подсел пьяный и тут же уронил ей голову на плечо.
— Может, вы ещё на меня и ляжете?
— Ну вот ещё чего… Размечталась!
Девушка рывком убрала своё плечо из-под головы пияниста.
Моё место было рядом с рюкзачником.
Парень притолкнул высокий рюкзак к стенке, сам неудобно сел, невольно полуповернулся ко мне.
Неудобно было сидеть и мне, я еле-еле прилепился на краешке, как воробей на колышке.
— Во-о где ци-ирк! — Мокрый от пота малый задёргал воротом рубахи, как опахалом. Сердито покосился на брюхатый рюкзак. — Раньше из деревни всё тащили в город. Теперь из города всё тащи назад в деревню. Долги отдавай!
Я заинтересовался его горькой жальбой. Спросил, что у него в рюкзаке.
— А вы пошшупайте, — сказал он нарочито на стариковский лад.
Я потрогал. Что-то зернистое.
— Ёшкин кот! Рассыпное золото? — предположил я.
— Почти. Проклятое пшено! Из самой из Москвы пру! Все руки пообрывал. Спина горит, спасу нет.
— Вы что, едете в отпуск? Боитесь остаться без каши?
— Если бы песнь обо мне… Брательниковым курчатам пропитание везу. Из самой из столицы!
Конечно, я не поверил.
— Это, — хлопнул он по рюкзаку, — исполнение заявки. А вот сама заявка. — Он почти зло выдернул из потайного кармана пиджака конверт, вытряхнул из конверта вдвое сложенный лист в клеточку. — Получите документ эпохи! Почитайте на досуге. Поизучайте. Серьёзные мысли будит… Вот как нынче селянин зовёт брата-столичанина с женой к себе в гости. В письме нет адреса, фамилии. Можете оставить его себе на память. И делайте с ним, что хотите. Хоть печатайте! Только уговор, не спрашивайте, где живёт брат, как его фамилия. Ну, зачем человеку усложнять и без того сложную жизнь?
"Приезжайте в начале сентября, — писал брат. — Помидоры должны совсем доспеть. В этом году весна поздняя, всё с созреванием опаздывает, а здесь ещё дожди не дают матушке земле просохнуть. Приезжайте, ждём.
К вам просьба. Деревня просит у города… Продукты у нас в дефиците. Я где-то читал: «Дефицит — это когда всё есть, но неизвестно где». У нас точно нету. Поэтому просим… Возьмите 4 кг колбасы хорошей. Если достанете, сухой возьмите 2 кг и 2 кг на свой вкус — это раз; пшена, если достанете, — у нас его нету, в Воронеже тоже не сыщешь с факелом в руках, — 15–20 кг — это два. И, наверно, хватит. А то Саню так можно надорвать. Счета оплатим мы, ну а за труды в долгу не останемся.
Что-то нашу деревню прижали. Колбасу иногда застанешь только в комиссионке, 7 р. 20 к за кг, мясо 5 р. на рынке и то не всегда бывает. Так что…
У нас все хорошо.
Да, если сможете, крышек хотя бы 50 штук".
По вороватому мелко падающему почерку я сразу узнал руку Гордея. Чудик таки у Гордея братухай. Этот хохмогон тайну из Гордея лепил. Или скрывал, к кому ехал сам?
То не новость, что к Гордею ехал братец. О приезде брата — раньше мне не доводилось его видеть — я слышал от самого Гордея. А то была новость, с чем ехал брат.
Конечно, кого удивишь тем, что сельчане прикупали продукты в Воронеже? Благо, у кой-кого машины, вжик и он уже пристыл к хвосту городской очередищи.
Но меня поразило то, что пшено ехало в мои Дворики из самой из Московушки. Пожалуй, не ехало б, будь оно на месте. В том-то и закавыка, что на месте, на двориковских полях, просо растёт. Да только в двориковских хатах пшена я что-то не вижу сейчас. Почему это происходит? Кто в этом виноват? Я? Гордей? Все остальные?
И я, и Гордей, и все остальные!
Однако мы с Гордеем, наверное, больше остальных?
Из всех своих пустых блужданий по чужбине я вынес одну святую радость: нет мне места милей Синих Двориков.
За что Синим такая честь? Разве не Синие согнали меня с земли?
А может, я сам себя согнал, согнал в ту далёкую неделю в Малиновых Буграх? Согнал своей трусостью, своей растерянностью, своим неумением постоять за свою землю, когда при мне ей лгали, когда её при мне обманывали, когда при мне её обкрадывали?
Ну на что я ей такой попуститель?
Так оно, пожалуй, ближе к вероятию, оттого во всю разлуку я покаянно думал про Синие Дворики, искал Синие в газетах, а найдя, клал вырезку из той газеты в потайной кармашек на груди. Про Синие воспечатано!
Где только меня не носило…
Где только не ломал я горбушку…
Пускай жизнь спихнула меня с земли. Но напрочь порвать с землёй меня не заставишь. Ну пускай вот я токаришка. Да при химдыме! А химдым состоит в услужении земле. Вот уже и я, дурнохлеб [62], каким-то бочком пристёгнут в прислуги к барыньке Земелюшке.
Какой-нибудь погорячливый болтушник, может, и колыхнёт, ах, как это слишком скромно для агронома. Да что ж его разве прыгнешь выше себя? Уж насколько доступно, настолько и служу матушке.
Матушка наша жестока. В солнышко, в лето, никого от себя не отпустит.
А в зиму какие разъезды? И разъезжает ли деревня? А разве ей не в охоту посмотреть другие места?
И что мне намечталось…
Подамся-ка я в свои отпуска на велике по стране. Буду свозить в районный музей землю с мест боев, из городов-героев.
Увидит наш деревенский сталинградскую или брестскую землю в ампуле, задумается. Мне большей медали и не надо.
Я в "Урожай".
Идею мою подхвалили.
Я под свою идею и попроси подсыпать тугриков хоть на одну запасную шину.
— Милый ты мой Дунканчик тире Тушканчик! — взмолился председатель и стиснул за плечи так, будто собирался жать из меня масло.
С лица я до смерти похож на английского пловца Дункана Гудхью, чемпиона московской Олимпиады-1980. Я "работал" под него. Разлысил голову. Как и он, всегда брился наголо.
Председатель называл меня только Дунканом. Это мне льстило. Ложилось на душу светло.
— Да я!.. Тебе!.. Готов!.. Тут вот смотри… Не пожалели целую… — Он щёлкнул ногтем по газете и накатился читать: — «Житель города Минусинска Юрий Бабаев получил на конкурсе садоводов всего лишь за один помидор новенький автомобиль Lada-2107… Сибирский садовод смог вырастить на своем огороде томат весом в 2,146 кг».
— Что за бредовня? Ты что тут давишь косяка? [63].. Да по сараю мне твои томаты! Ты на что намекаешь? До утра я, агроном по диплому, должен тебе вырастить помидорину уже в три кило?
— Ничего я не намекаю. Я просто хочу сказать… Люди
