– Жирен, – сказал он одобрительно, – ты бы мне парочку, Анатолий Павлович… куда тебе столько!
– Берите хоть все мои, – оживленно предложил Юрий и покраснел.
– Зачем все… Ишь, добрый какой, – засмеялся старик. – А я парочку… чтоб никому не обидно!
Подошли поглядеть и другие мужики и бабы. Не подымая глаза от огня, Юрий не мог разглядеть их. То одно, то другое лицо, попадая в полосу света, ярко появлялось из темноты и исчезало.
Санин, поморщившись, поглядел на убитых птиц, отодвинулся и скоро встал. Ему было неприятно смотреть на красивых сильных птиц, валявшихся в пыли и крови, с разбитыми, поломанными перьями.
Юрий с любопытством следил за всеми, жадно откусывая ломти спелого, сочного арбуза, который Кузьма резал складным с костяной желтой ручкой ножиком.
– Кушай, Юрий Миколаевич, хорош кавун… Я и сестрицу, Людмилу Миколаевну, и папашу вашего знаю… Кушай на здоровье…
Юрию все нравилось здесь: и запах мужицкий, похожий на запах хлеба и овчины вместе, и бойкий блеск костра, и тыква, на которой он сидел, и то, что когда Кузьма смотрел вниз, видно было все его лицо, а когда подымал голову, оно исчезало в тени и только глаза блестели, и то, что казалось, будто тьма висит над самой головой, придавая веселый уют освещенному месту, а когда Юрий взглядывал вверх, сначала ничего не было видно, а потом вдруг показывалось высокое, величественное спокойное темное небо и далекие звезды.
Но в то же время ему было почему-то неловко, и он не знал, о чем говорить с мужиками.
А другие, и Кузьма, и Санин, и даже Рязанцев, очевидно вовсе не выбирая темы для разговора, разговаривали так просто и свободно, толкуя обо всем, что попадалось на глаза, что Юрий только дивился.
– Ну а как у вас насчет земли? – спросил он, когда на минуту все умолкли, и сам почувствовал, что вопрос вышел напряженным и неуместным.
Кузьма посмотрел на него и ответил:
– Ждем-пождем… авось что и будет.
И опять заговорили о бахче, о цене на арбузы и еще о каких-то своих делах, а Юрию почему-то стало еще более неловко и еще больше приятно сидеть здесь и слушать.
Послышались шаги. Маленькая рыжая собачонка с крепко закрученным белым хвостом появилась в круге света, завиляла, понюхала Юрия и Рязанцева и стала тереться о колени Санина, погладившего ее по жесткой и крепкой шерсти. За нею показался белый от огня маленький старичок, с жиденькой клочковатой бородкой и маленькими глазками. В руке он держал рыжее одноствольное ружье.
– Наш сторож… дедушка… – сказал Кузьма. Старичок сел на землю, положил ружье и посмотрел на Юрия и Рязанцева.
– С охоты… так… – прошамкал он, обнаруживая голые сжеванные десны. – Эге… Кузьма, картоху варить пора, эге…
Рязанцев поднял ружье старичка и, смеясь, показал его Юрию. Это было ржавое, тяжелое, связанное проволокой пистонное ружье.
– Вот фузея! – сказал он.
– Как ты из него, дедушка, стрелять не боишься?
– Эге ж… Бач, трохы не убывея… Степан Шапка казав мини, шо и без пыстона може выстрелить… Эге… без пыстона… казав, как сера останется, так и без пыстона выстрелит… Вот я отак положыв на колено, курок взвив, курок взвив, а пальцем отак… а оно как б-бабахнет!.. Трохи не убывся!.. Эге, эге… курок взвив, а оно как б-бабахнет… ах трохы не убывся…
Все засмеялись, а у Юрия даже слезы на глаза выступили, так трогателен показался ему этот старичок с клочковатой седенькой бороденкой и шамкающим ртом. Смеялся и старичок, и глазки у него слезились.
– Трохы не убывся!..
В темноте, за кругом света, слышался смех и голоса девок, дичившихся незнакомых господ. Санин в нескольких шагах, совсем не там, где его предполагал Юрий, зажег спичку, и когда вспыхнул розовый огонек, Юрий увидел его спокойно ласковые глаза и другое, молодое и чернобровое лицо, наивно и весело глядевшее на Санина темными женскими глазами.
Рязанцев подмигнул в ту сторону и сказал:
– Дедушка, ты бы за внучкой-то присматривал, а?
– А что за ней глядеть, – добродушно махнул рукой старый Кузьма, – их дело молодое!
– Эге ж, эге! – отозвался старичок, голыми руками доставая из костра уголек.
Санин весело засмеялся в темноте. Но женщина, должно быть, застыдилась, потому что они отошли и голоса их стали чуть слышны.
– Ну, пора, – сказал Рязанцев, вставая. – Спасибо, Кузьма.
– Не на чем, – ласково отозвался Кузьма, рукавом стряхивая с белой бороды приставшие к ней черные семечки арбуза.
