Григорий все допытывался: "Ты опустила? Опустила?" Я отвечала: да. "Почему же она не реагирует?" - удивлялся он. Я уходила от этих разговоров. Никогда не читала, что было написано в том письме, и оно продолжало лежать в чемодане.
Григорий написал приговор, предоставив мне роль палача.
По-моему, он так и не понял этого. Взамен у него появилась новая игра, в которую он играл до самозабвения: "Почему же оно не дошло? Почему она не реагирует?"
Я больше не ходила к нему домой, и наша вахтерша тетя Лида уже не задавала контрольных вопросов на свою вечную тему: "Когда ты вернешься?"
Потом мы встретились на теплоходе "Севастополь". Приехала очередная группа артистов. Их поселили на "Севастополе". Я снова представляла общественность с цветами, на сей раз это были астры, осенние надежды.
После спектакля поехали на теплоход, в кормовом салоне был банкет. Артисты произносили задушевные тосты, седой красавец взял гитару и запел старинные гусарские песни, у него была хорошо поставленная интонация, глубокий голос. За мной ухаживал трагик средних лет, жалующийся на то, что он одинок и никто его не понимает. Он хотел впустить меня в свой неповторимый внутренний мир, а начал с того, что потянул меня в постель. Я выбежала на палубу. Наконец-то я одна, никто не потревожит моего одиночества.
Тут было хорошо. Далекие огни на воде, задумчиво-мягкий вечер, неназойливое дыхание теплохода под вздрагивающей палубой. Сама природа стала на охрану моего "я". Это мой мир, и никто не войдет туда без моего разрешения. И эти огни на воде - только мои.
Уже через пять минут я начала беспокоиться: почему никто за мной не приходит, чтобы поинтересоваться моим состоянием? Неужто я никому не нужна? Даже двинулась на корму, чтобы заглянуть в салон сквозь занавески. Седой аристократ продолжал петь. Мой трагик переместился в кресло и, кажется, настолько ушел в самого себя, что уже ни в ком другом не нуждался.
Григорий спас меня от долгожданного одиночества, возникнув за спиной как дар судьбы. Я вдруг остро почувствовала, что нужна кому-то. У Григория оказался ключ от каюты. Он был всегда таким предусмотрительным. Мы пошли в коридор и долго искали свой номер. При известном усилии можно было вообразить, что мы плывем в неведомую даль, но манящие огни ничуть не приближаются и продолжают звать.
Это было начало конца. Я проснулась глубокой ночью, словно от толчка. Я не сразу поняла, что толчок и в самом деле был.
Послышались голоса. Топанье ног. Наш теплоход занимал чужое место у причала, и теперь рейсовый дизель-электровоз из Москвы причалил прямо к нам, он и разбудил меня своим толчком. Я вскочила испуганная, будучи не в состоянии понять, зачем я здесь. Григорий спал на соседнем диване. Я оделась, выскочила на палубу. Горизонт был закрыт причалившим "Сергеем Есениным", который никуда не плыл сейчас, но все равно полон жизни, ритмического света, внутренней упругости, уверенно дышавшей в его глубинах. Грузчики слаженно и без лишнего шума затаскивали через нашу палубу ящики с продовольствием. Пассажиры спали, но все равно они и во сне продолжали двигаться к избранной цели. Только мой теплоход никуда не плыл, топку забыли разогреть.
Я проскочила по трапу меж двух ящиков и побежала не оглядываясь к элеватору, громада которого чернела впереди.
"Свобода, наконец-то свобода", - с отчаяньем думала я, продолжая поспешно удаляться от рокового теплохода, списанного на берег по старости, и удивляясь про себя, почему меня никто не догоняет.
Потом перешла на шаг, ведь до дома было далеко, километров восемь, как я преодолею их на каблуках?
Но теперь решение было принято. Теория одиночества была готова подкрепиться практикой. Мрачный элеватор остался позади, я свернула на большую дорогу, обсаженную деревьями. Сбоку светила луна, поднявшаяся за это время. Дорога уходила за горизонт.
Щеке стало холодно. Я провела ладонью по лицу. Неужто я плачу? Сама не почувствовала, как заплакала. И даже не знаю, какие это слезы: радости или тоски?
Ведь я свободна и могу начать жизнь сначала, могу улететь к Наталье, которая зовет меня. Я все могу.
В чем смысл жизни? В техникуме мне поручили провести анкету с этим вопросом. Нынче все стали грамотные, читают газеты, сидят у телевизора. Отвечали с точным прицелом: а) смысл жизни в том, чтобы приносить пользу обществу; б) трудиться; в) открывать неизвестное; г) смысл жизни в любви. Вот какие мы грамотные, любовь у нас уже на четвертом месте. Одна Оля ответила без обиняков:
"Смысл жизни в том, чтобы воспитывать детей".
"Своих или чужих?" - нагло спросил Василий, один из наших заводил, когда я зачитывала в аудитории ответы.
"Разве я не способна рожать? - невинно удивилась Оля. - Откуда ты взял, Вася?"
Оля добилась высшего смысла: у нее уже трое, второй раз она родила двойню.
А ведь никто не написал в анкете: смысл жизни в том, чтобы получить отдельную комнату. Какая чушь! Как может комната стать смыслом? Тогда и гарнитур может. И любая деревяшка. А в чем же тогда смысл? Почему я никак не изберу его?
Ага, смысл жизни - в поиске смысла. Завтра иду в комитет комсомола и прошу дать мне самое трудное поручение, желательно неисполнимое.
Ноги начали уставать, но я не останавливалась. Навстречу показались огни, и скоро мимо пронесся "КамАЗ", могучий грузовик с высоченным кузовом, я даже отскочила в сторону. Я сообразила, что грузовики работают в ночную смену, забирая из порта гравий.
Первый "КамАЗ" догнал меня в километре от элеватора. Я принялась голосовать загодя, чтобы у него было время затормозить, но он промчался мимо, не сбавляя хода, лишь обдал меня противной гарью. Вот, оказывается, в чем истинный смысл жизни: на полной скорости промчаться мимо ближнего.
Я покорно шагала. Второй грузовик тоже промчался, исполнив свой смысл, на третьем я смирилась, перестав верить в человечество. Но он остановился передо мной как гора. Дверца распахнулась на недосягаемой высоте. Я полезла по скобам, цепляясь за поручни.
Оказывается, водитель был в кабине не один. Рядом с ним сидела молодая женщина в ситцевом платье. Я удивилась: куда она едет так поздно и так налегке?
Между тем, прижимая к животу сумочку, в которой наибольшей ценностью был пропуск на завод, я взгромоздилась на свою долю сиденья и захлопнула дверцу. Мы тронулись. "КамАЗ" упруго потряхивало на дороге.
"Вам куда?" - спросил водитель, не поворачивая головы; есть в этой настороженной позе особый водительский шик.
Куда мне? Если бы я знала это? Кто меня ждет? Где можно приклонить голову кроме той каюты, которая никуда не плывет? Что в старом теплоходе выходит из строя сначала: двигатели или каюты?
"В Новый город, - ответила я, твердо зная, что и там никому не нужна. - А вы куда?"
"На Химкомбинат, в Каменск-Шахтинский", - сказал он, глядя на дорогу.
А мне не давала покоя глупая мысль: куда едет эта женщина, сидевшая между ним и мной? Между прочим, Химкомбинат не самый удачный пункт назначения. Скоро будет развилка: мне дальше налево, водителю - направо.
Но куда она едет?
Скосив глаза, я пыталась незаметно наблюдать за ней и тут же испуганно съежилась, будто меня застали за стыдным занятием.
Она никуда не ехала! Положила голову на плечо водителя и спокойно, равнодушно даже, следила за дорогой, которая, судя по всему, была ей знакома до последнего колышка. Все-таки она заметила мое невольное подглядыванье и задвигалась на сиденье, как бы утверждая свое право на данное место. Я сидела не дыша, вцепившись обеими руками в переднюю скобу, не сводя глаз с дороги. Пятно света, исходящее от нас, скакало по асфальту до грани темноты и все время оставалось там словно на привязи. Деревья неслись навстречу, разваливаясь стволами по обе стороны.
Я скорее почувствовала, чем увидела боковым зрением, как что-то переползает под моим левым плечом, и, хотя все поняла, не имела сил пошевельнуться, больше того, отводила взгляд правее, смотря за кювет, куда меня скоро сбросят как лишний балласт, когда грузовик остановится.
"Ты что?" - спросил водитель.
"Я пошла", - ответила она, перелезая через мое плечо. При этом она слегка задела ремень сумки и ускорила свои движения. Я невольно обернулась в ее сторону. Все так и было, как я подумала. Один мимолетный взгляд через плечо, тысячная доля секунды - и соседняя со мной судьба осветилась и навек запечатлелась на черно-белом экране памяти.
Там, позади водителя, за спинками сидений, было спальное место, полка из поролона, как в купированном вагоне.
Полка шла во всю ширину кабины, от дверцы до дверцы. Она была обжита и ухожена. В изголовье за подушкой стояла бутылка кефира, к стенке прикреплена цветная картинка с изображением популярного певца, над картинкой даже плескалась занавеска, обрамляющая эту семейную идиллию.
Женщина забралась на полку, головой к водителю, натянула на себя легкое пикейное одеяло и покойно лежала на спине, закрыв глаза. Водитель сбавил ход, сберегая покой своей спутницы.
