дело, в котором победа моей клиентки ускорит смерть ее сестры-подростка.
У входа стоит новый судебный пристав, мужчина с толстой, как ствол мамонтового дерева, шеей и, вероятно, соответствующими мыслительными способностями.
— Простите, — говорит он, — с животными нельзя.
— Это собака-поводырь.
Смущенный пристав наклоняется вперед и заглядывает мне в глаза. Я делаю то же, повторяя за ним.
— У меня близорукость. Пес помогает мне читать дорожные знаки.
Обойдя стража порядка, мы с Джаджем направляемся по коридору в зал суда.
Внутри препирается с секретарем мать Анны Фицджеральд. Это мое предположение, хотя на самом деле женщина ничуть не похожа на стоящую рядом с ней дочь.
— Я вполне уверена, что в данном случае судья все поймет, — заявляет Сара Фицджеральд.
Муж ждет развязки в нескольких футах от нее, стоит отдельно.
Анна замечает меня, и по ее лицу пробегает волна облегчения.
— Я Кэмпбелл Александер, — обращаюсь я к секретарю. — Что происходит?
— Я пытался объяснить миссис Фицджеральд, что мы допускаем в кабинет судьи только адвокатов.
— Я здесь, чтобы представлять интересы Анны.
Секретарь смотрит на Сару Фицджеральд:
— А кто представляет вашу сторону?
Мать Анны на мгновение теряется, потом поворачивается к мужу:
— Это все равно что ехать на велосипеде.
Муж качает головой:
— Ты уверена, что хочешь сделать это?
— Я не хочу этого делать. Мне приходится.
Слова сходятся, как зубцы на колесиках часового механизма.
— Погодите, — говорю я. — Вы адвокат?
— Да, — отвечает Сара.
Я недоуменно гляжу на Анну:
— И ты не упомянула об этом?
— Вы не спрашивали, — шепчет та.
Секретарь выдает нам формы заявления об участии в процессе и вызывает шерифа.
— Верн, — улыбается Сара, — как приятно снова видеть тебя.
О, становится все интереснее!
— Привет! — Шериф целует ее в щеку, пожимает руку мужу. — Брайан…
Значит, она не только сама адвокат, у нее под рукой еще и все слуги общества.
— Воссоединение семьи закончилось? — спрашиваю я, и Сара выкатывает глаза, глядя на шерифа, мол: «Этот парень придурок, но что поделаешь?» — Оставайся здесь, — говорю я Анне и иду вслед за ее матерью к кабинету судьи.
Судья Десальво — невысокий человек со сросшимися бровями, любитель кофе со сливками.
— Доброе утро, — произносит он. — Почему с собакой?
— Это собака-поводырь, Ваша честь.
Не успевает он продолжить тему, как я завожу непринужденную беседу, какими отмечена каждая встреча в суде в Род-Айленде. Штат у нас маленький, еще меньше сообщество служителей закона. Ваша помощница без диплома юриста вполне может оказаться племянницей или невесткой судьи, с которым вы встречаетесь, и это не только вероятно, но, скорее всего, так и есть. Пока мы разговариваем, я поглядываю на Сару, которой нужно разобраться, кто из нас участвует в этой игре, а кто нет. Может, она и была адвокатом, но не в течение тех десяти лет, что я занимаюсь этим делом.
Сара нервничает, теребит край блузки. Судья Десальво замечает ее состояние.
— Я не знал, что вы снова практикуете.
— Я не собиралась заниматься этим, Ваша честь, но истица — моя дочь.
При этих словах судья поворачивается ко мне:
— Что это значит, советник?
— Младшая дочь миссис Фицджеральд просит освобождения от родительской опеки по медицинским вопросам.
Сара отрицательно качает головой:
— Это неправда, судья. — (Услышав свою кличку, мой пес поднимает взгляд.) — Я говорила с Анной, и она сказала, что ничего такого у нее и в мыслях нет. Просто выдался неудачный день, и она захотела привлечь к себе внимание. — Сара пожимает одним плечом. — Вы же знаете, как бывает с тринадцатилетними девочками.
В комнате наступает гробовая тишина. Я слышу биение собственного пульса. Судье Десальво не известно, какими бывают тринадцатилетние девочки. Его дочь погибла в двенадцать.
Сара краснеет. Она знает о судьбе Дены Десальво, как все в нашем штате. Кажется, на ее минивэне есть та самая наклейка.
— О боже, простите меня! Я не имела в виду…
— Мистер Александер, когда вы в последний раз говорили со своей клиенткой?
— Вчера утром, Ваша честь. Она была у меня в кабинете, когда ее мать звонила мне, чтобы сказать, что все это произошло от недопонимания.
У Сары отвисает челюсть, что вполне предсказуемо.
— Этого не могло быть. Она отправилась на пробежку.
Я смотрю на нее:
— Вы в этом уверены?
— Предполагалось, что она на пробежке…
— Ваша честь, — говорю я, — хочу обратить на это особое внимание как на причину, по которой прошение Анны заслуживает удовлетворения. Ее мать не знает точно, где находится дочь в каждое конкретное утро. Медицинские решения, касающиеся Анны, принимаются так же необдуманно…
— Советник, постойте. — Судья поворачивается к Саре. — Дочь сказала вам, что хочет отозвать исковое заявление?
— Да.
Он смотрит на меня:
— А вам она заявила, что желает продолжать процесс?
— Именно так.
— Тогда я должен побеседовать с самой Анной.
Судья встает и выходит из кабинета, мы идем следом.
Анна сидит на скамье в коридоре вместе с отцом. Шнурок на одной кроссовке развязался.
— Я вижу что-то зеленое [14], — слышу ее слова, а потом она поднимает взгляд.
— Анна… — произносим мы с Сарой Фицджеральд в один голос.
Это моя обязанность — объяснить Анне, что судья Десальво хочет переговорить с ней с глазу на глаз. Я должен подготовить ее, чтобы она отвечала правильно и судья не закрыл дело, прежде чем она добьется желаемого. Она — моя клиентка и по определению должна следовать моим советам.
Но когда я называю ее по имени, она поворачивается к матери.
Не думаю, что кто-нибудь придет на мои похороны. Родители, может быть, тетя Занни и мистер Оллинкотт, учитель по обществознанию. Я мысленно представляю то кладбище, на которое мы ходили, когда хоронили бабушку, хотя это было в Чикаго, так что вспоминать его довольно нелепо. Там будут холмы, переливчатые, как зеленый бархат, статуи богов и ангелов и еще огромная коричневая яма в земле, похожая на разорванный шов и ждущая, когда она сможет поглотить тело, бывшее мною.
Представляю свою всхлипывающую мать в черной шляпке с вуалью. Поддерживающего ее за локоть отца. Кейт и Джесса. Они таращатся на блестящий гроб и пытаются выпросить прощение у Господа за все те мелкие пакости, которые сделали мне. Возможно, придет кто-нибудь из моей хоккейной команды, сжимая в руке лилии и стараясь не терять присутствия духа.
— Вот Анна, — скажут они и не станут лить слез, хотя им и захочется всплакнуть.
На двадцать четвертой полосе газеты поместят некролог, может быть, его увидит Кайл Макфи и придет на похороны, его прекрасное лицо омрачится при мысли о том, что было бы, если бы у него была такая девчонка,