Он подал руку Юрию и Рязанцеву. Юрию опять было и неловко, и приятно пожать его жесткие несгибающиеся пальцы.
Когда они отошли от огня, стало виднее. Вверху засверкали холодные звезды, и там показалось удивительно красиво, и спокойно, и бесконечно. Зачернелись сидевшие у костра люди, лошади и силуэт воза с кучей арбузов. Юрий наткнулся на круглую тыкву и чуть не упал.
– Осторожнее, сюда… – сказал Санин. – До свиданья.
– До свиданья, – ответил Юрий, оглядываясь на его высокую темную фигуру, и ему показалось, будто к Санину прижалась стройная и высокая женщина. У Юрия сердце сжалось и сладко заныло. Ему вдруг вспомнилась Карсавина, и стало завидно Санину.
Опять застучали колеса дрожек и зафыркала добрая отдохнувшая лошадь. Костер остался позади, и замерли говор и смех. Стало тихо. Юрий медленно поднял глаза к небу и увидел бесчисленную сеть бриллиантовых шевелящихся звезд.
Когда показались заборы и огни города и залаяли собаки, Рязанцев сказал:
– А философ этот Кузьма, а?
Юрий посмотрел ему в темный затылок, делая усилие, чтобы из-за своих задумчивых, грустно нежных мыслей понять, что он говорит.
– А. . Да. . – не скоро ответил он.
– Я и не знал, что Санин такой молодец! – засмеялся Рязанцев.
Юрий окончательно опомнился и представил себе Санина и то, как ему показалось, удивительно нежное и красивое женское лицо, которое он увидел при свете спички. Ему опять стало бессознательно завидно, и оттого он вдруг вспомнил, что поступки Санина по отношению к этой крестьянской девушке должны считаться скверными.
– И я не знал! – с иронией сказал он.
Рязанцев не понял его тона, чмокнул на лошадь, помолчал и нерешительно, но со вкусом сказал:
– Красивая девка, а?.. Я ее знаю… Это того старичка внучка…
Юрий помолчал. Какое-то добродушное и весело задумчивое очарование быстро сползало с него, и прежний Юрий уже ясно и твердо знал, что Санин дурной и пошлый человек.
Рязанцев как-то странно передернул плечами и головой и решительно крякнул:
– А, черт… Ночь-то!.. Даже меня разобрало!.. Знаете, а не поехать ли нам, а?
Юрий сразу не понял.
– Есть красивые девки… Поедем, а? – хихикающим голосом продолжал Рязанцев.
Юрий густо покраснел в темноте. Запретное чувство шевельнулось в нем с животной жаждой, жуткие и любопытные представления кольнули его вспыхнувший мозг но он сделал над собой усилие и сухо ответил:
– Нет, пора домой… – И уже зло прибавил: – Ляля нас ждет. Рязанцев вдруг сжался, как-то осунулся и стал меньше.
– Ну да… впрочем, пора и в самом деле… – торопливо пробормотал он.
Юрий, от злобы и омерзения стискивая зубы и с ненавистью глядя в широкую спину в белом пиджаке, проговорил:
– Я вообще не охотник до таких похождений.
– Ну да… ха-ха… – трусливо и неприязненно засмеялся Рязанцев и замолчал.
«Эх, черт… неловко вышло!» – думал он. Они молча доехали до дому, и дорога показалась им бесконечной.
– Вы зайдете? – спросил Юрий, не глядя.
– Н-нет, у меня больной, знаете… а?.. Да и поздно, а? – нерешительно возразил Рязанцев.
Юрий слез с дрожек и хотел даже не брать ружья и дичи. Все, что принадлежало Рязанцеву, казалось ему теперь отвратительным. Но, Рязанцев сказал:
– А ружье?
И Юрий против воли вернулся, с отвращением забрал снаряды и птиц, неловко подал руку и ушел. Рязанцев тихо проехал несколько сажен, и вдруг, быстро свернув в переулок, колеса затарахтели в другую сторону. Юрий прислушался с ненавистью и несознаваемой тайной завистью.
– Пошляк! – пробормотал он, и ему стало жаль Лялю.
Занеся вещи в дом и не зная, что с собой делать, Юрий тихо вышел на крыльцо в сад.
В саду было темно, как в бездне, и странно было видеть над ним горящее звездами, блестящее небо.
На ступеньках крыльца задумчиво сидела Ляля, и ее маленькая серая фигурка неопределенно мерещилась в темноте.
– Это ты, Юра? – спросила она.
– Я, – ответил Юрий и, осторожно спустившись вниз, сел с нею рядом. Ляля мечтательно положила голову ему на плечо. От ее неприкрытых волос в лицо Юрию пахнуло свежим, чистым и теплым запахом. Это был женский запах, и Юрий с бессознательным, но тревожным наслаждением вдохнул его.
– Хорошо поохотились? – ласково спросила Ляля и, помолчав, прибавила тихо и нежно: – А где Анатолий Павлович?.. Я слышала, как вы подъехали.
«Твой Анатолий Павлович – грязное животное!» – хотел крикнуть Юрий с внезапным приливом злобы, но вместо того неохотно ответил:
