Собрание сочинений. Том 8. Чертово болото. Она и он. Исповедь молодой девушки - Жорж Санд

Сердце ее не остыло ко мне, напротив, я думаю, она по-прежнему старалась сдержать свою любовь к Фрюмансу из боязни, что какая-то мысль или желание хотя бы частью будут посвящены не мне. Но недавний недуг немного расшатал ее нервы, она уже не была такой терпеливой и, случалось, сердито распекала меня, если я отказывалась взять к себе в комнату все, что получше, из нашей скромной обстановки или кусок повкусней за обедом. В былые времена я встала бы на дыбы или надулась, а теперь только радовалась, что воля Женни подавляет мою волю и ставит меня на место – меня, некогда так злоупотреблявшую ее кротостью.

Иногда Фрюманс начинал тревожиться – а вдруг эти резкие вспышки обидят меня, но я всякий раз его разуверяла:

– Очень хорошо, что она отчитывает меня, – я наконец чувствую, что Женни мне мать, а не няня. Этой воркотней она только доказывает, что я член семьи, своя в доме.

С первых же дней совместной жизни этих существ, поистине созданных друг для друга, их взаимная привязанность стала проявляться в формах столь спокойных и сдержанных, точно они были женаты добрый десяток лет. Женни, за время болезни похудевшая лицом и фигурой и поэтому особенно моложавая и привлекательная, не позволяла себе ни малейшего проявления чувств, несовместных с достоинством ее возраста, а Фрюманс хотя и был, как я подозреваю, без меры влюблен, так тщательно скрывал свое счастье, что я никогда не чувствовала себя с ними лишней. Как я была признательна им за это благородное целомудрие, охранявшее мою душевную стыдливость! Их прекрасные глаза были всегда безмятежны, взоры, обращенные ко мне, неизменно ласковы, и я ни разу не приметила, что мое появление кого-то смутило или раздосадовало. Я поистине была любимой дочерью, и супруг Женни не только не стал между мной и ею, но, напротив, придал нашим отношениям законченность и незыблемость.

Единственное, что постоянно терзало Женни, это желание побыстрее улучшить нашу общую участь, особенно мою, – она никак не могла свыкнуться с тем, что я занимаюсь физической работой. Послушать ее, так я должна была сидеть сложа руки, пока она гнет спину, и тратить ее сбережения на красивую мебель и изящные туалеты. Но тут я была неколебима, и постепенно Женни успокоилась, убедившись, что мне приятно жить точно так, как живет она, обслуживать себя и трудиться в поте лица.

Должна сказать, что местные жители очень помогали нам и старались облегчить наше скудное существование. Соседи любили нас, госпожа Пашукен, милейшая женщина, непрерывно баловала вниманием и маленькими подарками, крестьяне со всей округи и тулонские рабочие, которых мы в свое время часто нанимали для всяких поделок в Бельомбре, своим добрым отношением выражали протест против наших недоброхотов. По воскресеньям эти славные люди приходили к нам в гости и, видя, что я весела, не грущу о былом достатке и с удовольствием тружусь, преисполнялись ко мне почтительными чувствами, граничившими с поклонением. Южане всегда склонны к крайностям. Их неодобрение частенько принимает оскорбительную форму, зато приязнь быстро переходит в восторженное обожание. Я по-прежнему была для них «барышней», поэтому в ответ на просьбу не раздражать аристократов и забыть, что когда-то я звалась де Валанжи, они упрямо стали величать меня «барышней де Бельомбр». Если бы леди Вудклиф и удалось добиться маркизата для своего сына, все равно она не смогла бы лишить меня этого титула, подаренного бесхитростными душами.

Но еще важнее столь своеобразного восстановления в правах было то обстоятельство, что благоволение ко мне простонародья передалось и другим сословиям. Это обычная история, потому что не существует клеветы, которая устояла бы против слов «любим народом». Надменнейшие правители добиваются любви малых сих и, если не могут внушить ее личными качествами, стараются купить благотворительностью. Я была бедна, никого не задаривала, так что любовь ко мне была бескорыстна. Женни пользовалась единодушным уважением – все видели, как по воскресеньям она в одиночестве отправлялась в город отнести сделанную нами работу и взять новую, меж тем как я, отнюдь не стараясь вызвать интерес к себе необычностью своего положения, занималась в ее отсутствие хозяйством и разговаривала только с людьми, пришедшими навестить меня. Вскоре ко мне стали приходить и предлагать услуги зажиточные тулонцы, а потом выразили желание взять меня под свое покровительство и сливки общества с господином де Малавалем во главе. Они даже собирались вступить в переговоры с моими врагами, но я этого не захотела, и тогда возмущение преследованиями, жертвой которых я стала, сделалось особенно громогласным. Когда по заявлению леди Вудклиф тулонский суд лишил меня прежних гражданских прав, основываясь на моем отказе от тяжбы, поднялся всеобщий ропот против жестокости этого богатого семейства, все отнявшего у меня только затем, чтобы иметь право предложить как милостыню средства к существованию, которые я не хотела и не могла принять. Моей гордости было воздано по заслугам, и в народе даже поговаривали, что меня надо с триумфом пронести на руках по городу, а некую мельницу следует предать огню. Нам удалось утишить эту бурю, но теперь никакая клевета по моему адресу уже не имела надежды на успех, и госпожа Капфорт, принужденная замолчать, изгнанная из нескольких влиятельных домов, начала отрицать свою враждебность ко мне и лицемерно повторяла, что была введена в заблуждение. Она попыталась примириться со мной, делала мне авансы, но я молча их отвергла. Тогда она снарядила ко мне Галатею. Ее я приняла приветливо, но сдержанно, и дальше разговоров о погоде не пошла.

Слуги из Бельомбра, возглавляемые Мишелем, тоже часто наведывались ко мне и, не воспротивься я, перетаскали бы оттуда в Помме все цветы и фрукты. С большим трудом я внушила им, что не имею теперь права ни на что, ни на единую розу из нашего сада. Сколько из-за этого было слез и сетований, признаюсь, слегка раздражавших меня! Я вовсе не считала себя такой уж несчастной – ведь мне удалось обрести драгоценный клад мудрости, а эти добрые люди не ставили его ни во что!

А как тем временем вел себя Мариус? Он не осмелился навестить меня – правда, Галатея во время своего визита дала понять, что ему хочется прийти, дело за моим согласием. Я пропустила ее намеки мимо ушей, считая, что Мариус мог бы обойтись без посредников, особенно таких, как мадемуазель Капфорт. Через год и три месяца после моего водворения в Помме я получила следующее удивительное письмо: