что был, возможно, и лучше, чем те, остальные миры… – Не верьте всему этому!.. Молитесь Богу! Ведь вы идёте в ад! Спаситесь, пока не поздно!.. Я не ради себя… Вы не пожалеете!.. Пожалуйста… Пожа…
Где-то издалека послышался хлопок, после топота и крика грубоватого простяцкого голоса средних лет:
– Да, ну его!.. Пульни!.. Пульни и всё – ты знаешь, что нам за это будет?!. Давай!
Горло заполнилось жидкостью, как фонтаном. И последнее слово захлебнулось. Скоро его, всё-таки, нагнали двое дежурных и молодой, как раз, успел подхватить.
Самые большие и решающие вещи в нашей жизни часто проходят так быстро, и так внезапно, и та-ак легко, что ты, даже, почти не успеваешь это и заметить. Вот, ещё, было мгновение 'до', и вот уже – 'после'. Ты не замечаешь, и только дивишься потом – как это, оно, произошло?.. И сейчас ему было не-понятно. И даже смешно, немножко, смотреть назад и понимать, что решающая минута и столько всего в ней, произошло так быстро и так незаметно. Наверное поэтому взгляд стал смеющимся немного и смотрел куда-то дале-коо, куда – непонятно… "Зачем ему нужно, теперь, смотреть на этот темный сетчатый фильтр?.." – думал молодой полицейский, пока растерянно поддерживал его под руки. Он не знал, куда смотреть – на коллегу, который сбивчиво пытался дозваться кого-то в рацию, и, сам немного растерянно, адресовал, то в сторону арестанта: "Ну?.. До-бегал-ся?..", то в сторону своего молодого напарника: "Н-ну, знаешь, напишем – бежал… Так и на-пишем. А чего он?.. Бежит?.. Н-ну, лад-но… Разберёмся…" и, махнув рукой, продолжил свои оклики в рацию. Молодой дежурный не мог понять, куда смотреть – он, только, часто, тяжело и испуганно дышал… И растерянно смотрел всюду вокруг. Даже, тоже, на тёмный, сетчатый фильтр. И, невольно, что ли, закрыл глаза, потеряв, видимо, надежду, куда-то с результатом здесь смотреть… И только был слышен его шёпот:
– По-жалуйста… Ну, пожалуйста… Только не…
Человек в его руках что-то захрипел. Полицейский открыл глаза, и спешно заговорил – спешно, но тихо, так, что бы никто не услышал:
– Вы… Простите. Простите пожа-луйста… Я не специ-ально… Я, только… Я не хо-тел. Простите…
– Ты та…кой молодой е…ще. Ч…то же ты… зде-сь?..
– Про-стите…
– Про-ща…ю. Про… щаю, конеч…но. Это – ни…чего. Та…к да…же лег…че. М…не те…бя о…чень жал…ко. Т…ак жал…ко – если б т…ы знал!.. Ты н…е пе…ре…живай… Т…ы п…ро…чти, пожа-луйста. Пр…о…чти…
Человек в его руках коснулся ладонью листов, которые, тоже, по прежнему были в его руках. И больше ничего не было. Только один раз, ещё, в последний момент, этот человек увидел в небольшом отдалении девушку с красивыми черными волосами, которая держала за плечи девочку, чуть поменьше, но тоже, с похожими кудрями. И увидел страх, простой и искренний, такой – от какого она становилась похожа на маленькую, растрепанную девочку, страх в её глазах.
**
– Ма-ма! Мама!.. Смотри!.. – озорная радостная девчонка неслась из-за небольшого холмика у детской площадки к маме, которая сидела на скамейке, хотя и не похожей на скамью, но, больше – на какую-то большую корягу, и смотрела вниз, без движения.
– Ма-ма, я уви-дела там того дядю, кото-рый… Ну, который… Пойдё-оо-ом!..
– Ну, куда?.. Лиза? Ну, вечно твои фантазии!..
– Ма-ма, это не фантазии – пой-дем!..
