пейзаж, весьма эффектно воплощая образ обитателя пустынь с планеты Татуин. Я обнял ее, и она в ответ стиснула меня руками с такой силой, что перехватило дыхание. Таково было ее фирменное приветствие в борцовском стиле.
Когда мы расцепились, она промолвила через тоншифтер:
— Я на тебе краску размазала.
— А я тебе наряд перепачкал, — отозвался я.
— Ну и что! — пожала плечами она. — Все равно мы выглядим отпадно. А теперь рассказывай, где ты побывал, что повидал и чем занимался, дружок.
— С чего начать? — сказал я.
Весь день я бродил по радиальным улицам, рассекавшим город, и рассматривал выстроившиеся вдоль них большие лагеря. В каждом творилось что-нибудь интересное. В одном лагере целая шеренга народу расторопно готовила для всех желающих фруктовый лед, вырубая его скребком из огромных ледяных блоков. В другом лагере установили высокую горку из линолеума, с которой можно было скатываться на пластиковом волшебном ковре, а чтобы лучше скользило, выливали на линолеум по галлону сточных вод. Если вдуматься, весьма разумный способ избавиться от серой воды, то есть от такой, в которой принимали душ, мыли посуду или руки; черной водой называлась та, куда попали моча или фекалии. Еще одно из правил Burning Man гласило: «Не оставляй следов» — уезжая, мы заберем с собой все, что останется от Блэк-Рок-Сити, в том числе серую воду. Но на горке серая вода энергично испарялась, а каждая капля жидкости, превратившаяся в пар, означала, что придется упаковывать и вывозить в Рино на одну каплю меньше.
Еще там был лагерь извращенцев, которые обучали пары связывать друг друга; была «дырка во славу фастфуда» — приложив к ней рот, вы получали порцию таинственной нездоровой еды (мне достались какие-то переслащенные хлопья для завтрака, обильно сдобренные кокосовыми «зефиринками» в форме астрологических символов). Еще в одном лагере бесплатно предлагали напрокат плайя-байки — дешевые велосипеды, покрытые спекшейся пылью и разукрашенные глиттером, искусственным мехом, странными амулетами и колокольчиками. В чайном домике меня угостили изысканной чашечкой чая какого-то японского сорта, о котором я никогда не слышал, — оказалось очень вкусно и крепко. Одни лагеря заманивали всевозможными диковинками, другие рассказывали о физике, в третьих демонстрировались оптические иллюзии, в четвертых люди просто жили, был даже детский лагерь с визжащей ребятней, которая под ненавязчивым присмотром взрослых увлеченно носилась сломя голову в какой-то подвижной игре — я и не догадывался, что все это существует.
А ведь я успел увидеть лишь малую часть Блэк-Рок-Сити.
Я рассказал Энджи все, что сумел вспомнить, а она только ахала и охала да расспрашивала, где что находится. Потом рассказала мне о том, что видела сама: о лагере, где женщины топлес разрисовывали друг другу груди; о другом лагере, где выступал целый духовой оркестр; и еще об одном, где средневековая катапульта стреляла старыми разбитыми пианино, а публика, затаив дыхание, в полной тишине ждала, пока каждый снаряд с великолепным мелодичным грохотом разобьется вдребезги о твердую землю пустыни.
— Нет, ты можешь поверить, что мы здесь? — вопрошала Энджи, восторженно подпрыгивая на месте, отчего перевязь на ее груди позвякивала.
— А ты можешь поверить, что мы чуть было не пропустили это?
Я давно уже собирался съездить посмотреть, как сжигают Человека — ведь я все-таки вырос в Сан-Франциско, городе с самой большой на свете концентрацией фестивальщиков. Но подготовиться к участию оказалось не так-то просто. Во-первых, надо было собрать и упаковать все, что понадобится для жизни в лагере посреди пустыни, в том числе воду, а потом упаковать заново и увезти с собой все, что не осталось в передвижных биотуалетах. А правила насчет того, что можно оставлять, а чего нельзя, чрезвычайно строги. Во-вторых, экономика, основанная на подарках, накладывает обязательства — прикинуть, могу ли я взять в пустыню что-нибудь, что пригодится другим. А еще позаботиться о костюмах, о художественной стороне дела, о том, какие изобретения я покажу народу… Стоило мне задуматься об этом, и всякий раз дело заканчивалось нервным срывом.
Но в этом году я наконец-то справился. Год выдался непростой — и папа, и мама потеряли работу. А мне пришлось бросить колледж, чтобы не увязнуть в студенческих кредитах. Я стучался во все двери, просил хоть какую-нибудь — любую! — оплачиваемую работу, и чего я добился? Ничего.
— Не надо недооценивать решимость детей, у которых мало денег и много свободного времени, — торжественно произнесла Энджи, одной рукой сдернула с лица маску, а другой притянула меня, чтобы поцеловать.
— Гениальная фраза, — похвалил я. — Напечатай ее на футболке.
— Да, кстати, — спохватилась она. — Чуть не забыла. У меня же есть футболка!
Энджи распахнула балахон и продемонстрировала ярко-красную футболку с надписью «Сделай красивую вещь и сожги ее», стилизованной под постеры со знаменитым английским девизом «Храни спокойствие и действуй как обычно», где вместо короны красовался логотип Burning Man.
— Очень своевременно, — поморщился я и зажал нос. Это было шуткой лишь отчасти. В последнюю минуту мы решили оставить дома половину одежды, которую планировали взять с собой, чтобы уместить в рюкзаки как можно больше деталей для «Секретного проекта Х-1». С учетом этого, а также того обстоятельства, что ванну мы принимали квадратно-гнездовым способом, раз в день кое-как вытирая детскими салфетками самые толстые слои засохшего пота, краски для тела, солнцезащитного крема и различных жидкостей, легко понять, что благоухали мы не розами.
Она пожала плечами:
— Плайя дарит.
Это был один из лозунгов Burning Man, который мы усвоили в первый же день, когда выяснилось, что мы оба, понадеявшись друг на друга, не захватили солнцезащитный крем. Назревала ссора, но в этот миг на глаза нам попался Солнцезащитный лагерь, где добрые люди вымазали нас с ног до головы средством с SPF 50 и выдали с собой по несколько тюбиков. «Плайя дарит!» — сказали они и пожелали нам всего доброго.
Я обнял ее за плечи. Энджи выразительно повела носиком у меня под мышкой и демонстративно натянула на лицо маску.
— Пойдем! Посмотрим храм, — предложила она.
Храм был громадный, с двумя широкими этажами, весь испещренный башенками и арочными контрфорсами. Внутри его наполняло звучание автоматических тибетских гонгов, целый день исполнявших странные лязгающие мелодии. Я видел этот храм издалека утром, когда прогуливался вокруг плайи — центральной площади фестиваля, — глядя, как солнце постепенно окрашивает песок в ржаво-оранжевый цвет, но так и не успел подойти поближе.
Наружные крылья храма находились под открытым небом и были построены из таких же бревен, что и прочие детали этого витиеватого шедевра архитектуры. Вдоль стен тянулись скамьи, а сами стены пестрели нишами и укромными закутками.
