еще какое! А пытать будут? — спросила Спекулянтка. Разумеется, сказал Сотрудник. Могут даже безнадежно искалечить. Тогда другое дело, сказал Лапоть. Тогда, конечно, имеет смысл, вздохнула Сожительница. А общество будет после этого лучше развиваться? — спросила Спекулянтка. Хуже будет, сказал Сотрудник. Ну как? — спросил Хмырь, обращаясь к Балде и Учителю. Рискнем? Попробуем, ответили те. Только имейте в виду, сказал Хмырь Сотруднику, мы бескорыстно, т. е. на полставки. Ну спасибо, ребята, сказал Сотрудник. Полставки трудно сделать. Но я пробью. Вы тут поговорите меж собой. А я сейчас принесу вам материальчики. Мы приготовили все. Нелегальный журнальчик выпустите. Номеров десять мы уже укомплектовали. Листовочки. Между прочим, знаете, во что обошлась последняя поездка Заибана государству? Младенцы! В десять раз больше! Почти миллиард! А знаете, сколько хапнул Заибанчик одиннадцатого района? Сосунки! В сто раз больше! Пять миллиардов! То-то!! А вы тут пишете — довольны, мол. Не знаем, мол. Не хотим, мол. Если бы мы вам всю правду открыли!!…
Потом оппозиция направилась в Забегаловку, где Учитель предложил на обсуждение проект программы. Нахохотавшись, оппозиционеры разошлись, а Учитель и Хмырь решили продолжить обсуждение в каморке у Учителя. Тут к ним присоединился Сотрудник со своим поллитром.
На политику мы плюнем. Ну всех их!
Лучше трахнем-ка поллитра на троих!
Вы, ребята, со мной можете запросто, сказал захмелевший Сотрудник. Я не из таковских. Ходит слух, вы тут девочками промышляете. Устройте мне парочку на сегодня. И его отвели к Помоечнице. И Сотрудник был с нею счастлив.
Хмырь, Балда и Учитель с утра пропивали первую получку Учителя. И бесперспективно спорили о том, что предпочтительнее — здоровые искусственные зубы или больные свои. Лучше здоровые, но свои, говорит Балда. Ты максималист, говорит Хмырь. Лучше любые, лишь бы здоровые. Какие-нибудь, говорит Учитель. Лишь бы жевать можно было. И он рассказал, как однажды их партию по ошибке заставили разгружать вагон с колбасой. Колбаса была твердая, как камень. Жрать ее можно было сколько угодно, а унести нельзя было ни кусочка. И он до крови рвал ногти и десны, плакал от злости и обиды, но не смог съесть ни грамма. Он умолял своего молодого друга, с которым всегда делился до последней крошки, чтобы тот откусил ему и прожевал кусочек. Но тот послал его подальше. Балда сказал, что он об этом уже читал где-то.
Пришел Лапоть и быстро наверстал упущенное. Потом он вытащил помятый листок из школьной тетради. Вот, послушайте, что моя шпана опять сочинила, сказал он не то с обидой, не то с гордостью. Эпитафия на живого отца!
Как и все, пару раз он женился.
Слопал тонны калорий сполна.
Не имел. Состоял. Не судился.
Выпил склад всякой дряни-вина.
В несогласиях не был замешан.
За границею — нет, не бывал.
Котовал. А кто нынче безгрешен?!
Было дело. Чуть-чуть воевал.
Жизни треть прокрутился в постели. Четверть в транспорте всяком ворчал.
На собраниях годы летели.
В очередях остальные торчал.
За услуги, заслуги и прочее,
За мильоны бессмысленных дел,
Благодарность, путевку…. Короче,
Что положено было, имел.
Из двух комнат квартиру отдельную,
Жизни всей голубой идеал,
Кухню с нужником… Боже… раздельную
Получил. И в больницу попал.
И лечили его очень бережно,
Не жалея лекарства и сил.
И не так, как у них, а безденежно.
Преждевременно дух испустил.
Балда сказал, что наше бесплатное медицинское обслуживание — липа. Какое же это бесплатное, если у тебя из зарплаты заранее высчитали на медицину независимо от того, лечишься ты или нет. Это все чушь, сказал Хмырь. Кстати, какие у тебя зубы? — спросил он Лаптя. Увы, сказал Лапоть, искусственные, но больные. Это напоминает старый довоенный анекдот про капитана дальнего плавания, который поймал сифилис на резиновой кукле. Тебя не было до войны, сказал Хмырь, значит для тебя нет никакой довойны. Закажи-ка лучше еще по стопке. И выпьем за наших детей, которые идут по стопам наших родителей.
Ну и что? Ничего. Все проверено.
Я ведь тоже на этом пути.
Я ведь тоже загнусь своевременно,
Как ни пой, ни скули, ни крути.
Все верно, сказал Учитель. Еще немного, и случится то, что случается со всеми лаптеобразными.
Итак, постигла нас беда.
Мы понесли утрату.
От нас утопал он туда,
Откуда нет возврату.
Пришли последний долг отдать
По указанью свыше.
Хоть им-то в общем наплевать,
Что больше он не дышит.
Изображая горя вздох,
Плел представитель лживо,
Что он, мол, прежде срока сдох,
Что дело его живо.
Всему черед. И Ох и Ах.
Умолкли так же дружно.
И никому не нужный прах
Зарыли там, где нужно.
Вот так познав земной почет,
Кому за жизнь он сдаст отчет?
И тут к ним, виляя своевременно неотрезанным хвостом, подошел щенок с бородкой интеллигента, которому очень хотелось бы быть гонимым за прогрессивные взгляды и выдающиеся способности, но которого все игнорируют за отсутствие того и другого. Раньше, сказал Учитель, взяв щенка на руки и отдав ему свой бутерброд с колбасой, в Ибанске все собаки были откровенные дворняги. А теперь расплодились самые фантастические помеси. Вот этот экземпляр, например, явно является плодом случайного сожительства утонченнейшей аристократической болонки и самого захудалого помоечного беспородного пса. А какой красавчик получился! И главное — умница. Я нисколько не удивлюсь, если он сейчас начнет обличать слабые места в концепциях Правдеца и Двурушника. Нет, что ни говори, а прогресс есть. Наши дети уйдут дальше нас. Так выпьем за наших детей — за наше будущее. Гав-гав, сказал щенок. И прозванный Интеллигентом, он решил навсегда остаться с ними.
Из Забегаловки пошли куда-нибудь. По дороге прихватили с собой Участкового, зашли за Сожительницей, позвонили Девице и направились к Спекулянтке. Долго спорили, по какому поводу быть выпивке. И как всегда, сошлись ни на чем. У нас в Ибанске, сказал Учитель, единство мнений и действий возможно только при полном отсутствии общей платформы или при полном безразличии к тому, что есть полное единство взглядов. И к самим этим взглядам.
Скинулись по трешке. Бабы учинили потрясающую