– Лиза, отстань.
– Ну, пой-дем, пой-дем, пойдем!.. – зазвенела Лиза над ухом, как будильник.
– О-оо-ой!.. Ну, ты достанешь всё, что тебе нужно!.. Я за тебя уж спокойна в этой жизни. Пош-ли-и, лад-но…
Они шли, и мама Лизы, всё смотрела вниз, в одну точку. А маленькая девочка та-щила её, как тягач, дальше, за руку и не переставала что-то болтать. Она всегда, почти, болтала.
– Я этого дя-дю, давно ещё видела… Я, как раз, хоте-ла с ним подру-житься!.. Он какой-то грустный, испу-ганный, но хоро-о-о-оший!.. Он мне, когда леденец подарил, я сразу это поняла!..
Тут мама девочки остановилась, как оглушенная и придала, наконец, значение звенящим, всё время, под боком, до надоедания, дочкиным словам. Но уже было поздно возвращаться. Она остолбенела, подняла глаза – они были уже сбоку холмика, покрытого бело-серой хрупкой плиткой. Сбоку от неё… Перед ней был тот светлый молодой полицейский, который так недавно выстрелил в её брата в день, который она никогда не забудет. Он стоял, согнувшись, слегка, над сложенными стопкой листками бумаги… Что-то про себя наполовину, наполовину вслух бормотал, читая, видимо, с этих, кое-где в красных пятнах, листиков. Вид у него был какой-то слишком возбужденный и растрепанный, и он, то и дело, когда что-нибудь, наверное уже очень увлекшись, читал, даже, невольно взмахивал забинтованной правой рукой. В каком-то, таком же, внутреннем движении, он, даже, наконец, поднял голову и увидел маму с дочкой, которые – одна, так и хотела, кажется, побежать скорее к нему, а другая, кажется, только собиралась скрыться из виду. Одна ещё радостно улыбалась, на другой не было лица.
– Здра-вствуйте!.. – наконец-таки дала себе волю та, что улыбалась, и, как будто бы, всё, всё её, такое радостное и благодарное за леденец настроение выразилось сполна этим словом. – Вот…
– Это Вы?.. Я Вас давно ищу… Как…
– Я… Я уже всё сказала, прос-тите… Я-я… – Лида в смятении развернулась и постаралась уйти скорее. Кажется ей даже верилось, хоть уж на какой-то процент, что, если она сейчас же успеет уйти, то создастся впечатление, что её совсем и не было.
– Как хорошо, что… Стойте… Стойте, куда Вы?.. – схватился тут же молодой человек. – Не уходите!.. Стойте!
Он схватил её за руку. Лида вздрогнула. И замерла.
– Я… Я всё уже сказала, товарищ… Я… Я не могу говорить без свидетелей… и адвоката. – Лида говорила строго, но её голос, задыхаясь, дрожал. – Если нужно – вызовите в участок… Зачем?.. Так? И… ребёнка втягивать… Она ни при чём.
– Да, нет, нет!.. – попытался оправдаться полицейский, – Я не за этим… И, я, как раз, не могу в участок. Понимаете… – она сделала рывок, дернулась. – Да стойте же!.. – чуть не завыл воем полицейский. Лида оглянулась удивленная таким странным тоном. Он становился всё ниже и смотрел на неё снизу. – Простите… Простите. Я хотел Вам сказать. Простите пожа-луй-ста… – и он, совсем, опустился, рухнул, буквально, вниз, только, всё ещё держа её руку. Даже крепче. Другой рукой – закрыл лицо. И слова стали всё более неразборчивы. – Простите, что я… Я, правда, не хотел. Я… пра-вда… Че-стно… Я, не знаю, как я… – её руку уже слишком больно сдавили, до женния, что, аж запекло, бинты его перевязки. И она, наконец, очухалась и отмерла. Глянула вниз и одернула руку. Но вызволить её не получилось. И с удивлением она увидела, что по бинту расползался, в реальном времени, и быстро, кровавый след.
– У
