- Ну и стиль! - заметил Никита Яковлевич, и Тулько был искренне ему благодарен: своим замечанием учитель как бы поставил под сомнение всю статью.
Разумеется, это не понравилось Ивану Ивановичу.
- Я бы, Никита, Яковлевич, думал на вашем месте совсем о другом. Совсем о другом...
- А я бы на вашем месте, уважаемый, - подал наконец голос Тулько, сидел бы сейчас на заседании комитета: комсомольцы обсуждают поведение ученика, который учится в вашем классе, а не в классе Никиты Яковлевича.
- Благодарю за напоминание, - с деланной улыбкой бросил Майстренко, отдал газету Ульяне Григорьевне и вышел.
"Ишь, какой!.. А еще говорят - молчун; за три дня поперек горла костью стал... Ничего, пообиваешь у меня пороги..."
Мимо Тулько с едва слышным "до свидания" прошла Ульяна Григорьевна, на подходе был и Дмитрий Павлович, вот уже у него на губах готовится "до свидания!", точнее, оно уже готово, осталось только лишь поравняться и обронить.
- До свидания! - сказал, наверняка в расчете на присутствующих, Дмитрий Павлович, и Тулько еще раз утвердился в своем предположении: он и только он настрочил анонимку в облоно.
Пятнадцать "до свидания" выслушал Василий Михайлович, выслушал и запомнил, чтобы потом проанализировать каждое и взвесить. Учителям - он их прекрасно понимал - неловко было: неофициальное обсуждение статьи походило на сговор против него. Ирина Николаевна, например, даже нагнулась, когда выговаривала свое "до свидания!", а Никита Яковлевич впервые спрятал на миг свою ироническую улыбку и имел серьезный вид.
В директорском кабинете зазвенел телефон. Зазвенел настойчиво, требовательно. Наверно, звонок из района, потому так и всполошилась дежурная на коммутаторе.
Василий Михайлович выхватил из кармана связку ключей и стремительно бросился к своему кабинету, на ходу выбирая нужный ключ. Вбежав в кабинет, перевел дух (сердце все-таки напоминало о себе) и схватил трубку:
- Алло! Тулько слушает... Тулько... Здравствуйте, Олеферович! Здравствуйте, сколько лет! Как ваше здоровье? Да... Да... Приезжайте, отдохнем. В наши годы отдых просто необходим... Читал, как же!.. Деловая, полезная... Очень вам признателен! Очень!.. Я же все понимаю... Обсудим... Обязательно обсудим... - "Уже обсудили", - подумал Василий Михайлович, кивая головой, словно Омский стоял перед ним в кабинете. - Известное дело... Нет, не выяснил. - Он приглушил голос. - Думаю, Дмитрий Павлович. Молодой, а молодые, они... Как с моста... По молодости, конечно... Что вы, Олеферович! У меня полный порядок! Фок, которому только дай... Не Фок?! - Василий Михайлович достал платок, потому что лоб его сразу взмок. - А кто?.. Вон как! Вы только подумайте!.. И мне беда: я же к Фоку готовился... Вот горе!.. Хотя бы не молодой какой-нибудь... с молодым согласия не найдешь... Нет, Олеферович, вам так показалось. У меня ясный ум... Благодарен вам за все... До свидания!
Тулько положил трубку, оглянулся, словно хотел с кем-нибудь поделиться неожиданной новостью. "Вот тебе и на. Фока проводили на пенсию... - Тулько уставился в полированный стол, на свое едва заметное отражение, начал покусывать ногти. - А что? Что здесь удивительного?.. Все мы пенсионного возраста... У всех нас штаны обвисли, потому что надо отходить в сторону". Василий Михайлович тяжело вздохнул, так тяжело, словно вложил в этот вздох всю свою боль, которую невозможно высказать словами.
Ему стало жаль Фока, хотя именно после проверки районо Фоком Тулько пришлось "подвинуться" на Малопобеянскую среднюю школу. Да, жаль, ведь в горе все люди равны, а старость - это горе. Типичное горе. Индивидуально-типичное, можно сказать.
Василий Михайлович, хотя и имел за плечами пятьдесят семь лет, не задумывался еще по-настоящему о старости. Разве что иногда ночью, после дневных хлопот, когда уж слишком допекали разные Иваны Ивановичи, он вдруг со злорадным облегчением думал: да пропади все пропадом, скорее бы уже шестьдесят и - будьте здоровы! Вот удочка, а там - пруд. И больше нет ничего во всем белом свете. Ничего и никого. Только поплавок и нерушимое водное зеркало... Он засыпал с такими настроениями, поэтому и во сне видел себя на пруду: сидит далеко-далеко посреди застывшей водной глади с удочкой в руке словно скульптурное чудо. Одинокий такой и... жалкий. Хотя бы что-нибудь было живое вокруг. Мертвая зона и он - с удочкой. "Эй, Васька, выплывай на берег!" - кричал сам себе Василий Михайлович, и мороз пробегал по коже: Васька не слышал, он ведь тоже ничем не выдавал своей причастности к живым...
Тяжкие были ночи, от одного воспоминания сердце замирает. Хорошо, что хоть умеет забывать. Золотая способность! К примеру, случилось с Василием Михайловичем что-нибудь неприятное, что-то такое, из-за чего совесть должна мучить, а он это "что-то такое" и отбрасывает тут же от себя. Ведь упреки совести - ненадежный спутник...
