Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3

{03276}

весны и молодости, нет названия на человеческом языке. За пулей следует могильный покой, за погубленной молодостью следуют годы скорби и мучительных воспоминаний. Кто профанировал свою весну, тот понимает теперешнее состояние моей души. Я еще не стар, не сед, но я уже не живу. Психиатры рассказывают, что один солдат, раненный при Ватерлоо, сошел с ума и впоследствии уверял всех и сам в то верил, что он убит при Ватерлоо, а что то, что теперь считают за него, есть только его тень, отражение прошлого. Нечто похожее на эту полусмерть переживаю теперь и я... - Я очень рад, что ты ничего не ел у лесничего и не испортил себе аппетита, - сказал мне граф, когда мы входили в дом. - Мы отлично поужинаем... по-старому... Подавать! - приказал он Илье, стаскивавшему с пего сюртук и надевавшему халат. Мы отправились в столовую. Тут, на сервированном столе, уже "кипела жизнь". Бутылки всех цветов и всевозможного роста стояли рядами, как на полках в театральных буфетах, и, отражая в себе ламповый свет, ждали нашего внимания. Соленая, маринованная и всякая другая закуска стояла на другом столе с графином водки и английской горькой. Около же винных бутылок стояли два блюда: одно с поросенком, другое с холодной осетриной... - Ну-с... - начал граф, наливая три рюмки и пожимаясь, как от холода. - Будем здоровы! Бери свою рюмку, Каэтан Казимирович! Я выпил, поляк же отрицательно покачал головой. Он придвинул к себе осетрину, понюхал ее и начал есть. Прошу извинения у читателя. Сейчас мне придется описывать совсем не "романтическое". - Ну-с... они выпили по другой, - сказал граф, наливая вторые рюмки. - Дерзай, Лекок! Я взял свою рюмку, поглядел на нее и поставил... - Чёрт возьми, давно уже я не пил, - сказал я. - Не вспомнить ли старину? - И, не долго думая, я налил пять рюмок и одну за другой опрокинул себе в рот. Иначе я не умел пить. Маленькие школьники учатся у больших курить папиросы: граф, глядя на меня, налил себе пять рюмок и, согнувшись дугой, сморщившись и качая головой, выпил их. Мои пять рюмок показались ему ухарством, но я пил вовсе не для того, чтобы прихвастнуть

{03277}

талантом пить... Мне хотелось опьянения, хорошего, сильного опьянения, какого я давно уже не испытывал, живя у себя в деревеньке. Выпивши, я сел за стол и принялся за поросенка... Опьянение не заставило долго ждать себя. Скоро я почувствовал легкое головокружение. В груди заиграл приятный холодок - начало счастливого, экспансивного состояния. Мне вдруг, без особенно заметного перехода, стало ужасно весело. Чувство пустоты, скуки уступило свое место ощущению полного веселья, радости. Я начал улыбаться. Захотелось мне вдруг болтовни, смеха, людей. Жуя поросенка, я стал чувствовать полноту жизни, чуть ли не самое довольство жизнью, чуть ли не счастье. - Отчего же вы ничего не выпьете? - обратился я к поляку. - Он ничего не пьет, - сказал граф. - Ты не принуждай его. - Но все-таки хоть что-нибудь да пьете же! Поляк положил себе в рот большой кусок осетрины и отрицательно покачал головой. Молчание его меня подзадорило. - Послушайте, Каэтан... как вас по батюшке... отчего вы всё молчите? - спросил я его. - Я не имел еще удовольствия слышать вашего голоса. Две брови его, похожие на летящую ласточку, поднялись, и он поглядел на меня. - А вам желательно, чтоб я говорил? - спросил он с сильным польским акцептом. - Весьма желательно. - А на что вам? - Помилуйте! На пароходах за обедом чужие и незнакомые люди поднимают между собой разговор, а мы с вами знакомы уже несколько часов, рассматриваем друг друга и не проговорили между собой еще ни одного слова! На что это похоже? Поляк молчал. - Отчего же вы молчите? - спросил я, обождав немного. - Ответьте что-нибудь! - Я не желаю отвечать вам. В вашем голосе я слышу смех, а я не люблю насмешек. - Он нисколько не смеется! - встревожился граф. - Откуда это ты взял, Каэтан? Он дружески...

