, а не в реальности. Без сомнения, он никогда не хранил верность жене и использовал свое положение, чтобы привлекать поклонниц, но в «Обманщике» читателей встречает художественное отражение его поступков, безжалостно самокритичное и уничтожающее. В романе вопрос верности выходит за пределы одного персонажа, за границы полов, являя собой совесть и сознательность человека, который предает не только жену, но каждого, кто любит его и кого любит он – в том числе и в особенности его самого.
Недавнее разоблачение многолетнего неправомерного сексуального поведения, домогательств и насилия со стороны лиц, облеченных властью, раскрыло также роль сексуальности в межличностных отношениях. Секс на рабочем месте – о нем не расскажешь, о нем молчали, и в итоге создалась среда, где реальные случаи насилия можно было проигнорировать или утаить. Культура, табуирующая ту или иную тему, оказывается не способна высказаться о насилии над собой. А вот Зингер, который никогда не претендовал на верность своим любимым, сумел описать в своих романах и эмоциональные импульсы, и цену неверности. Как размышляет в «Обманщике» Герц Минскер: «Психоанализ <…> в лучшем случае может поставить диагноз. Но не обеспечит лечение. Герц – яркий тому пример. Нет такого удовольствия, что бы решило его проблемы. Ему в жизни необходимо напряжение. Он должен испытывать кризисы. Заводить любовные романы. Гоняться за женщинами, как охотник гоняется за добычей. Каждый день должен приносить новые игры, новые драмы, новые трагедии и комедии, иначе он погибнет от духовной цинги». Конкретно в этих строках нет ни слова о психологическом или эмоциональном состоянии человека, о котором идет речь. Но оно в них присутствует, и Зингер, несмотря на собственные поступки (а может быть, как раз благодаря им), оказался способен не только описать это состояние духа, но и выразить моральный конфликт, какой оно создает для персонажа романа, и ущерб, какой оно наносит всем окружающим людям.
Литература на идише, то есть литература восточноевропейских евреев, всегда находилась на стыке Востока и Запада, соединяя литературные традиции всей Европы с семитскими основами своего алфавита и религиозных текстов. «Обманщик» являет собой художественное преломление этих традиций в персонажах, вовлеченных в наследственные культурные баталии – между Просвещением европейского толка, с одной стороны, и древней еврейской традицией – с другой. Это заметно во множестве религиозных цитат, которые Зингер нередко вычеркивал в окончательной редакции других своих произведений, но в машинописном экземпляре этой книги оставил пробелы для перевода. В оригинальном тексте на идише эти фразы приведены на древнееврейском и арамейском, и даже многие говорящие на идише, читая книгу Зингера, вероятно, в лучшем случае имели весьма смутное представление об их смысле. При подготовке рукописи к печати я перевел эти цитаты на английский, но оставил их без сносок – как в оригинале. Зингер включал свои религиозные познания в текст так же деликатно, как и свою трактовку западной философии и тонких нюансов человеческой души.
Стремление показать в литературе мрачные реальности представляет собой часть западной литературной традиции, и «Обманщик» не исключение. Ситуация, когда Эдип предпочитает на кушетке психоаналитика разобраться в своем отношении к родителям, вместо того чтобы убить отца и жениться на матери, способствовала бы улучшению реальности. Но сделала бы литературу бесплодной. Мы читаем литературу не только затем, чтобы найти образцы для подражания, но и затем, чтобы выработать язык для наиболее сложных аспектов нашего опыта в мире. В некотором смысле сам принцип психоанализа заключается в необходимости поговорить об Эдипе как о трагедии, а не претворять его трагедию в собственной жизни. «Обманщик» тоже исследует поступки и психические состояния, в реальности не всегда приятные или желательные. Но этот роман честно раскрывает как причины, так и последствия пренебрежения собственным эмоциональным и психологическим отчаянием. В жизни Зингер не был лоялен к очень многим людям, но если был вообще к кому-то лоялен, то к своим читателям, раскрывая в литературном вымысле этот аспект себя. Без вымысла, дающего нам возможность говорить о наименее привлекательных сторонах человеческой натуры и демонстрирующего цену ущерба, нанесенного себе и другим, наше общество так и останется лишено слов и образов, необходимых для обсуждения наиболее вредных его элементов. В очередной раз оно упустит возможность найти конструктивные способы выявить «духовную цингу», которая во все времена одолевала и одолевает столь многих.
Давид Штромберг, Иерусалим
По приезде все они твердили одно и то же: Америка не для меня. Однако мало-помалу устраивались не хуже, чем в Варшаве.
Моше – или Моррис Калишер – занялся недвижимостью и быстро смекнул, что здесь от специалиста требуется ничуть не больше, нежели дома, в Варшаве. Покупаешь дом и собираешь квартирную плату. Часть дохода используешь на ипотеку и на прожитие, а остального вполне хватало, чтобы выплатить первый взнос за другой дом. Главное – начать, и первый свой дом Моррис Калишер купил еще в 1935-м. Удача его не покинула.
Беженцы говорили, что в бизнесе Моррис Калишер как рыба