Такие ночи и все, что им предшествовало, Василий Михайлович выбрасывал из памяти на следующий же день. До завтрака еще помнил, а после завтрака нет.
Эх, старость, старость!.. Даже таких принципиальных и неспокойных людей, как Фок, она не обходит...
Раскрылись двери, и на пороге выросла солидная фигура Деркача-старшего.
- А, вот вы где! Посиживаете, значит, в теплом кабинете и составляете генеральные планы. Кому, значит, золотую медаль, кому двойку, а кого и совсем отчислить. К примеру, если парнишка - сын маленького человека. Да? А кто держал Хому за рукав, кто? Разве не вы? "Товарищ Деркач, у нас некомплект выходит, пусть парень учится, после десятилетки в любое училище примут". Не-ет, этого я не оставлю, я до министерства дойду.
Деркач примолк, чтобы перевести дух.
- Успокойтесь, Григорий Петрович. Никто вашего сына выгонять не собирается. А сказали ему в воспитательных целях, - произнес тихо Тулько.
- В воспитательных целях? - Деркач потер ладонь о ладонь, потом обеими руками пригладил взъерошенные волосы.
- Именно так. Чтобы разбудить сознательность, желание учиться...
- Вот оно как!.. А я... дурак!..
- Вы бы и со своей стороны повлияли на него. - Тулько взглянул на часы, встал. - Двойки ведь у парня.
- Влияю... Но на большее он, значит, не способен... - Деркач снова потер ладонь о ладонь. Руки у него были большие и красные. - А может, пусть все так и идет, а?
- Нельзя, Григорий Петрович. Выпускной класс.
- Никто у вас четверок не выпрашивает! Тройку, несчастную тройку... Пусть уж будет с аттестатом, документ как-никак... Вы знаете, куда он клонит? "Я, - говорит, - батя, уже и учился бы, да не могу..." Ведь геометрия, например, основывается на предыдущих классах, а знаний у него за эти классы нет. Тут уж трудно и понять, кто виноват.
- У меня сейчас совещание. - Тулько еще раз выразительно взглянул на часы. - Извините. Поговорите еще с классным руководителем... А вообще, сына надо держать покрепче...
- Да я уж и так, Василий Михайлович!.. - И Деркач сжал свои огромные ладони в кулаки.
В классе, где заседал комсомольский комитет, бурлили страсти. Говорили все вместе, и Надежда Станиславовна никак не могла успокоить своих помощников. Ее карандаш танцевал на столе, а голос перекрывал все другие голоса:
- Товарищи! Я прошу вас, не сразу все...
"Товарищи" притихли только тогда, когда увидели директора.
Василий Михайлович остановился при входе, окинул взглядом присутствующих. Иван Иванович сидел за третьим столиком. Подпер кулаками голову и смотрит равнодушно в окно.
"И здесь - демонстрация..." - подумал Тулько.
- Продолжайте, пожалуйста.
Он сел в сторону, за три столика от Ивана Ивановича. Роман Любарец тоже сидел немного в стороне от Майстренко. Он был возбужден до предела. Веки его покраснели, словно парень весь день провел на сквозняках.
Василий Михайлович от нечего делать начал рассматривать членов комитета.
Надя Липинская... Какая великолепная прическа! Такую увидишь разве что в "Новостях киноэкрана". Ухажеров у Нади, наверное, хватает, хорошая девушка, что и говорить...
Женя Иванцова... Очень старательная, ей должна улыбнуться жизнь... Отец - инвалид, имеет "Запорожец". Да, "Запорожец" с буквой "Р" на заднем стекле. В автомобиле он всегда сидит как-то слишком низко, и Василий Михайлович, как только увидит этот "Запорожец", обязательно думает: разве нельзя что-нибудь подложить на сиденье?.. Какое-то неприятное впечатление: словно одна голова в машине, потому что только ее и видно во все окна. Даже жутковато становится...
Вадим Коренев... Сынок главинжа. Тулько невесело улыбнулся, вспомнив недавнюю беседу с Кореневым-старшим. Где же они тогда встретились? Не в школе, потому что Коренев часто приглаживал волосы, а ветер их ерошил. Вот они так втроем и беседовали: Тулько, Коренев-старший и ветер. Наверное, на улице... Беседовали, конечно, о детях, о чем же еще отец будет говорить с учителем. Коренев начал, как говорится, откровенно гнуть в свою сторону. Мол, сынок в девятом, за исключением английского языка, учился на одни пятерки, а теперь вот... опять английский. А парень мог бы стать золотым медалистом, да и школа заинтересована. Короче, просил льгот сыну по английскому языку. "Эх, уважаемый, понимаю тебя, понимаю! Но и ты меня пойми, - думал тогда Василий Михайлович. - Английский преподает Дмитрий Павлович, один из тех, кому нередко муха на нос садится. Он ведь и слышать не желает о каких-то компромиссных оценках..." Василий Михайлович, ясное дело, этого не сказал Кореневу. Напротив, успокоил взволнованного родителя, посоветовал, чтобы сын настойчивее изучал язык, пообещал помочь...
