- Поня Елена, я сама все время препятствовала тому, чтобы господин Янковский завел такой разговор. Я вообще не собираюсь выходить замуж, даже за господина Янковского.
- Почему же? Не пара он тебе? Недостаточно благороден ?
- Я хочу после войны вернуться на родину, к семье.
- Что там будешь делать?
- Буду работать в больнице.
Работать в больнице... - Чепуха! Предпочтешь выйти замуж и стать хозяйкой в усадьбе.
- Поня Елена, я хочу жить в городе. Деревенская жизнь меня не привлекает. Мой муж был врачом. Я люблю эту работу. После его смерти я дала обет, что ни за кого не пойду замуж.
- Поклянись мне, что не пойдешь за Владислава.
- Клянусь.
- Жизнью дочери?
- Жизнью дочери.
Это, очевидно, успокоило старуху.
- Ты говорила об этом моему брату?
- Он не просил меня выйти за него.
- Так он, наверно, сделает это сегодня, - неуверенно сказала старуха.
Прошла еще неделя. Янковского дома не было, он уехал в Ковно.
Софье Михайловне стало легче дышать. На дворе стояла зима во всей своей красе. На полях сверкал снежный покров. Работы во дворе уменьшилось. Тем временем Шуля окрепла. Начала гулять. И теперь ей нравится сад, его голые, окутанные снегом деревья.
Старуха Елена успокоилась, к работнице стала относиться лучше.
Госпожа Вайс оторвана от всего мира. Давно не была она в городе. Гости в усадьбе не бывали. Радио там не было, газеты не приходили. Некоторое время назад прошел слух, что на юге России идут тяжелые бои. Но немцы хвастались своими победами, числом сбитых советских самолетов и захваченных пленных.
Сведения о судьбе гетто доходили невнятные. Поня Елена вернулась как-то из костела с известием, что евреев гетто Шяуляя увезли в неизвестном направлении.
У госпожи Вайс не было никаких иллюзий. Она знала, куда увезли евреев. Крестьяне много говорили о глубоких траншеях и ямах, вырытых в нескольких километрах от города... О солдатах, оцепивших это место...
Янковский вернулся из Ковно удрученным. За весь вечер не проронил ни слова. Лишь назавтра, заглянув в хлев, где в это время госпожа Вайс доила коров, сказал:
- Новость есть для вас, Софья Михайловна.
У нее заколотилось сердце.
- Не сейчас, после ужина.
Вечером он сказал, глядя на Софью Михайловну :
- Паулаускас пропал, забрали его.
Госпожа Вайс побледнела.
- Кто-то донес. Обыскали дом и нашли В погребе еврея. Жаль, хороший был парень. Из-за какого-то паршивого жида...
Софья Михайловна боялась, как бы не заметили ее чрезмерного волнения. Собрав все свое мужество, она спросила :
- А вообще что слышно в мире? В городе?
- Говорят, что большевики опять крепко поколотили немцев. Весь Ковно сплошная казарма. Войска уходят и приходят. Многие удирают из города. Тяжело там жить.
Софья Михайловна хочет спросить о гетто, но боится даже заикнуться об этом.
- Ты помнишь, - обращается он к сестре,- дворника Антанаса? Тот, у которого жена стирала на евреев! Говорят, что он работал в девятом форту. Большое богатство собрали, все из одежды евреев. Жена его носит каракулевую шубу - прямо барыня, не узнать.
Софье Михайловне стало дурно, вот-вот упадет. Собрав остаток сил, она встала из-за стола.
- Пойду лягу, голова болит.
Янковский тоже поднялся.
- Погодите, Софья, у меня к вам дело. Она поднимает голову, и ее взгляд встречается с взглядом старухи.
- Разве дело такое срочное, господин Янковский? Может, отложим разговор?
- Нельзя больше откладывать, - нетерпеливо ответил он. - Я вас недолго задержу. Может быть, вы пройдете в мою комнату?
С бьющимся сердцем входит она в его комнату. Янковский закрывает за ней дверь.
- Софья Михайловна, - обращается он к ней, не тратя времени попусту, я полагаю, что мои слова не явятся для вас неожиданностью. Мы с вами уже не молоды. Я был женат, вы тоже были замужем. Да что тут долго трепать языком. Мне нужна хозяйка. Я мужчина в самом соку, и вы мне вполне подходите.
У госпожи Вайс перехватило горло.
- Господин Янковский, вы ведь католик, а я православная.
Удивленный Янковский на мгновение замолкает.
- Чепуха! Вы уже раз были замужем за католиком. Пойдем к ксендзу, и он все уладит.
Вдруг он взглянул на нее и замолк. Видно, какая-то мысль мелькнула у него, и госпожу Вайс охватил страх.
- А может, вы вообще не русская? Может быть, вы еврейка? Ведь вас ко мне прислал Паулаускас, а у него нашли еврея...
