– А знаешь, что я те, милый человек, скажу… надо принять во внимание?..
Горкин просит его:
– Скажите уж поскорей, извините… очень нам торопиться надо, и ребятишки не кормлены, и…
А старик повернулся и стал креститься на розовую колокольню-Троицу: и сюда она смотрит, стоит как раз на пролете между двором и садом.
– Вот что. Сам Преподобный это, вас-то ко мне привел! Господи, чудны дела Твоя!..
А мы ничего не понимаем, просим нас отпустить скорей. Он и говорит, строго будто:
– Это еще неизвестно, пойдете ли вы и куда пойдете… надо принять во внимание! Как фамилия вашему хозяину, чья тележка? Та-ак. А как к нему эта тележка попала?
Горкин говорит:
– Давно это, я у них за сорок годов живу, а она и до меня была, и до хозяина была, его папаше от дедушки досталась… дедушка папашеньки вот его… – на меня показал, – к хохлам на ней ездил, красным товаром торговал.
– А посудой древяной не торговал?.. Ложками, плошками, вальками, чашками… а?..
Горкин говорит – слыхал так, что и древяной посудой торговали они… имя ихнее старинное, дом у них до француза еще был и теперь стоит. Тут старик – хвать его за плечо, погнул к земле и под тележку подтаскивает:
– Ну так гляди, чего там мечено… Разумеешь?..
Тут и все мы полезли под тележку, и старик с нами туда забрался, ерзает, будто маленький, по траве и пальцем на задней «подушке» тычет. Атам, в черном кружочке, выжжено – «А».
– Что это, – говорит, – тут мечено… аз?
– Аз… – Горкин говорит.
– Вот это, – говорит, – я самый-то и есть, аз-то, надо принять во внимание! И папаша мой тут – аз! А-ксе-нов! Наша тележка!..
Вылезли мы из-под тележки. Старик красным платком утирается, плачет словно, смотрит на Горкина и молчит. И Горкин молчит и тоже утирается. И все молчим. Что же он теперь с нами сделает, – думаю я, – отнимет у нас тележку? И еще думаю: кто-то у него украл тележку и она к нам попала?.. И потом говорит старик:
Кустодиев Б. М. Красная башня Троице-Сергиевой лавры
– Да-а… надо принять во внимание… дела Твои, Господи!
И Горкин тоже, за ним:
– Да-а… Да что ж это такое, ваше степенство, выходит?
– Господь!.. – говорит старик. – Радость вы мне принесли, милые… вот что. А внук-то мой давеча с вами так обошелся… не объезжен еще, горяч. Батюшкина тележка! Он эту сторону в узор резал, а я ту. Мне тогда, пожалуй, и двадцати годов не было, вот когда. И мету я прожигал, и клеймило цело, старинное наше, когда еще мы посуду резали-промышляли. Хором-то этих в помине не было. В сарайчике жили… не чай, а водичку пили! Ну, об этом мы потом потолкуем, а вот что… Вас сам Преподобный ко мне привел, я вас не отпущу. У меня погостите… сделайте мне такое одолжение, уважьте!..
Прямо как чудо совершилось.
Стоим и молчим. И Горкин смотрит на тележку – и тоже как будто плачет. Стал говорить, а у него голос обрывается, совсем-то слабый, как когда мне про грех рассказывал:
– Сущую правду изволили сказать, ваше степенство, что Преподобный это… – и показывает на колокольню-Троицу. – Теперь и я уж вижу, дела Господни. Вот оно что… от Преподобного такая веща-красота вышла – к Преподобному и воротилась, и нас привела. На выезде ведь мы возчика вашего повстречали, счастливыми нас назвал, как спросили его про вас, не знамши! Путались как, искамши… и отводило нас сколько, а на ваше место пришли… привело! Преподобный и вас, и нас обрадовать пожелал… видно теперь воочию. Ну, мог ли подумать, а?! И тележку-то я из хлама выкатил, в ум вот вошло… Сколько, может, годов стояла, и забыли уж про нее… А вот дождалась… старого хозяина увидала!.. И покорнейше вас благодарим, не смеем отказаться, только хозяину надо доложить, на гостинице он.
– Ка-ак, и сам хозяин здесь?! – спрашивает старик.
– На денек верхом прискакал… будто так вот и надо было!
– Так я, – говорит, – хотел бы очень с ними познакомиться. Передайте им – прошу, мол, их ко мне завтра после обедни чайку попить и пирожка откушать. Просит, мол, Аксенов. Мы и поговорим. А у меня в саду беседка большая, вам там покойно будет, будете мои гости. Господи-Господи… и надо же так случиться!..
И все на тележку смотрит. И мы смотрим. Стоит и все оглаживает грядки и головой качает.
Прямо как чудо совершилось.
Так все и говорят – чудо живое совершилось. Как же не чудо-то! Все бродили – игрушечника Аксенова искали, и все-то нас пугали, что не пускает Аксенов богомольцев, и уж погнали нас от Аксенова, а тут-то и обернулось, признал Аксенов тележку, будто она его работы, и что привел ее Преподобный домой, к хозяину, – а она у нас век стояла! – и теперь мы аксеновские гости, в райском саду, в беседке. И как-то неловко даже, словно мы сами напросились. Домна Панферовна корит Федю:
– Босой… со стыда за тебя сгоришь!
А Федя сидит под кустиком, ноги прячет. Антипушка за Кривую тревожится:
– Самовласть какая… забрал вон лошадку нашу! «Молитесь, – говорит, – отдыхайте, а мой кучер за ней уходит». А она чужому нипочем не дастся, не станет ни пить, ни есть. Надо ему сказать это, Аксенову-то.
Горкин его успокаивает: ничего, обойдется, скажем. И тележку опорожнить велел, будто уж и его она – чисто мы в плен попали!
А Домна Панферовна пуще еще накаливает: залетели вороны не в свои хоромы, попали под начал, из чужих теперь рук смотри… Порядки строгие, ворота на запоре, сказывайся, как отлучиться занадобится… А случись за нуждой сходить – собачищи страшенные, дворника зови проводить, страмота какая… чистая кабала!
Горкин ее утихомиривает:
– Хоть не скандаль-то, скандальщица… барышня хозяйская еще услышит, под березкой вон!.. Ну, маленько стеснительно, понятно… в чужом-то месте свои порядки, а надо покоряться: сам Преподобный привел, худого не должно быть… В сад-то какой попали, в райский!..
Сад… – и конца не видно. Лужки, березки, цветы, дорожки красным песком усыпаны, зеленые везде скамейки, на грядках виктория краснеет, смородина, крыжовник… – так и горит на солнце, шиповнику сколько хочешь, да все махровый… И вишни, и яблони, и сливы, и еще будто дули… – ну, чего только душа желает. А на лужку, под березой, сидит красивая барышня, вся расшитая по рисункам и в бусах с лентами – все-то на нас поглядывает. Беседка – совсем и не беседка, а будто дачка. Стекла все разноцветные, наличники и подзоры самой затейливой работы, из березы, под светлый лак, звездочками и шашечками, коньками и петушками, хитрыми завитушками, солнышками и рябью… – резное, тонкое.
Горкин так и сказал:
– Не беседка, а песенка!
Стоим – любуемся. А тут Аксенов из-за кустов, словно на наши мысли:
– Не стесняйтесь, милые, располагайтесь. Самоварчик – когда хотите, харчики с моего стола… А ходить – ходите через калитку, садом, в заборе там, в бузине, прямо на улицу, отпереть скажу… Мальчишка тут при вас будет. Лавки широкие, сенца постелят… будете как у себя дома.
Позвал барышню из-под березы, показывает на нас ласково так:
– Ты уж, Манюша, понаблюдай… довольны чтобы были, люди они хорошие. А это, – нам говорит, – внучка моя, хозяйка у меня, надо принять во внимание… она вас ублаготворит. Живите, сколько поживется, с Господом. Сам Преподобный их к нам привел, Манюша… я тебе расскажу потом.
А тут Домна Панферовна, про Федю:
– Не подумайте чего, батюшка, – босой-то он… Он хороших родителей, а это он для спасения души так, расслабленному одному лаковые сапоги отдал. А у них в Москве большое бараночное дело и дом богатый…
Ни с того ни с сего Федя под куст забился, а Аксенов поулыбался только.
– Я, – говорит, – матушка, и не думаю ничего.
Погладил нас с Анютой по головке и велел барышне по викторийке нам сорвать.
– А помыться вам – колодец вон за беседкой. Поосвежитесь после пути-то, закусите… мальчишку сейчас пришлю.
Нестеров М. В. Преподобный Сергий Радонежский
И пошел. И стало нам всем тут радостно. Домна Панферовна стала тут барышне говорить, какие мы такие и какие у нас дома в Москве. А та нарвала пригоршню красной смородины, потчует:
– Пожалуйста, не стесняйтесь, кушайте… и сами, сколько хотите, рвите.
А тут мальчишка, шустрый такой, кричит:
– А вот и Савка, прислуживать вам… хозяин заправиться велел! А на ужин будет вам лапша с грибами.
Принес кувшин сухарного квасу со льду, чашку соленых огурцов в капусте и ковригу хлеба, только из печи вынули. А барышня велела, чтобы моченых яблоков нам еще, для прохлаждения. Прямо как в рай попали!
Учтивая такая, все краснеет и книжкой машет, зубками ее теребит и все-то говорит:
– Будьте, пожалуйста, как дома… не стесняйтесь.
Повела нас в беседку и давай нам штучки показывать на полках – овечек, коровок, бабу с коромыслом, пастуха, зайчиков, странников-богомольцев… – все из дерева резано. Рассказывает нам, что это дедушка и прадедушка ее резали, и это у них – как память, гостям показывают, из старых лет. А в доме еще лучше… там лошадка с тележкой у них под стеклом стоит и еще мужик сено косит, и у них даже от царя грамота висит в золотой рамке, что очень понравились игрушки, когда-то прадедушка царю поднес. Горкин хвалит, какая работа чистая, – он и сам вырезывать умеет, – а барышня очень рада, все с полок поснимала – и медведиков, и волков, и кузнеца с мужиком, и лисичку, и… – да как спохватится!..
