она, продолжая слушать, наливала в чашку кофе темной обжарки. В зале снова появился Эмиль, однако отходить от двери в служебные помещения не спешил. Сержио старательно вытирал стол, словно статист на сцене.
– Эти постоянные опоздания…
– Непостоянные опоздания, – возразила я.
– Ты не улучшаешь свое положение. Ты знаешь, что у нас в кладовке есть камеры?
– Я об этом не знала. – Я бросила взгляд на Эмиля, но он снова скрылся. – Почему неприятности всегда случаются со мной?
– Хороший вопрос, но задавать его следовало бы себе самой, – ответила начальница. – Я уже поговорила с Эмилем, если ты это имела в виду. Он приходит на работу вовремя и… э-э… одетый должным образом.
– А у нас есть дресс-код?
– В той мере, в какой… Просто здравый смысл, Руби. Этот запах… на улице очень жарко, так что эта шуба… Должна же быть некая мера самоуважения…
Может быть, Эмиль был прав. Может быть, уничтожитель запахов больше не справляется. В последнее время Эмиль порой проводил ладонью по моей шубе, а потом тер пальцы друг о друга, чтобы показать мне серые катышки грязи и жира, скопившиеся за годы ношения.
– Это отвратительно, – говорил он. – Зачем тебе нужно постоянно носить эту противную штуку?
– Мне ничего не нужно, – отвечала я.
– Нужно, – возражал он. – Тебе нужно все испортить к такой-то матери.
Позже, целуясь с ним между стойками с сахаром и пластиковыми ножами, я едва сдерживалась, чтобы не откусить ему язык.
– Может быть, тебе следует отдохнуть некоторое время.
– Время? – спросила я.
– Время, – повторила начальница.
– Время, – произнесла я, словно разговаривая сама с собой в пещере.
– Иди домой. Отдохни.
Она что, считала меня Хлоей? Думала, что я делаю это ради карманных денег?
– И как долго? – поинтересовалась я.
Снова обвела кофейню взглядом. Хлоя с прежним каменно-стервозным лицом протягивала стаканчик с кофе средней обжарки; рука посетителя замерла, почти касаясь его. Эмиль выглядывал из-за двери служебного помещения. Сержио стоял над столом, глядя на меня. Я была объектом шутки, которую не понимала. Выражение лица начальницы стало болезненным.
– Мне жаль, – сказала она.
– Что? – спросила я, потому что я – долбаная идиотка.
– Ты уволена.
* * *
Руби смеется. Капля красного пота катится по ее щеке, оставляя грязно-розовый след. Она вытирает потный лоб ладонью, запятнанной розовым, потом вытирает ладонь о грязную полу шубы, затем смотрит на свою мокрую руку, понимая, что просто переносит жидкости с одного места на другое.
– Что такого смешного? – спрашивает Уилл.
– То, что я наконец-то поняла эту шутку, – отвечает Руби.
– И она была в том…
– Что я была уволена.
– И это смешно? – интересуется Уилл, как будто пытаясь найти в этом смысл, хотя Руби знает, что он просто указывает на несоответствие. Ей следовало бы осознать, что это не смешно, что на самом деле у нее есть мазохистская склонность к саморазрушению. Она осознает это, но причина ее смеха проста: она развлекается.
В кои-то веки у нее есть слушатели, которые захвачены не историей, которую они уже знают – или думают, будто знают, – но историей, которую они не знают. И ее потное, испачканное красным тело воплощает напряженное ожидание.
Эшли расцепляет скрещенные лодыжки, вытягивает загорелую, блестящую ногу в круг, затем скрещивает голени в обратной последовательности.
– Честно говоря, я считаю, что ты заслужила увольнение.
– Не только ты так считаешь, все остальные тоже.
Уилл сводит кончики пальцев.
– Ты всегда чувствуешь себя так, будто ты против всех, Руби?
– Но так и есть – я всегда против всех.
– Почему?
– Ты что, не слушал? Кто из этих людей был на моей стороне? Хлоя? Эмиль? Моя начальница? Долбаная Барбара Уолтерс? Компания «Вестерн-45»? Джейк Джексон?
Рэйна хмурится и говорит:
– Я не уверена, что Джейк Джексон вообще на чьей-то стороне.
– В каком смысле? – уточняет Уилл.
– Он на стороне рейтингов, – отвечает Рэйна.
– Можно ли считать, что здесь кто-то на моей стороне? Эшли? – спрашивает Руби. – Бернис?
– Я хотела бы быть на твоей стороне, – говорит Бернис.
– Верно, – фыркает Руби. – Точно так же, как ты хотела бы быть на стороне своих мертвых соседок.
– И что это значит? – спрашивает Бернис.
– На самом деле ты не питаешь к ним теплых чувств, – отвечает Руби. – Ты завидуешь им. Они – общность, к которой ты не можешь присоединиться, потому что твоя история просто не может соперничать с их историями.
– Перестань, – говорит Гретель.
Руби облизывает верхнюю губу и откидывается на спинку стула.
– Конечно, – отзывается она. – Спасибо, что вмешалась. – С улыбкой смотрит на Уилла, подняв брови. – Видишь? – говорит она и указывает на себя. – Я… – вытягивает руку, жестом обводя круг, – …против всех остальных.
* * *
Я задержалась перед кофейней – не назло кому-то… ну, впрочем, может быть, отчасти и назло, – но в основном потому, что не могла поверить и не знала, что мне делать. Чем мне было заняться весь день до сеанса с группой?
Я не могла пойти домой. По условию субаренды, я не должна была появляться в квартире в определенные часы, чтобы моя соседка могла репетировать свои танцы или не то продавать, не то покупать наркоту, или какого хрена она там еще в это время делала. Я – типичный субарендатор, живущий в квартирах других людей, среди вещей других людей, пока изначальные арендаторы учатся за границей, отдыхают на курортах или лежат в реабилитационных клиниках. Такой образ жизни позволяет меня чувствовать себя дома и в то же время не дома везде, куда бы я ни приехала.
Я похлопала себя по бедрам, нащупывая лезвие бритвы, обмотанное малярным скотчем, которое я обычно носила в кармане своих шорт, но сейчас на мне не было шорт. Я уснула в той одежде, в которой вечером слонялась по городу.
Я написала Эмилю: «Эй», – но он не ответил.
Было жарко. В воздухе висела мутная дымка. Солнце торчало в небесах, белое и пушистое, словно отрезанный кроличий хвост. Я видела, как воздух движется над тротуаром белесыми волнами, призрачными щупальцами. Посмотрела сквозь сияющую витрину кофейни. Сержио оглянулся на меня, послал мне пристыженную полуулыбку, потом отвернулся.
«Алло? – написала я Эмилю. – Эй? Алло?»
«Пожалуйста», – написал он в ответ. Я представила, как Эмиль прячется между салфетками и бумажными кофейными стаканчиками, где я столько раз давилась его членом. На работе нам не разрешали пользоваться телефонами.
«Чего ты хочешь?»
«Это ты мне пишешь».
Я хотела намекнуть ему, допустим, на минет в переулке или что-то в этом роде.
На экране замигали три точки, и я стала ждать, когда они превратятся в сообщение.
«Мы больше
