– Слышу, слышу!
Каютин, перебежав улицу, в одну секунду очутился в комнате Полиньки. Гостей прибавилось немного. Катя и Федя играли около чемодана, а мать их сидела в углу и печально смотрела на своих детей. Надежда Сергеевна тихо разговаривала с Полинькой, которая при входе Каютина поспешно вытерла слезы.
– А, здравствуйте, Ольга Александровна! как поживаете? – сказал Каютин, раскланиваясь с печальной матерью Кати и Феди. – Ну, а вы что кричите, а? – продолжал он весело, обращаясь к детям. – А где же Карл Иваныч? что его не видать?
– Я ему дала комиссию; он сейчас придет, – отвечала Полинька.
– Хорошо! А я покуда, с позволения дам, выкурю трубку.
Но вдруг лицо Каютина омрачилось.
– Ах, я дурак! что я наделал? табаку-то и не купил, – воскликнул он печально и с ужасом посмотрел на всех.
Полинька невольно улыбнулась и, перемигнувшись с Надеждой Сергеевной и Ольгой Александровной, отвечала:
– Зато вино есть!
– Я сейчас сбегаю… нет, мне не хочется…
И Каютин хныкал, как капризное дитя; ему не хотелось оставить Полиньку. В ту минуту в дверях показался Карл Иваныч, весь запыхавшись, с двумя картузами табаку в руках, Он, видимо, смутился и не знал, что ему делать при виде Каютина, который радостно закричал: "а, а, а!"
Полинька подскочила к оторопевшему Карлу Иванычу, вырвала у него из рук картуз с табаком, поблагодарила его за хлопоты и весело начала дразнить табаком Каютина.
– А я об вас спрашивал, – сказал Каютин и пожал руку Карлу Иванычу. – Спасибо вам: вы все хлопочете.
– Ничего-с! – И Карл Иванович странно улыбался и вытирал себе лоб; потом он взял Каютина за руку, отвел его в сторону и, таинственно подавая ему коробочку сигар, сказал: – Вот-с, на дорогу.
– Что это? сигары?.. Ах, Карл Иваныч, спасибо, спасибо вам!
Каютин поцеловал смущенного Карла Иваныча в лоб.
Полинька, пользуясь временем, самодовольно набивала табаком чудесный новенький кисет собственной работы.
– Где табак? – спросил Каютин, суетясь с трубкой, которую хотел набить.
– Вот он! – торжественно сказала Полинька и подала ему туго набитый кисет.
Каютин был тронут внимательностью Полиньки; он молчал и так нежно смотрел на свою невесту, что она, краснея, сказала:
– Что же вы?
– Полинька!.. Палагея Ивановна! – поправился Каютин, но слов у него недостало… он с жаром поцеловал ее руку.
Полинька вырвалась и сказала:
– Ну, набейте же вашу трубку.
– Какой хорошенький! – в восторге говорил Каютин, разглядывая кисет.
Он осыпал его поцелуями и бегал по комнате с криком "какой хорошенький!" Подбежав к Полиньке, Каютин неожиданно поцеловал ее в щеку. Полинька вскрикнула и готова была надуться; но Каютин так смешно вертелся по комнате, всех целуя, с кем сталкивался, что сердиться у Полиньки недостало духу. Все смеялись. Каютин, все больше одушевляясь, делал страшные прыжки, прижимал к сердцу кисет, целовал его страстно; но вдруг; общий смех и говор замолк. Каютин, приготовлявшийся к новому прыжку, остановился неподвижно. Все прислушивались к тяжелому стуку, раздавшемуся у окон… Вдруг стук замолк.
– Телега, телега! – радостно кричали дети, подбегая к окну.
Полинька побледнела и закрыла лицо руками: В комнате было страшное молчание. Привязанный колокольчик уныло позванивал, когда коренная встряхивала головою. Безобразная Розка злилась и лаяла на телегу и особенно на ямщика, который дразнил ее кнутом. Карл Иваныч, дрожа всем телом, смотрел то на Полиньку, то на Каютина, стоявшего неподвижно среди комнаты с испуганным лицом.
– Шампанского! давайте пить и веселиться! – вдруг вскрикнул он и снова запел и завертелся по комнате.
– Где же вино? – спросила Полинька.
– В колодце у Доможирова… ла, ла, ла! – отвечал Каютин, напевая вальс Вебера и грациозно вальсируя с кисетом, который он держал за снурки, будто даму.
Все засмеялись.
– Зачем вы его туда кинули? – спросил Карл Иваныч.
– Ха, ха, ха! вот мило! как кинул? деньги заплатил, да кинуть! нет-с, я не такой! я его опустил, чтобы оно холоднее было.
– Я сбегаю принесу его.
Карл Иваныч побежал за бутылкой.
– Пока уложили бы чемодан и вещи в телегу, – заметила Надежда Сергеевна.
– Успеем, – беспечно отвечал Каютин, будто оставалось еще очень много времени, и, обратясь к Полиньке, тихо прибавил:
– Ну, Полинька, я уез…
И, не окончив своей фразы, он громко запел:
Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дороге столбовой!
