- Стой, ребя, это ж Анны Николаевны сын! Это Сашка Клушин!
И - я был спасён. Имя Анны Николаевны, как пароль, вмиг сняло грозовой напряг, меня уж окружали приятели, они уже узнавали меня, и я, вглядываясь, признавал многих, они уже меня угощали портвейном, тыча под оставшийся целым нос початую бутылку, и хлопали по плечам и спине, радуясь: не поторопились, не запинали до полусмерти Сашку Клушина - сына Анны Николаевны. У которой, вероятно, они хватали двойки, в лучшем случае трояки, но вот, поди ж ты, уважали - уважали без дураков, всерьёз, бескорыстно.
И до того, ранее, случались эпизоды - и не раз, - когда я, ещё будучи малявкой, слыхивал от более взрослых ребят: "Это - Анны Николаевны Клушиной парнишка..." Произносилось-выговаривалось это как своеобразный титул, дающий некое право на особо, авансом, уважительное отношение. Отсвет чужого авторитета в неразумном малолетстве завсегда сладок. Хотя, впрочем, какого ж - чужого?
Да, сложная, сложная эта материя - педавторитет. Не знаю, как сейчас, а в те времена существовала вопиющая супротив устава школы, но стойкая традиция отмечать большие праздники коллективно, классом. Понятно, учителя на такие пьянки-вечеринки или вовсе не приглашались, или сами отказывались от приглашений. Любкин класс в этом отношении был очень спаян и споен. Каждый крупный красный день - будь то Октябрь или Первомай - однокашники Любы скидывались по трояку-пятёрке, набирали вина, стряпали закусон нехитрый и собирались у кого-нибудь на хате. И так получалось, что компания эта дружная и весёлая (без всякой иронии это говорю) в последние два школьных года прописывалась не раз в нашей квартирёнке, в неимоверной теснотище. Хотя, что интересно, с Любой учились отпрыски довольно тучных новосельских шишек - директора почты, управляющего банком, председателя райпо... Апартаменты у них имелись и повыше и пошире, но вот тянуло "вэшников" (класс "В") в нашу убогую землянку - поплясать, толкаясь, и попеть под низким потолком.
Всякий раз муттер без ложного ханжества присаживалась поначалу к столу, преступая догмы, чокалась со старшеклассниками рюмкой, а потом как бы незаметно уходила-исчезала, оставляя молодёжь без пастыря-наставника. В течение вечера потом то один, то другой разлимоненный "вэшник" признавался нам с Любой: "Мать у вас - во! Я её уважаю!.." Что у трезвого на уме... Хотя, скорей всего, у Анны Николаевны за такое "уважение" выпадали серьёзные беседы с Виктором Константиновичем Г.
Стукачи всегда отыскивались...
14
Раз примерно в месяц, обыкновенно на другой день после материной получки, мы отправлялись с нею вдвоём в поход к Соломону. Так это у нас называлось.
На другом конце села - а новосельские улицы протянулись вдоль реки на 4-5 километров - имелся магазинчик геолого-разведочной партии. Что за партия? Какие геологи? Этого никто, думаю, в селе не знал, но магазин официально, на вывеске, именовался - геолого-разведочный. В народе же его называли - соломоновским. Заведовал этой торговой точкой еврей Соломон, а за прилавком стояла его дородная супружница, уж не помню, как её звали, может, Саррой, а может и, Соломонидой.
Этот Соломон, низенький, жирненький, блестяще-лысый, с громадным выпуклым рубильником меж пухлых сизых щек, однажды остро меня напугал. Я только что отхворал в очередной раз простудой и по инерции сипло покашливал. Пока мать брала что-то у Сарры в продовольственном отделе, я таращился в другом закутке лавки на фотоаппарат, который снился мне тогда по ночам.
Здесь же возюкался и сам Соломон, переставляя, распаковывая коробки с колониальными товарами. Он вдруг в упор глянул на меня пронзающим рентгеновским взглядом своих рачьих масленых глаз с заплывшими веками и убежденно, непререкаемо, буднично приговорил:
- С таким кашлем, мальцик, долго не живут.
И равнодушно отвернулся, углубился в свои торгашеские хлопоты.
Я выскочил на улицу. Сердчишко у меня скатилось в копчик, в груди засвербило, я проглотил весь оставшийся во мне кашель и чуть не подавился. Было мне лет десять, о смерти я ещё не думал, но простая фраза крючконосого Соломона, тон его, равнодушная уверенность в моей близкой неминуемой кончине пронзили меня острым шилом, и я впервые всерьёз понял, осознал всем существом своим собственную смертность. Умирать мне тогда не хотелось.
И почему-то матери об этом случае я решил не говорить, и к тому времени, когда она вышла из магазина, я уже выровнял дыхание, принял вполне беспечный вид.