Янковский не сводит с нее глаз. Софья Михайловна изо всех сил старается сохранить хладнокровие.
- Ха-ха-ха, - рассмеялась она, - очень уж вы о себе высокого мнения, господин Янковский. Только что сами сказали, что вы уже не так молоды, и все же вы полагаете, что любая христианка должна чувствовать себя счастливой, когда вы предлагаете ей руку.
Янковский стоит, не зная, как ему реагировать на эти слова и смех.
- Я не хочу оставаться в деревне, - продолжает госпожа Вайс, - не люблю я здешнюю жизнь, возиться со свиньями и коровами... Не привыкла к этому.
Есть у меня специальность, в меня тянет работать в больнице.
- Неправда, - прервал он ее, - любая женщина предпочтет замужество и жизнь хозяйки в усадьбе, тяжелому труду медсестры в больнице. Вы еврейка!
- Будь я еврейкой, я бы с радостью приняла ваше предложение, господин Янковский, - с достоинством отвечает она. - В наши дни для еврейки нет ничего лучше брака с христианином, тем более из дворянской семьи.
На это Янковскому нечего ответить. Он старается понять, искренно ли она говорит или насмехается над его дворянством. Задетое самолюбие разжигает в нем злость. Он мог бы обращаться с ней, как господин с рабыней, но пожалел ее честь и предложил ей выйти за него замуж. Он полагал, что она обрадуется его предложению, с радостью упадет в его объятия, а она посмела его отвергнуть.
Янковскому хочется как-нибудь унизить Софью Михайловну, но он не знает как. Разозленный, выходит он из комнаты.
Госпожа Вайс возвращается в свою комнату и без сил падает на кровать.
Что теперь будет? Если Янковский начнет выяснять, он ведь быстро узнает, что доктор Дуда никогда и не существовал. Нужно убираться отсюда, и чем скорее. Только куда?
С тоской вспоминает она погреб Паулаускаса. Бедняга в тюрьме, в руках палачей. Что с ним будет? И что станет с доброй Маре?
Шуля спит крепким молодым сном. Госпожа Вайс ворочается в постели и не может найти покоя. В конце концов она решает: завтра утром пойдет к доктору Климасу. Он ведь предложил ей помощь. Скажет, что она больна, должна посоветоваться с врачом.
Доктор Климас не подвел ее.
Спустя два дня Софья Михайловна и Оните расстались с Янковскими. Они объявили, что возвращаются в Ковно. На первой же остановке они сошли с поезда. Здесь их ждал крестьянин с подводой. Доктор Климас поместил их пока что в деревне, в доме одного из своих пациентов. Госпожа Вайс будет ухаживать за больной женой крестьянина и их двухнедельным ребенком, а тем временем доктор Климас подыщет им другое убежище.
СНОВА В ГОРОДЕ
В начале февраля госпожа Вайс и Шуля прибыли в Вильно. Ехали поездом. На Софье Михайловне была форма сестры Красного Креста, у Шули забинтована голова. Несмотря на тесноту в вагоне, им освободили место. Все думали, что это медсестра провожает в госпиталь раненую.
В дороге госпожа Вайс объяснила любопытным попутчикам, что девочка ранена осколками гранаты, взорвавшейся, когда ею играли деревенские ребятишки. Теперь она отвозит раненую в больницу.
Добрый старый доктор Климас дал ей письмо к своему знакомому, врачу городской больницы. Госпожу Вайс приняли на работу в качестве сестры в ночную смену.
Софья Михайловна с трудом сдержала свою радость. Ведь если она открыто обрадуется ночной работе, это может вызвать подозрение. За работу она получит маленькую комнатку во дворе больницы, питание ей и Шуле и немного денег на мелкие расходы.
Условия работы были тяжелые. Больница была переполнена.
Не хватало перевязочных материалов, лекарств, предметов первой необходимости. Трудно было и с работниками. Не хватало специалистов Но госпожа Вайс была счастлива. Не раз спрашивала она себя: почему ей так повезло, чем она лучше тысяч других евреев?
Охотно согласилась она работать по ночам, боясь ночного обыска и ареста. На работе она чувствовала себя уверенней. Не желая оставлять Шулю одну в комнате, нашла ей работу на больничной кухне: мыть посуду. Ночью девочка спала рядом с ней в комнате ночной сестры.
В часы отдыха, вечерами она иногда выходила вместе с Шулей на улицу, подходила к стене гетто и заглядывала туда. Потом, тихо плача, торопилась уйти. Нельзя ей вертеться вблизи гетто: кто-нибудь может узнать ее, окликнуть по имени, но удержаться она не могла.
Гетто билось в предсмертной агонии. Сестры и больные много говорили об ужасах Понар - чудесной долины в окрестностях Вильно, ставшей долиной смерти. Рассказывали о набитых евреями поездах, отправленных в неизвестном направлении. Вагоны были заперты снаружи, и оттуда доносились крики.
