висела у него дома, а вовсе не в Городской картинной галерее. Он настолько запутался, что самое необъяснимое, то, что картина всосала его в себя и впоследствии выплюнула, в данный момент его отнюдь не беспокоило.
После нескольких часов хождения туда-сюда он убедился: он в полностью отремонтированной Городской картинной галерее. Это его успокоило и уверило в нереальности происходящего. Увидев табличку, указывавшую, как пройти в мужской туалет, он вспомнил, что ему ужасно хочется пить; и, зайдя в уборную, вдоволь напился воды из-под крана.
Местонахождение его было вполне очевидно; однако, когда загудела какая-то приглушенная сирена, зажглись тут и там огоньки, а шаги толпы отозвались эхом, все это выглядело весьма правдоподобно, и он почувствовал себя настолько не в своей тарелке, что решил, что все-таки не спит. Профессор решил на время скрыться в туалете, чтобы выиграть время и все обдумать. Неловко объяснять свое присутствие тем, что ты был извергнут из недр произведения искусства.
Кстати, который час? По его часам… определить это было невозможно: они не тикали. Не идут? Я же совсем недавно менял батарейку? Как бы то ни было, он, несомненно, просидел в туалете больше часа и помаленьку привык к наполнившим галерею звукам, шагам, обрывкам разговоров, приглушенным смешкам сторожей, цокающим каблучкам одной дамы… Он вздохнул полной грудью и вышел в коридор, притворяясь таким же посетителем, как и все остальные, пытаясь и виду не подать, что совершил неизвестное ему самому правонарушение. Как самый обычный посетитель, он направился к трем залам в глубине. В этот раз ему удалось прочесть надпись на табличке: «Выставка из коллекции фондов Ж. Г.». Конечно же, в этих залах выставлялись временные экспозиции. Он набрал побольше воздуха и пошел к выходу.
– Это невероятно, невероятно… – тихо повторяла изрядно постаревшая Эрминия, хватаясь за дверь, чтобы хоть как-то удержаться на ногах. Раскрыв рот, она глядела на мужчину, который стоял на пороге, не решаясь войти.
– Что невероятно? – пробасил громкий голос из глубины квартиры.
– Клавдий… – чуть слышно пробормотала женщина, не веря своим глазам.
– Мне кажется, я оставил бобы на плите.
– Как? – в полуобморочном состоянии спросила Эрминия.
– Мне очень жаль. Всю кухню, наверное, закоптил.
– Да это, никак, Клавдий?! – вскричал обладатель громкого баса, подходя к двери.
– Можно я пройду? – Профессор продолжал делать вид, что не замечает крикуна, но шагнуть вперед не решался.
– Разумеется, – ответил игнорируемый им субъект. – Но откуда же… – И, обращаясь к Эрминии, продолжил: – Ведь это же Клавдий, собственной персоной?
– Ох, что-то мне нехорошо, – проговорила Эрминия по пути к дивану, куда она, видимо, направлялась, чтобы поскорее присесть.
– Сколько же времени прошло с тех пор?.. – спросил он, входя в гостиную, обстановка которой показалась ему совершенно изменившейся. «Крестьянки» на стене уже не было.
– Сколько же времени прошло с каких пор? – спросила Эрминия, садясь на старый диван, потирая руки и все еще не веря собственным глазам.
– С той поры как… Даже не знаю. С тех пор как… Нет-нет, не так: с тех пор, как меня нет. – Он указал на нее. – Ты изменилась.
Тут он решил зайти к себе в кабинет, находившийся возле столовой. И уже на пороге его пронзила боль: и письменный стол, и все его любимые бумаги куда-то подевались, а на месте книжных полок были наклеены кошмарные обои, как будто для кого-то стало насущной необходимостью стереть с лица земли все следы его жизни. Он почувствовал, что мужчина в некотором смятении положил ему руку на плечо.
– Дело в том, что мы… В этой комнате…
– Вы тут живете?
Он вышел из кабинета, не дожидаясь ответа. Сидящая Эрминия в ужасе смотрела на него.
– Нужно об этом сообщить… – наконец решилась она.
– Кому? – спросил Клавдий с прохладным любопытством.
– Не знаю. Доктору Грау. Правда же?
– Да, прекрасная мысль, – одобрил мужчина и трусливо ретировался из гостиной.
Эрминия не находила в себе мужества сказать, пора бы тебе знать, Клавдий, что мертвые домой не возвращаются. Ей не хотелось, чтобы он подумал, будто она упрекает его в том, что устроила ему невероятно дорогие, но самое главное, трогательные, ужасно трогательные похороны. Она пыталась сдержаться и не рассказывать ему, как молилась всем богам, чтобы те дали ему приют, и Всевышнему, чтобы Он упокоил его душу. Ей было неловко упоминать о том, как она безутешно рыдала, чувствуя себя виноватой; как плакала она от ярости, от горя, от безысходности, от мысли о том, что все могло быть иначе, и корила себя за то, что оставила его в тот день одного, и… Но прежде всего, хотя, как все живые, она этого и не понимала, она думала, ну и зачем же мне теперь эти бессмысленные слезы?
– Почему вы так… – проговорил Клавдий, глядя на жену. И мотнул головой в сторону коридора: – Что это вообще за тип?
Она закрыла лицо руками и разрыдалась. Клавдий никогда не видел, чтобы она плакала так горько.
– Что здесь стряслось, вы можете мне объяснить?
– Это невероятно.
– Слушай, давай-ка объясни мне, или…
– Ты умер десять лет назад, Клавдий, – сказала она, достав из кармана платочек. – Десять лет назад.
Тут-то и ему пришлось присесть на диван.
– Умер? Десять лет назад? – Он сухо отмахнулся. – Ты с ума сошла.
– Сегодня годовщина, десять лет.
– Ерунда.
– Сегодня исполняется десять лет со дня твоей смерти, Клавдий. Все эти десять лет я поминала тебя каждый год.
– И от чего же я умер, если не секрет? – с легкой, почти заметной насмешкой осведомился он.
– От чего? – она уставилась в пустоту, как будто собиралась проткнуть взглядом стену. – Разве ты не знаешь?
– Послушай, Эрминия… Раз уж я сижу с тобой рядом, это доказывает, что я не умирал!
– Доктор Грау будет здесь с минуты на минуту, – пробасил мужчина, входя в гостиную.
Отрешенным, дрожащим голосом, переполненным накопившимся горем, Эрминия с оттенком негодования сказала, ты выбросился из окна, Клавдий. Неизвестно почему, ты никогда не говорил мне, что…
Она подавила рыдание и высморкалась. Потом поглядела ему в глаза и продолжала:
– Ты никогда ничего не говорил… – Она замотала головой. – Откуда же мне знать! Господи, это просто невыносимо.
– Пощупай меня, – сказал он, протягивая руку. – Потрогай. Ну же!
Она замерла, крепко сжимая платок, и протянула руку. Тремя холодными тонкими пальцами притронулась к запястью Клавдия.
– Ну что, убедилась? Никакой я не призрак.
– Прошло десять лет. И ты ничуть не изменился.
– Вот видишь? Я живой!
– Но ведь я-то постарела! Ты не заметил?
– Заметил. И вправду постарела. Не пойму, что за штука.
– Эрминия не лжет. Вы выбросились из окна, а