А буквально через день зловещее пророчество жирного еврея чуть-чуть не сбылось. Кашель, правда, у меня стал тише, но я всё равно чуть было не приказал долго жить. И Люба вместе со мной. И сама Анна Николаевна. Дело в том, что она прежде времени, экономя тёпло, затворила заслонку в печи. Спас нас, видимо, Господь Бог: в самый наипоследний миг, в полночь, муттер очнулась от удушающего сна, доползла на четвереньках до двери, распахнула её. Затем из последних сил сдёрнула нас с сестрёнкой, сомлевших, с уплывающими зрачками и уже жёлтых, со смертного одра, вытащила в холодные сенцы...
- Ещё бы минута и - отмучились! - со страхом, а порой и с пугающим меня сожалением, восклицала Анна Николаевна впоследствии, вспоминая ту угарную ночь...
А в походы к Соломону мы ходили за дешёвой колбасой, за сливочным маслом и сухим молоком. Кто уж снабжал Соломона - геологи не геологи ли, но лавка его была побогаче прочих наших новосельских магазинов. Кроме масла, колбасы и молока, Анна Николаевна разживалась порою от соломоновских богатств то баночкой сгущёнки или рыбного паштета, а то и настоящей говяжьей тушёнкой. Здесь же, в царстве Соломона, мать купила мне - уже в классе 7-м шикарное пупырчатое пальто с тёплым воротником и первые в моей жизни сплошные, без суконных проплешин, ботинки. И тот самый фотоаппарат "Смена", на который так жадно взглядывал я, тоже был в конце концов приобретён однажды здесь же, у Соломона -- за 13 с половиной рублей...
Кстати, в детстве я находил в себе какие-то сверхъестественные силы, удерживающие меня от канючанья, от выпрашивания у матери желанных каждому пацану покупок-подарков. Я мог назойливо просить и даже требовать при случае, вплоть и до слёз, эскимо за 9 копеек или конфет-подушечек кулёк, зная, что просьба моя вполне исполнима. Но вот на тот же фотоаппарат я лишь вожделенно взирал, вздыхая при этом, если муттер находилась вблизи, как можно громче, и прося её обратить внимание, посмотреть внимательнее на эту удивительную вещь. Далее таких вполне простительных намёков я не шел.
И вот время от времени Анна Николаевна буквально баловала меня роскошными, невозможными в нашем быту подарками. О коньках-"снегурках" уже вспоминалось. А однажды, при поездке в Абакан, она, покупая в магазине учебных пособий плакаты-схемы для своих уроков, вдруг, уловив, видимо, как я зачарованно уставился на модели планёров в соседнем отделе, шепнула:
- Выбирай!
Я охнул, потянулся было к огромной коробке с моторным четырёхкрылым аэропланом, но, спохватившись, ткнул пальцем в более дешёвую и всё равно волшебно красивую модель-стрекозу.
- Только ни мороженого, ни конфет сегодня уже не проси, - умерила Анна Николаевна свой купецкий размах.
Я лишь махнул рукой: какие там конфеты, о чём речь!
В другой раз муттер купила мне, так же случайно, порывом, набор для выпиливания, и я долго потом, прикусывая от удовольствия и усердия язык, крошил на кухне опилками, вырезая из фанерок всякие рамочки да шкатулочки. После фотоаппарата (а к нему длительно докупались с очередных получек увеличитель, фонарь, ванночки, бачок и пр., и пр.) ещё более фантастической вещью-подарком стала радиола "Рекорд" и несколько пластинок к ней. Радиолы и проигрыватели к тому времени играли-звенели уже у многих соседей и знакомых, а в иных домах завелись даже магнитофоны и телевизоры.
Ну а самый значительный покупательно-подарочный подвиг Анна Николаевна свершила, когда я учился в 8-м классе - велосипед. Потому что велосипеды имелись далеко не у всех моих приятелей, и это придавало особую ценность материному подарку, который и сам по себе стоил её ползарплаты.
Велосипед! Это не средство передвижения, это - роскошь! К черту прагматику, к черту утилитарность! Да, велосипед развивает подростка физически, делает его спортивнее... Но не это главное. Ощущение полёта, ощущение подчиненной тебе скорости, уплотнившаяся власть над временем, покорный шорох-вздох подминаемого под колёса пространства - вот что такое велосипед. А возможность прокатить свою девчонку на раме впереди себя, настойчиво и хрупко сжимая её талию обручем своих рук?!.. Велик меняет пацанский характер, этот двухколёсный шаткий механизм, придал устойчивости, основательности, помог мне утвердиться, посолиднеть в собственных своих глазах и в глазах улицы. В судьбах кого-то из 12-14-летних в этом мире такую ключевую роль играет подаренный вовремя мотоцикл, автомобиль или яхта, в моей судьбе - дорожный велосипед "Урал" цвета свежей травы стоимостью 52 руб. 24 коп.
