тянулись за губами, а выражали свои, только им понятные эмоции.
– Часто вижу тебя.
Андреич выдержал паузу.
– Хочешь заработать?
Я следил, как папироса Андреича тлела и возносилась к небу.
– Пойдём.
Андреич развернулся и побрёл по чёрному месиву в жёлтых иголках. Потёртая фуфайка рывками удалялась от меня. Я последовал за ней.
Мы рыли могилы. Всего нас было четверо: Жека, Иваныч, Архип и я. Все неудачники, изгои общества.
Самым старшим был Иваныч. Худой и высокий, выглядел он так, будто ему давно пора на пенсию, хотя на самом деле ему не было и сорока. О своём прошлом он рассказывал, как дряхлый дед: «в дни счастливой юности», «когда я был молод», «когда вы под столом ползали», что не сильно отличалось от правды. Жизнь потрепала его так, что ободранный дворовой пёс пустил бы слезу, слушая печальные рассказы Иваныча.
Первые тринадцать лет счастливой юности он провёл в развалюхе на окраине города. Мать умерла, отец пил. Друзья отца – зеки и алкоголики. Один из дружков отца однажды оставил хозяйство на колючей проволоке, брошенной на чердаке дома. Подросток воровал, первый срок отсидел в малолетке. Потом ещё два. Судьба выбила ему зубы и дала в руки штыковую лопату.
Жека, в противоположность Иванычу, был низкий и плотный. Он смеялся, как полоумная ворона, брызгая слюной. Иногда при этом из Жекиного носа вылетали зелёные струйки. Он втягивал их обратно или сморкался, зажимая одну ноздрю большим пальцем. Всё лицо Жеки изрыли оспа и веснушки. Говорил он жуя слова и выпятив грудь. Постоянно хвастался и придумывал истории про свои любовные победы. В них Жека походил на Джеймса Бонда: все женщины валились к его ногам, а мужчин он избивал одной левой. В свои тридцать лет Жека поменял пару десятков профессий, и, когда его выгнали из милиции, подался на кладбище.
Архипу при мне исполнилось двадцать девять. Карточный шулер. Играл на большие деньги и неизменно побеждал. К нам Архип приехал из Красноярска. Обыграл много мужиков на космические суммы. Мужики предлагали продать квартиры и машины и отдать часть долга. Но Архип был непреклонен: «Отдавайте всё!» И наверняка стал бы миллионером, если бы мужики не выследили Архипа, когда он возвращался ночью из ресторана, и не избили до смерти. Обычно Архип доезжал до подъезда на такси, а тут решил прогуляться пешком. Архипа били так, что врачи удивлялись, как он выжил. Сломанные рёбра, руки и ноги болели с такой силой, что ночами он кричал до тех пор, пока ему не вкалывали обезболивающее. Без уколов Архип не мог продержаться и дня и вышел из больницы законченным наркоманом.
Старые друзья отвернулись от Архипа, а барыги за два месяца вытянули из него все сбережения. В итоге он продал квартиру и переехал в общежитие. Под кайфом Архип говорил много лишнего, а его товарищи-наркоманы лишние слова превращали в слухи. Однажды шулера навестили бывшие друзья и посоветовали покинуть город. Архип проигнорировал совет и попал в реанимацию.
После неё, понимая, что вторая встреча с друзьями будет последней, Архип собрал вещи и отправился к родственникам в наш город. Здесь ему помогли перенести ломку и устроили к Андреичу на кладбище. Бывший шулер плохо копал и ходил еле-еле, но Андреич был его дядей, и мы подозревали, что получает Архип больше нашего.
Плату за каждую вырытую могилу Андреич вручал индивидуально. Подходил к нам по очереди, доставал из кармана брюк сложенные вдвое купюры и раздавал их, выдыхая нам в лица папиросный дым. Последовательность выплаты была одинаковой. Первую часть Андреич протягивал Иванычу, тот неизменно говорил: «Спасибо». Вторую Андреич отдавал мне, потом Жеке. А последние деньги смотритель кладбища совал Архипу. Калека быстро прятал их в нагрудный карман.
Жека пересчитывал получку и довольно хмыкал в конце. Иваныч, не глядя, клал её в карман (считал зазорным пересчитывать деньги; это означало бы, что не доверяет Андреичу). Я рассеянно совал в карман бумажное счастье и с той же рассеянностью тратил его. Иногда бросал купюры в сто или пятьсот рублей нищим. Чаще уносил деньги в православный храм. Бывало, подкладывал их под коврик соседям. Те ничего не говорили мне, хотя, думаю, догадывались, откуда появляются купюры под ковриком.
С тех пор как перестал топить печь, я приходил по утрам к соседям за горячим чаем, и тётя Валя, полная, красивая женщина, ни разу не отказала в гостеприимстве. Я заглядывал в её удивительной чистоты глаза, и мне казалось, что она не обычная женщина, а сказочная фея. Её сын Игорь поначалу хмурился при моём появлении, но со временем привык и приветствовал меня, подняв открытую ладонь:
– Привет, Саня!
Я, не отвечая, проходил на кухню и занимал табуретку у окна. Тётя Валя наливала чай и ставила передо мной банку варенья и пряники. Её старший сын погиб в девяносто восьмом в автомобильной катастрофе, и меня она принимала как первого ребёнка. Только вот младший сын был старше меня на год.
Тётя Валя садилась напротив меня и долгим, мечтательным взглядом наблюдала за тем, как ем (так делала когда-то моя мама). Бог его знает, о чём женщины думают в это время.
Хотя от настоящей еды я отказывался, изредка тёте Вале удавалось накормить меня борщом. Это происходило так: ко мне заходил Игорь, звал на обед и ждал меня в проходе. Мы оба молчали. Игорь слушал плеер, прислонившись спиной к обналичке, я сидел на матрасе, всем видом показывая, что сыт. Моё терпение заканчивалось быстрее, чем кассета у Игоря.
Обедал с неохотой, потому что самая вкусная еда только на кладбище. Я люблю собирать покормку, оставленную родственниками на могилах.
А когда родственники умерших подзывают нас выпить за упокой души, водка и закуска в два раза вкусней, потому что они смешиваются с благодарностью и чувством своей значимости.
Мы постоянно пьём на работе.
В конце июня я уволился из детского сада. Не мог пьяный идти к детям. Но до сих пор мысленно брожу среди игрушечных столиков, деревянных лошадок и горок. И вспоминаю себя, и сам становлюсь маленьким и счастливым. Мне не верится, что я тоже когда-то был своим в царстве игрушек. Но гадкие утята вырастают и становятся не прекрасными лебедями, а большими мутантами в масках животных.
Ребёнок взрослеет, ореол над его головой тает. Золотой блеск стекает по лбу и щекам, словно воск, затекает за шиворот, обжигает шею. Появляются коренные зубы, вместо молочных, и волосы в паху. Он вступает в половую жизнь, в борьбу за выживание и выживает. И так до момента, пока не умрёт.
Тогда Мать-Сыра Земля возьмёт его в своё лоно. И человек услышит биение её сердца. Чёрные колебания почвы.
Глава 8
Неимоверность нашей яви
Смешна,