Но и песни своей он не кончил, а снова обратился к Полиньке:
– Палагея Ивановна, спойте мне что-нибудь.
– Вот что вздумали! я стану петь!
– Отчего же и нет? Ну, пожалуй, если не хотите петь, так давайте пить; вот и Карл Иваныч… а, спасибо! холодно ли?
– Вот вам! – ставя на стол бутылку, сказал Карл Иваныч.
– А бокалы? – спросил Каютин.
– Какие бокалы! вот стаканы! – отвечала Полинька.
– Ах, бокалы бы лучше! ну, да нечего делать, давайте хоть стаканы.
И Каютин с наслаждением начал обивать смолу. Все смотрели с любопытством и все жались ближе.
– Тише, не разбейте, – заметила Ольга Александровна.
– Не бойтесь! – гордо ответил Каютин, обрезывая проволоку. – Ну, господа, стаканы!
– Вот, вот!
И ему подали на маленьком подносе несколько стаканов. Медленно начал Каютин вытаскивать пробку.
– Не нужно ли штопора? – наивно спросил Карл Иваныч.
Каютин залился смехом… Пробка сама выскочила с треском и ударила в потолок. Все отскочили с визгом и криком: каждый боялся пробки, как ракеты. Каютин так растерялся, что отчаянным голосом закричал:
– Стаканов, стаканов!
Несколько рук протянулось к нему; шипя и искрясь, полилась влага в стаканы.
– Ах, уйдет! уйдет квас! – закричали дети, увидав, как высоко поднялась пена.
Разлив вино по числу присутствующих, Каютин взял стакан и сказал:
– Господа, за здоровье Палагеи Ивановны!
– Нет, нет, за ваше скорое возвращение! – сказала Полинька краснея.
– Да, правда! – сказали все остальные.
– Желаю вам счастливого пути! – сказала Надежда Сергеевна.
– Желаю вам денег, – подходя к Каютину, сказала Ольга Александровна.
– Желаю вам… – и Карл Иваныч остановился, пристально посмотрел на Полиньку и договорил: – желаю вам воротиться к зиме.
Полинька взглядом поблагодарила доброго Карла Иваныча за такое великодушное желание.
– Ха, ха, ха! скоро, очень скоро! – заметил Каютин.
Полинька подошла к Каютину.
– Желаю вам, – сказала она нетвердым голосом, – веселой дороги и успеха во всех ваших предприятиях… чтоб вы были здоровы и веселы и не заб…
Полинька запила остальное. Каютин жадно слушал очаровательный и грустный голос своей невесты, которого предстояло ему не слышать, может быть, многие годы. Он обвел стаканом присутствующих, прощаясь со всеми и благодаря; глаза его остановились на Полиньке.
– Я сам себе желаю, – сказал он: – ну, да не скажу, чего я желаю…
И, выразительно посмотрев на Полиньку, он залпом выпил стакан до капли. Чтоб скрыть свое смущение, Карл Иваныч поднял пробку с полу и старался ее вставить снова в бутылку, удивляясь, что пробка так дурна.
– Уж смеркается, – заметила Надежда Сергеевна.
Все затихли и глядели друг на друга; казалось, ни у кого недоставало духу сказать: пора ехать. Каютин подошел к окну, заглянул в него и, обратясь к детям, сидевшим на окне, сказал дрожащим голосом:
– Ну, что? хотите ехать со мною, а? так собирайтесь: пора!
– Хотим, хотим! – радостно отвечали дети и, соскочив с окна, подбежали к матери, крича:
– Мы с дядей поедем!
– Полноте, он пошутил, – отвечала мать и обратилась к Каютину:
– В самом деле, не пора ли ехать?
– Надо сперва всем сесть! – заметила Надежда Сергеевна.
– Да, надо сесть! – повторил Каютин стараясь придать веселость своему голосу.
Полинька ничего не говорила; бледная, как смерть, она смотрела кругом в молчаливой тоске и машинально подражала движениям других. Все уселись. Каютину было так тяжело, что он через секунду же вскочил; все, крестясь, сделали то же.
– Ну…
И Каютин собрался с силами, подошел к руке Надежды Сергеевны и сказал умоляющим голосом;
– Прощайте, не оставьте Палагею Ивановну! Кирпичова успокаивала его и обещала как можно чаще навещать Полиньку.
Каютин подошел также к руке Ольги Александровны и, прощаясь, тоже просил о Полиньке.
– Прощай, дядя, прощай! – цепляясь за пальто Каютина, кричали дети и протягивали ему губы. И Каютин, приподняв каждого из них, крепко поцеловал детей: ему было невыносимо грустно расставаться со всем, что любила Полинька.
– Карл Иваныч, прощайте! – сказал Каютин, голос которого все больше и больше слабел.
Карл Иваныч стоял с узлами, которые готовился уложить в телегу.
– Прощайте! – отвечал он и не знал, как подать руку: обе его руки были заняты.