{03278}

- Со мной графы и князья не говорили таким тоном! - сказал Каэтан, хмурясь. - Я не люблю такого тона. - Стало быть, не удостоите беседой? - продолжал я приставать, выпивая еще рюмку и смеясь. - Знаешь, зачем собственно я приехал сюда? - перебил граф, желая переменить разговор. - Я тебе не говорил еще об этом? Прихожу я в Петербурге к одному знакомому доктору, у которого я лечусь постоянно, и жалуюсь на свою болезнь. Он выслушал, выстукал, ощупал, знаешь ли, всего и говорит: "Вы не трус?" Я хоть не трус, но, знаешь, побледнел: "Не трус", - говорю. - Короче, брат... Надоело. - Предсказал скорую смерть, если я не оставлю Петербурга и не уеду! У меня вся печень испорчена от долгого питья... Я и решил ехать сюда. Да и глупо там сидеть... Здесь именье такое роскошное, богатое... Климат один чего стоит!.. Делом, по крайней мере, можно заняться! Труд самое лучшее, самое радикальное лекарство. Не правда ли, Каэтан? Займусь хозяйством и брошу пить... Доктор не велел мне ни одной рюмки... ни одной! - Ну, и не пей. - Я и не пью... Сегодня в последний раз, ради свидания с тобой (граф потянулся ко мне и чмокнул меня в щеку)... с моим милым, хорошим другом, завтра же - ни капли! Бахус прощается сегодня со мной навеки... На прощанье, Сережа, коньячку... выпьем? Мы выпили коньяку. - Вылечусь, Сережа-голубчик, и займусь хозяйством... Рациональным хозяйством! Урбенин - добрый, милый... понимает всё, но разве он хозяин? Он рутинер! Надо журналы выписывать, читать, следить за всем, участвовать на сельскохозяйственных выставках, а он необразован для этого! В Оленьку... неужели он влюблен? Ха-ха! Я сам займусь, а его помощником своим сделаю... В выборах буду участвовать, общество веселить... а? Ведь и тут можно счастливо прожить! Ты как думаешь? Ну, вот ты уж и смеешься! Уж и смеешься! Право, с тобой нельзя ни о чем говорить! Мне было весело, смешно. Смешил меня граф, смешили свечи, бутылки, лепные зайцы и утки, украшавшие стены столовой... Не смешила меня одна только трезвая

{03279}

физиономия Каэтана Казимировича. Присутствие этого человека раздражало меня. - Нельзя ли этого шляхтича к чёрту? - шепнул я графу. - Что ты! Ради бога... - залепетал граф, хватая меня за обе руки, словно я собирался колотить его поляка. - Пусть себе сидит! - Но я не могу его видеть! Послушайте! - обратился я к Пшехоцкому. - Вы отказались со мной говорить, но, простите меня, я не потерял еще надежды покороче познакомиться с вашей разговорной способностью... - Оставь! - дернул меня граф за рукав. - Умоляю! - Я буду приставать к вам до тех пор, пока вы не станете отвечать мне, - продолжал я. - Что вы хмуритесь? Нешто и теперь слышите в моем голосе смех? - Если б я выпил столько, сколько вы, то я стал бы с вами разговаривать, а то мы с вами не пара... - проворчал поляк. - Мы с вами не пара, что и требовалось доказать... Я хотел сказать именно то же самое... Гусь свинье не товарищ, пьяный трезвому не родня... Пьяный мешает трезвому, трезвый пьяному. В соседней гостиной есть отличные мягкие диваны! На них хорошо полежать после осетринки с хреном. Туда не слышен мой голос. Не желаете ли вы туда отправиться? Граф всплеснул руками и, мигая глазами, заходил по столовой. Он трус и боится "крупных" разговоров... Меня же, когда я бывал пьян, тешили недоразумения и неудовольствия... - Я не понимаю! Я не по-нимаю! - простонал граф, не зная, что сказать и что предпринять... Он знал, что меня трудно было остановить. - Я с вами еще мало знаком, - продолжал я, - может быть, вы прекраснейший человек, а потому мне и не хотелось бы с вами спозаранку ссориться... Я не ссорюсь с вами... Я приглашаю вас только понять, что трезвым не место среди пьяных... Присутствие трезвого действует раздражающе на пьяный организм!.. Поймите вы это! - Говорите, что вам угодно! - вздохнул Пшехоцкий. - Меня ничем не проймете, молодой человек...

{03280}

- Будто бы ничем? А если я назову вас упрямой свиньей, вы тоже не обидитесь? Поляк покраснел - и только. Граф, бледный, подошел ко мне, сделал умоляющее лицо и развел руками. - Ну, прошу тебя! Умерь свой язык! Я вошел уже в свою пьяную роль и хотел продолжать, но на счастье графа и поляка послышались шаги и в столовую вошел Урбенин. - Приятного аппетита! - начал он. - Я пришел узнать, ваше сиятельство, не будет ли каких приказаний? - Приказаний пока нет, а просьба есть... - отвечал граф. - Очень рад, что вы пришли, Петр Егорыч... Садитесь с нами ужинать и давайте толковать о хозяйстве... Урбенин сел. Граф выпил коньяку и начал излагать ему план своих будущих действий в области рационального хозяйства. Говорил он долго, утомительно, то и дело повторяясь и меняя тему. Урбенин слушал его, как серьезные люди слушают болтовню детей и женщин, лениво и внимательно... Он ел ершовую уху и печально глядел в свою тарелку. - Я привез с собой прекрасные чертежи! - сказал, между прочим, граф. - Замечательные чертежи! Хотите, я вам покажу? Карнеев вскочил и побежал к себе в кабинет за чертежами. Урбенин, пользуясь его отсутствием, быстро налил себе пол чайного стакана водки, выпил и не закусил. - Противная эта водка! - сказал он, глядя с ненавистью на графин. - Отчего вы при графе не пьете, Петр Егорыч? - спросил я его. - Неужто вы боитесь? - Лучше, Сергей Петрович, лицемерить и пить тайком, чем пить при графе. Вы знаете, у графа странный характер... Украдь я у него заведомо двадцать тысяч, он ничего, по своей беспечности, не скажет, а забудь я дать ему отчет в потраченном гривеннике или выпей при нем водки, он начнет плакаться, что у него разбойник-управляющий. Вы его хорошо знаете. Урбенин налил себе еще полстакана и выпил. - Вы, кажется, прежде не пили, Петр Егорыч, - сказал я. - Да, а теперь пью.. Ужасно пью! - шепнул он. -